Искушения в монастыре не обходили стороной не только рядовых старцев, но и тех, кто занимал довольно высокие должности. Был в Ошевенском монастыре казначеем старец Варлаам, он отличался мастерством ковать металл («бе ковачь хитр»), а брат его «белец» (то есть мирянин) Григорий сторожил монастырь. Некий Симеон, Алексеев сын, пожертвовал в монастырь серебро на строительство церкви, но вскоре серебро пропало. В краже обвинили старца Варлаама и его брата, игумен «отставил» их от послушаний и посадил в железных оковах в темницу. А около монастыря в это время жил некий «пришелец» — убогий человек, который зарабатывал себе на жизнь тем, что обрабатывал поле у одного крестьянина, но платили ему плохо, и он стал приходить в обитель и выполнять здесь всякую работу. Сговорившись с неким «хромцом», он украл серебро. Началась долгая, почти детективная история по расследованию этого дела. Сюжет развивался столь замысловато, что занял в Житии десяток листов. В конце концов жертвователь Симеон нашел свое серебро, он вызвал из Каргополя сотника, «нарочитых людей», «мучителей» и обвинил перед ними «лукавого хромца» и другого вора — «пришельца», а ни в чем не повинные монахи наконец были оправданы.

В другой раз серебро пропало уже по вине инока, недобросовестно выполнявшего свое послушание. Игумен Ошевенского монастыря поставил инока Закхея приказчиком на монастырском соляном промысле в селе Пияле. Когда настало положенное время, он пришел в обитель, отдал игумену и братии свой отчет и положил заработанное серебро. Но по «научению диавола» утаил семь рублей и спрятал их в своей келье. Этот Закхей водил дружбу с «бельцом» Василием, который пришел в монастырь неизвестно откуда и выполнял портняжные работы для обители («шил порты»). Василий был частым гостем в келье монаха. Узнав о серебре, он украл его и сбежал. Монах Закхей спохватился не сразу, а среди братии уже поползли слухи, что инок утаил деньги. Однажды ночью одному древнему старцу явился во сне преподобный Александр и указал, где находится Василий — похититель денег. Преподобный сказал, что вор долго блуждал, не зная дороги, устал и сейчас отдыхает в соседнем селении. Послали погоню и вернули монастырские деньги.

Но подобные злоупотребления были скорее редкостью, чем правилом в монастырях. Исполняя любое послушание, иноки трудились так, как будто служили Самому Христу. Только такой труд по совести, соединенный с непрестанной молитвой, мог превратить непроходимые болота и лесные дебри Русского Севера в плодоносные пашни, воздвигнуть храмы и крепостные стены, красотой и мощью которых мы любуемся до сих пор. Кирилл Серков — крестьянин монастырского села Шидьяра был создателем уникальной крепости Кирилло-Белозерского монастыря. Он стал главным архитектором Нового города, будучи еще мирским человеком, но в конце строительства постригся в монахи с именем Карион. «Строительство крепости материальной совершалось у него вместе с укреплением крепости духовной» ( Рыбин. Имя, как освящение некое. С. 31), и это было законом монастырской жизни.

Первым настоятелем монастыря обыкновенно становился сам основатель обители, даже если он не имел игуменского сана. Так, преподобный Евфросин Псковский не был священником и игуменом, во главе его обители стоял назначенный им игумен, однако реально именно преподобный Евфросин управлял монастырем до конца своей жизни. Умирая, игумен, как правило, называл своего преемника либо братия сама избирала его. Однажды преподобный Иосиф Волоцкий призвал к себе старейших монахов и сказал: «Господа мои и братия во Христе! Немощь мою вы и сами видите. День моей жизни уже клонится к вечеру и ничего другого мне не обещает, как только смерть. Выберите себе игумена по совету вашему и по обычаю монастырскому».

Старцы ответили: «Ты, господин, знаешь, кто на это дело пригож». Преподобный же сказал: «Так и есть, как вы говорите. Но не хочу я без вашего совета ставить игумена. А то вы начнете говорить: не по нашему совету он поставил игумена или, еще хуже, — новый игумен не станет с вами советоваться, говоря: меня поставил Иосиф». Тогда монахи стали приводить к преподобному Иосифу кандидатов на игуменство, спрашивая: «Тот или этот?» Преподобный отвечал: «Я всех знаю, но вы себе сами изберите из них, кого хотите». И повелел им собраться отдельно и без него принять решение. И тогда братия выбрала игуменом Даниила Рязанца ( ВМЧ. Сентябрь. Стб. 491).

Однако случалось, что настоятель умирал и не успевал благословить себе преемника. Тогда это грозило всякими неурядицами в монастыре. Если по каким-то причинам новый настоятель не был назван, монахи поступали в согласии с уставом, то есть избирали игумена из числа братии. Причем во многих монастырях действовало обязательное правило, согласно которому игуменом мог стать только тот монах, который был пострижен в этом монастыре. Предполагалось, что он знает до тонкостей устав и обычаи своей обители и не будет их нарушать. Выбор братии записывался на особую бумагу, которая называлась «излюбленной». Так, 15 июля 1646 года в Красногорском монастыре келарь, казначей, старцы, вся братия и все вкладчики «излюбили и выбрали» иеромонаха Симеона на следующих условиях: «быти ему у нас в строителях… и нас покоити, а нам его слушати».

Далее в грамоте перечислялись обязанности настоятеля (в XVII веке его часто называли строителем) и братии. Он должен был заниматься строительством в монастыре и закупать для братии одежду, провизию и прочее. При этом совершать все постройки и покупки, а также подавать челобитные царю настоятель мог только по совету с братией, вместе с братией же он проверял казначея в расходовании денег. Кроме того, деньги, которые игумен получал от вкладчиков и за молебны, он должен был строго класть в казну. Если между иноками случалась какая-нибудь ссора или обида, настоятель должен был рассудить их по монашеским правилам. Братия, ставя подписи под грамотой, обязывались «покоить и кормить» настоятеля, когда он состарится, до смерти ( Описание Красногорского монастыря. С. 27–28). С этой грамотой новый настоятель ехал к архиерею или митрополиту, которые и возводили его в игуменский сан. Существовал особый чин «на провозведение игумена»: архиерей трижды осенял крестом игумена, читал две молитвы и возлагал на него новую мантию взамен той, что он носил раньше ( Требник. Конец XIV — начало XV в. // Горский. С. 144).

Описание встречи новопоставленного игумена есть в Житии преподобного Александра Ошевенского. Спустя много лет после преставления преподобного Новгородский архиепископ поставил, по выбору братии, игуменом Ошевенского монастыря иеромонаха Максима. Монахи под звон колоколов встречали нового игумена за воротами монастыря, потом все направились в храм и здесь служили благодарственный молебен за «православного царя, великого князя и за архиепископа, и за все православное христианство» ( РГБ. Унд. № 276. Л. 76 об.). Обычно в этот день устраивалась праздничная трапеза — корм для братии.

Пришлые игумены, как правило, оказывались плохими настоятелями, «не пастырями, а наемниками», о чем свидетельствует история Александро-Ошевенского, Антониево-Сийского и многих других обителей. После смерти игумена Максима среди братии Ошевенского монастыря начался раздор: часть иноков хотела видеть своим настоятелем иеромонаха Корнилия, другие же предлагали пригласить игумена со стороны. В это время в обитель пришел иеромонах Маркелл, уроженец Москвы. Оценив ситуацию, он стал всячески «обольщать братию». Противники старца Корнилия решили выбрать своим настоятелем Маркелла, а другие монахи смиренно не стали им прекословить.

Старец Маркелл поехал в Великий Новгород, архиепископ возвел его в игуменский сан и дал благословенную грамоту. Из Новгорода Маркелл вернулся не один, а с неким чернецом и его слугой. Через некоторое время началась распря между новым отцом настоятелем и священником Корнилием, и последний был вынужден оставить обитель. Почувствовав свободу, настоятель льстивыми словами стал уговаривать братию отпустить его в Москву: «Я, братия, хочу ехать к Москве плакать и бить челом царю-государю, великому князю и просить у него милостыню». Иноки, бывшие его сторонниками, не ведая обмана, убедили остальную братию согласиться с ним. «Бог послал нам отца игумена и строителя, который печется о делах монастыря», — говорили они. «А человек он добрый, речистый, житель Москвы и весь обычай знает».