Много лет в больнице Волоколамского монастыря подвизался монах Исихий: он безропотно ухаживал за больными иноками, стирал свитки, переодевал и кормил больных. Однажды монах решил пойти в соседнее село выпить пива, хотя устав строго запрещал выходить из обители без благословения. В селе монах выпил одну кружку, а когда потянулся за второй, руки его затряслись и он упал без чувств. Так без сознания его и принесли в монастырь. Игумен и братия, не понимая, в чем дело, стали молиться об Исихии. После водосвятного молебна тот едва смог рассказать, что с ним случилось. Покаявшись, он стал понемногу двигаться и постепенно вернулся к своему послушанию в больнице. До конца своей жизни он честно подвизался в обители, но некоторые телесные недостатки — последствие удара — сохранились в его облике ( ВМЧ. Сентябрь. Стб. 408).

Бывало, что наказание за грехи постигало не только отдельных иноков, но и весь монастырь. 10 мая 1642 года Иоанн, трудник Соловецкого монастыря, о котором уже неоднократно упоминалось выше, молился ночью в общей келье. Когда все уснули, ему явился преподобный Иринарх Соловецкий и предупредил: «Скажи игумену, что старцы живут неподобно, и будет за это Божие наказание. На Пятидесятницу выпадет большая снежная туча и наступит мороз. Пусть игумен и братия молятся Богу и ходят около монастыря крестным ходом, и поют молебен Спасителю, Пресвятой Богородице и преподобным Зосиме и Савватию. А если меня не послушают <…>, то до самого Ильина дня монастырские и мирские лодки на промыслы и по иным делам выйти не смогут» ( РНБ. Соф. № 542. Л. 332 об. — 333). Иван рассказал о видении монахам, но никто ему не поверил. В Троицкую субботу внезапно налетела сильная буря, повалил снег. Он шел, не переставая, три дня. Потом ударил сильный мороз, так что снег не таял около двадцати дней. Тогда один из иноков по имени Трифон, а по прозвищу Корешок, вспомнил о словах Иоанна и рассказал все игумену Маркеллу (впоследствии тот стал архиепископом Вологодским и Великоустюжским).

Игумен призвал к себе Иоанна. Услышав лично от него рассказ о видении, он повелел устроить крестный ход вокруг монастыря, служить молебен над ракой преподобных Зосимы и Савватия, а над могилой игумена Иринарха — панихиду (святой тогда еще не был прославлен). Когда отзвучала «Вечная память» на панихиде, внезапно пошел дождь и стало тепло. Дождь лил целый день, а наутро наступила такая жара, что озеро растаяло, а морская бухта очистилась от льда ( Там же. Л. 333).

О каких «неподобных делах» говорил Иоанну игумен Иринарх? Мы можем судить об обстановке в обители по грамотам царей Михаила Феодоровича и Алексея Михайловича, отправленным на Соловки незадолго до событий, описанных в Житии.

В 1636 году царь Михаил Феодорович обличал соловецких иноков в том, что они привозят в обитель «вино горячее и всякое красное немецкое» и держат его в своих кельях. В монастыре жили «кельями и заговором»: старец помогал ученику, а ученик старцу. Чтобы удержать власть в своих руках, келарь, казначей и соборные старцы забирали себе многих учеников из новоначальных иноков, а духовным старцам и священникам учеников не давали. Келаря и казначея выбирал не весь черный собор, а те старцы, которые пьянствовали в обители, потому они выбирали «потаковников, которые бы им молчали». А тем старцам, которые в монашеском житии искусны и соблюдают устав соловецких чудотворцев, на соборе говорить не давали. Добрых старцев на монастырские службы и подворья не посылали, а посылали, наоборот, тех, чья простота, что называется, хуже воровства. Юные трудники, вопреки древнему уставу, жили прямо в обители и зимой и летом, без надзора опытных старцев и служебников. Царь повелел игумену навести порядок в монастыре: приезжих богомольцев с хмельными напитками в монастырь не впускать, учеников игумену, келарю и соборным старцам не держать, а поручать рядовым старцам и священникам, юным трудникам в обители не жить, хмельные напитки хранить только в погребе и выдавать понемногу больным и немощным инокам ( Досифей. Ч. 3. С. 266–269).

Видимо, эта грамота не оказала должного воздействия. Поэтому в 1637 году царь Алексей Михайлович написал новую грамоту, в которой запрещал соловецкой братии квасить квас по кельям и требовал, чтобы иноки опечатывали «пиянственное питие» у приезжих богомольцев, как это раньше было в обители (когда корабль с богомольцами приходил в монастырскую бухту, его всегда осматривали монастырские старцы, и если находили хмельные напитки, опечатывали их и возвращали богомольцам на обратном пути). Никаких последствий эта грамота не имела, и потребовалось невероятное стихийное бедствие, чтобы привести в чувство соловецких иноков. Но не будем излишне драматизировать ситуацию. Закон духовной жизни заключается в том, что тьма гуще всегда там, где ярче свет: искушения тяжелее там, где сильнее молитва. Многочисленные рассказы о простых монахах в житиях соловецких святых неопровержимо свидетельствуют, что соловецкие иноки умели возводить неприступные крепости и обороняться от неприятеля, как видимого, так и невидимого.

Практически каждый монастырь переживал немалые трудности на протяжении всей своей истории. Жизнь русского монаха проходила в непрестанной борьбе за выживание. Никакая отлаженная система хозяйства не давала прочных гарантий стабильности; любые внешние обстоятельства, как мы уже заметили выше, могли поставить обитель под удар.

На праздник святителя Николая Чудотворца (6 декабря) в окрестностях Каргополя, где стоял монастырь преподобного Александра Ошевенского, случилась сильная оттепель. Обычно это время сильных Никольских морозов, когда прочно замерзают реки и налаживается санный путь. В Ошевенский монастырь на праздник святителя Николая всегда съезжалось много народа; к тому же около монастыря, только на противоположном берегу реки, проходил торговый путь, по которому купцы везли в Каргополь на продажу рыбу, выловленную в лесных озерах. Поэтому в Николин день монастырь всегда запасался рыбой на Рождественский пост, а то и на всю зиму. Подходил праздник, в монастыре было скудно и голодно, и скоро стало ясно, что из-за распутицы никто не приедет. Игумен Максим так расстроился, что даже решил не служить всенощное бдение и ушел в свою келью. Поздно ночью игумену явился в сонном видении основатель обители — преподобный Александр; он постучал в окно кельи и повелел служить праздничную службу. Игумен благословил пономаря печь просфоры, а сам стал молиться. Всю ночь бушевала буря, шел снег, а наутро настала дивная тишина, ударил мороз и «устроилось путное шествие». К монастырю съехалось множество гостей, обозы с рыбой стояли на противоположном берегу реки. Игумен повелел звонить в колокола, созывая всех к заутрене. Купцы, пришедшие на службу, дали в монастырь «множество рыб от всякого рода их, малых и великих, свежих и просолных». Так новое чудо в очередной раз спасло монастырь.

Многие чудеса в житиях русских святых связаны со спасением иноков от голода. И дело здесь не в том, что агиографы списывали их друг у друга, — просто такова была реальность: именно голод представлял собой наибольшую опасность для существования обителей. В художественной литературе и киноискусстве сложилось превратное представление о жизни русских монастырей: иноки будто бы питались семгой и стерлядью и не заботились ни о чем мирском. Однако реальная жизнь была более прозаична и требовала от людей повседневного постоянного напряжения, можно даже сказать, героизма. Только самые крупные монастыри, такие, как Кирилло-Белозерский, Троице-Сергиев, Иосифо-Волоцкий (и то на поздних этапах своей истории), не испытывали голода. Остальные обители, особенно расположенные на Крайнем Севере (в Архангельской области, в Карелии и других областях), все время ощущали эту опасность. Артемиево-Веркольский монастырь находится на реке Пинеге в Архангельской области; даже в XIX веке эта обитель испытывала постоянные трудности с пропитанием. «Расположенная в… глубоком уединении, среди безмолвных и глухих лесов в безплодной, безлюдной и холодной местности, обитель чужда не только каких-либо избытков, но даже лишена бывает по временам и необходимаго к своему существованию, особенно же чувствуется большой недостаток в рыбе и овощах», — грустно заметил автор описания Веркольской пустыни в 1880 году. «Хотя при монастыре есть и поля и луга, но они по причине песчаного грунта не приносят большой пользы, тем более что здесь бывает всего почти только три месяца в году благоприятной погоды для посева и сенокоса, а затехМ наступает осеннее ненастье и зима с вьюгами. Да и в эти три летние месяца редко когда руки успевают снять хлеб и скосить траву; по большей части от ранних холодных утренних морозов гибнет еще на корню и хлеб, и трава, и овощь, и таким образом обитатели должны оставаться без хлеба, а скот без корма. По окончании даже и счастливой уборки хлеба все-таки полученных продуктов редко, а даже можно почти сказать и никогда, недостает для годового продовольствия, ибо северный климат не благоприятствует растительности. После кратковременной трехмесячной своей улыбки природа по-прежнему погружается в девятимесячный непробудный сон, так что в начале октября здесь уже все покрыто снегом; солнце, почти не сходившее в летнее время с горизонта, является на несколько часов, но потом мало-помалу и это делается реже, так что половину зимы его и вовсе не видно. Воцаряется везде глубокое безмолвие и мертвая тишина, которая и нарушается только или звоном убогаго монастырскаго колокола, призывающего иноков на молитву, или шумом от буйнаго ветра и вьюги, или же, наконец, резким криком какой-либо плотоядной птицы и воем зверей от голода и холода…. В тоскливое осеннее и зимнее время суровость северной природы несколько смягчается еще зеленью неувядаемых сосен и елей. Но когда и она покрывается изморозью и снегом, тогда природа становится еще угрюмее» ( Описание Веркольской пустыни. С. 2–3). «Путь к обители крайне затруднителен и пролегает местами едва ли не по тропинкам, проложенным ногами оленя, а потому обитель редко бывает кем-либо посещаема и остается чрез это без всякой сторонней помощи» ( Там же. С. 1). Можно себе представить, какой тяжелой была жизнь монахов этой обители в XVI столетии.