Темплу пришлось однажды убедиться в этом на собственном опыте. Будучи приглашенным на «мальчишник» к одному высокопоставленному голландскому чиновнику, Темпл, схвативший жестокий насморк, закашлялся и сплюнул на пол. Тотчас же возникла служанка и вытерла плевок чистой салфеткой. Обеспокоенный хозяин осведомился: не болен ли господин посланник? «По счастью, с нами нет моей супруги, — сказал он шутливо, — иначе посол не посол, а выставила бы она вас за дверь. Ужас как боится заразы». Темпл не мог скрыть удивления. «Представьте себе, — продолжал хозяин, — в доме есть две комнаты, куда я вообще ни разу не входил; думаю, она открывает их только в год два раза, да и то чтобы прибраться». Задетый ироническим восхищением англичанина, он настаивал на том, что все это к лучшему и что он благодарен небесам, пославшим ему идеальную жену, «нежную подругу сердца», о которой иной мог только мечтать… Вечером того же дня Темпл был с визитом в другой амстердамской семье и рассказал об этом случае, как о забавном приключении. Однако хозяйка этого дома заверила его, что все происшедшее в порядке вещей. В свою очередь, она поведала ему, как однажды сам бургомистр постучался в дверь дома одного буржуа. Открывшей ему служанке (крепкой фризской крестьянке) он сказал, что хотел бы видеть ее госпожу, и попытался войти. Но служанка заметила, что к его подошвам пристало немного грязи. Ни слова не говоря, она взяла его под локоток, взвалила себе на спину, как куль с мукой, и, пройдя через две комнаты, опустила свою ношу на ступеньку лестницы, ведущей в господские покои, после чего сняла с бургомистра башмаки и надела ему на ноги домашние туфли. Затем поднялась и только тогда сказала весьма любезно: «Конечно же, мадам будет счастлива вас видеть». ^{102}

В некоторых домах вся семья ютилась за едой в тесной кухне, чтобы не пачкать «хороших комнат», где собирались только по праздникам. Убирали их не реже одного раза в неделю, и настоящая хозяйка никогда не доверяла этой работы служанке, наводя красоту самолично. Стирка и уборка составляли излюбленную тему разговоров дам любого круга. Различались два типа уборки. Текущая, еженедельная проходила у евреев по пятницам, накануне субботнего праздника, у христиан — по субботам, но очень часто вдобавок еще в какой-либо день недели, а в ряде городов уборку делали каждый день с перерывом на воскресенье. Мебель вытаскивали из дома, освобождая полы, которые мыли, драили с песком и натирали воском. Повсеместно в городах толстые служанки, закатав рукава, стаскивали мешавшее влажной уборке рухло под навес. Времени едва хватало на еду. На ходу проглатывали несколько бутербродов, и работа возобновлялась. Мыли и фасады домов, для чего их поливали из специальных шлангов, струя которых доставала до самой крыши.

В некоторых семьях тридцать — сорок ведер воды ежедневно завозили исключительно для мытья; в других нанимали специальную служанку, занимавшуюся только уборкой, с утра до вечера. В результате во многих голландских домах было постоянно сыро, а сырость, как известно, вызывает тяжелое заболевание — ревматизм. Ежегодные генеральные уборки (весной или весной и осенью) подвергали дом, да и саму жизнь его обитателей еще большим потрясениям. Некоторые мужчины называли этот период «адом», а уборщиц «дьяволицами». Поэты и комедиографы высмеивали эту одержимость гигиеной. Но никакие насмешки не могли заставить женщин уменьшить свой пыл в борьбе за чистоту.

Каждый день хозяйка отправлялась на рынок за покупками — еще одна святая обязанность. Даже вдова адмирала Рейтера, занимавшего весьма высокое положение в Республике, ходила туда через весь Амстердам пешком, без провожатых, с корзиной в руке. Г-жа Рейтер исповедовала древнюю голландскую простоту. Когда, по смерти адмирала, особый уполномоченный пришел к ней с соболезнованиями от принца Оранского, она извинилась, что не может его принять, поскольку, стирая утром белье, упала и слегка поранилась.

Большинство женщин из зажиточных буржуазных семей брали с собой, отправляясь за покупками, дочерей или служанку, несших корзинку или сумку для провизии. После завтрака все женщины города спешили на рынок. Рынок располагался на центральной площади, над которой возвышалось здание палаты мер и весов, местная гордость, символ купеческого богатства — крепкое прямоугольное здание, сочетающее красоту с массивностью в духе Возрождения, как в Амстердаме, или классики, как в Гауде, иногда надстроенное каланчой, как в Алкмаре.

Всю площадь загромождали прилавки, скамьи и тележки, в воздухе стоял немолчный гвалт зазывал. «Добрая водка! Анисовка, настойка аниса от брюшных недугов! Нежная коричная вода! Сюда! Хлебцы, пироги, рожь, овес! Свежая сельдь! Самая свежая, сладкая, как сахар, сельдь! Возрадуйтесь сердцем! Изюм, душистые сливы! Груши! Морковь! Свежий редис! Зелень! Тому, кто найдет лучше, отдам задаром!» ^{103} Шарлатаны, распространители альманахов и цыгане примешивались к толпе покупательниц, праздношатающихся и крестьян, торговавших фруктами, овощами и молочными продуктами. Муниципалитет брал в аренду у лавочников один ряд; случалось, его отдавали в бесплатное пользование.

В крупных городах между различными статьями торговли устанавливался определенный круговорот. В Гааге рынок общего назначения работал во все дни недели; в Лейдене — только по субботам. Но в понедельник и пятницу открывался продуктовый рынок. Чаще устраивались специализированные рынки — масляный, сырный, овощной, мясной и рыбный. В некоторых местах мясо продавали в особых рядах, где осуществлялся контроль за качеством продукта. Алкмар и по сей день славится своим сырным рынком, открытию которого предшествует обставленное как священнодействие взвешивание сырных голов, которые на носилках приносят члены специальной корпорации. В Амстердаме имелся бисквитный рынок, служивший отдушиной для заводов Вормера и Йиспа и приносивший городу немалый доход, поскольку торговцы платили сбор в 8 штёйверов за партию товара.

Время от времени неимоверное оживление вносил в городскую жизнь скотный рынок. В этот день, как только открывались городские ворота, по улицам растекалась блеющая и мычащая река животных, направляемая окриками погонял к центральной площади. В пересекаемых стадами кварталах устанавливался веселый беспорядок. Школы закрывались, дети и взрослые шныряли меж рядов скота, привязанного к стволам лип или каменным столбикам. Толстые разодетые купцы в сопровождении мясника выбирали животных, прислушиваясь к советам прихваченного с собой «консультанта». Распив с продавцом магарыч, уводили приобретенную скотину домой. В тот же вечер или на следующий день ее забивали во дворе, а разделанную тушу, как трофей, подвешивали под навесом.

Корпорации, или — иначе — гильдии, определяли профессиональную деятельность нидерландского мастерового, рабочего или мелкого лавочника. Выросшие из старых средневековых «братств», гильдии полностью контролировали производство промышленных товаров и их оборот. Права гильдий основывались на коллективной этике, призванной защищать своих членов. Старинные привилегии гильдий, усложненные множеством новых постановлений и правил, породили конфликт между профессионалами с патентом и «вольными тружениками», между традициями и личной инициативой. Начало работы ранее предписанного времени и продажа товара по цене ниже установленной считались проступком, если не преступлением, который выявляла и за который примерно наказывала канцелярия гильдии.

Распределение полномочий и ответственности корпораций различалось в разных городах, и это произвольно разобщало экономическую деятельность в целом. В Утрехте насчитывалась двадцать одна гильдия, пять из которых охватывали представителей только легкой промышленности — портных, скорняков, перчаточников, шляпников и башмачников. Наличие разных гильдий подтверждало психологическое и социальное неравенство их членов. Так, гильдия кожевников-отдельщиков, обрабатывавших тонкие кожи, была на лучшем счету, чем корпорации шорников, имевших дело с грубыми кожами. Специализация некоторых работ осуществлялась без дробления гильдий. В гильдию столяров, например, входили также краснодеревщики и токари. Булочники объединялись с мельниками, портные — с кожевниками. Отличия находили свое выражение в драконовских уложениях. Ремесленник мог, скажем, иметь право пришить новый рукав к старому полукафтану, но не имел права шить новый полукафтан целиком. Гильдия лудильщиков протестовала против продажи книготорговцами чернил в приборах из олова.