Большинство священников жили на грани бедности. Не получая ни подношений прихожан, ни церковной десятины, они относились к категории средних или мелких служащих. Размер жалованья определялся церковным советом. В гронингенской глубинке, где умели считать деньги, ставки были наиболее справедливыми — 28 мер ржи и примерно 75 гульденов звонкой монетой в год. В Дренте случалось, что жалованье выдавали исключительно натурой. А жить было надо, и жизнь порой становилась несладкой, особенно когда в доме семеро по лавкам — реформатские священники имели право жениться. Часто проповедник становился писателем, целителем, а то и трактирщиком; жена содержала лавку. Борясь таким образом за хлеб насущный, он должен был помнить о своих прямых обязанностях — пище духовной для прихожан: отправлять службу, читать проповеди и посещать больных. {58} В городах помимо священника совет содержал ризничего, которому доверялось открывать и закрывать двери, звонить в колокола, следить за часами, прибирать церковь, выгонять из нее собак и шумящих детей.
Плохое материальное обеспечение священников компенсировало их социальное положение. Окруженный почетом и особым уважением политических властей проповедник сидел на официальных банкетах выше эскулапов. В больших городах, как пишет аббат Сартр, он ходил в своем черном плаще по правой, приподнятой стороне мостовой, предоставив жене идти по левой, низкой. {59} То была настоящая привилегия, поскольку в этих краях было принято как раз обратное.
Потомки протестантских беженцев из Геннегау и французской Фландрии пребывали в лоне «валлонской церкви», у которой не было догматических противоречий с протестантизмом. Ее отличие состояло в литургических традициях: служба велась на французском языке, пасторами были французы, бельгийцы или швейцарцы. С 1606 по 1699 год, в подражание Школе Штатов, валлонская церковь содержала собственную бурсу для семинаристов, направляемых учиться на теологический факультет. Благодаря возникшей моде ей удалось найти сторонников и среди аристократии, представители которой охотно принимали участие в работе ее руководящих органов — Школах Древних и Школах Дьяконов.
Помимо этих двух официальных церквей в атмосфере беспримерной терпимости сосуществовало множество религиозных сектантских реформатских меньшинств. Забытые государством и не допущенные к управлению общественной жизнью, эти инакомыслящие сами содержали собственных священников и места своих собраний, зато в частной жизни пользовались неограниченной духовной свободой. Если какая-либо группа желала нанять пастора или профессора проводить общественные собрания, в муниципалитет подавалось соответствующее прошение; убедившись, что исповедуемая религия не противоречит конституции, и установив сумму налога, власти предоставляли новому вероисповеданию полную свободу. Кое-где последняя все же ограничивалась запретом возведения настоящих церквей. Кроме того, муниципальная администрация требовала для своих уполномоченных свободного доступа на все собрания. На благодатной почве такой юриспруденции религиозные секты росли как грибы после дождя, удивляя своей многочисленностью заезжих иностранцев и немало способствуя репутации либерального государства, закрепившейся за Нидерландами.
Ремонстрантам, вышедшим из либерал-кальвинистов Арминия и отлученным от церкви Дордрехтским синодом, пришлось испытать на первых порах немало лишений. В 1620–1621 годах они подверглись политическим преследованиям. Затем ситуация стабилизировалась. «Арминиане, — отмечает Темпл, — образуют скорее партию в Государстве, чем секту в Церкви». {60} Около 1660 года ремонстранты проникли даже в некоторые муниципальные организации.
Движение анабаптистов и меннонитов — ветвей одного дерева — зарождалось в длинной череде кровавых пыток и преследований. Анабаптисты были весьма многочисленны в среде простонародья и моряков, имевших большую силу в Фрисландии и Северной Голландии, и отличались чрезвычайно развитым коллективным сознанием. Им были свойственны терпимость, отвержение всякого насилия и неприятие буквального прочтения Библии. Из общей людской массы анабаптисты выделялись также своей одеждой, ставшей знаком принадлежности к их среде, — долгополый кафтан, широкие штаны до колен, украшенные бахромой, и бархатная шляпа, наподобие конусообразного цилиндра.
Обыкновенные, ничем не примечательные городские дома, одинокие фермы или замки с радушными хозяевами почти повсеместно служили пристанищем представителям движений более или менее еретического толка, как, например, коллегиантам Рюнсбурга, молившимся воистину как Бог на душу положит. Вся страна была охвачена религиозным брожением. Многочисленные ассоциации, даже те, что регулярно устраивали собрания верующих протестантов и сектантов, легко скатывались к иллюминатству. Сходки именовались «занятиями», на них читали Библию, разбирали проповеди или теологические труды. Иногда на занятии молодые люди обоего пола изучали под руководством наставника библейские языки — латынь, греческий и древнееврейский. Нередко разгорались дискуссии. Некоторые занятия посещали «благочестивые», обладавшие если не подмоченной, то двусмысленной репутацией в обществе, которое щедро раздавало презрительные прозвища этим наивным мистикам или невеждам с их приторно-елейными обращениями вроде «братец», «сестрица», «душечка». Они открывали Библию, читали несколько стихов и предавались своему дару толкования, пророчествовали, впадали в транс. В роли теоретиков этого учения выступили Фома Кемпийский, Бунюан и Омис. Их оппонентами стали такие теологи, как Бракель и Хеллебрёк. Оставаясь редким явлением, иллюминатство тем не менее беспрестанно давало о себе знать. Хулительница любого внешнего проявления культа француженка Антуанетта Буриньон нашла теплый прием сначала в Амстердаме, затем во Франекере. В 1625 году жители Гарлема выступили против сношений членов общества «Крест и роза» Франции и Голландии. В Лейдене Николя Барно призывал к союзу всех теософов и приверженцев каббалы с целью открытия общими усилиями истины…
По оценке одного французского офицера в 1672 году {61} треть населения Нидерландов принадлежала к реформатской церкви, другую треть объединяли различные протестантские секты и, наконец, последнюю составляли католики.
Католики находились в особом положении. Оставаясь вплоть до конца XVI века {62} самой многочисленной, католическая церковь лишилась своих владений и утратила даже саму иерархию как раз в то время, когда Контрреформация осуществляла внутреннюю чистку. С 1592 года папский викариат заменял в Нидерландах прежние епархии. Победа воинствующих кальвинистов в 1618 году и восстановление власти аристократии препятствовали возможному обновлению. В обществе вошло в привычку отстранять католиков от важных постов. Им не разрешалось преподавать в школах, ибо для этой профессии требовалось протестантское вероисповедание. Службу разрешалось проводить исключительно частным образом. Церкви скрывались под крышами личных особнячков, внутренняя планировка которых специально менялась в связи с новым назначением: здание выдалбливали сверху донизу, как ореховую скорлупу. Впрочем, богатые коммерсанты и владельцы замков могли позволить себе возвести собственную небольшую часовенку. Внешне ничто не говорило о ее культовой принадлежности. И в то же время никто ни от кого не таился. Из часовни доносились звуки органа и голоса певчих. Дом-церковь мог принадлежать кюре или быть совместной собственностью группы богатых прихожан. Случалось, его снимали в аренду у хозяина-протестанта. Заботы о церкви принимали на себя сами верующие, которым Папа Римский давал разрешение даже на отправление службы. К 1700 году в Амстердаме насчитывалось 20 подобных приходов. Власти смотрели на это сквозь пальцы. Они довольствовались запретом на все публичные проявления культа, такие, как собрания и процессии, а также налогом на вероисповедания с души или семьи, кстати, довольно высоким. Предписания полиции ограничивали число лиц, допускавшихся на мессу, которое, однако, обычно превышалось. Но так или иначе стороны всегда могли договориться: кюре подносил бальи свои «заверения в почтении», бальи периодически взимал в пользу государства положенный штраф.
