Сидя в номере мотеля, к северу от Финикса, привалившись спиной к стене, Гонщик смотрел, как кровь, растекаясь, подступает к нему все ближе и ближе. С шоссе доносились звуки машин. В соседнем номере кто-то плакал. Гонщик заметил, что задерживает дыхание, прислушиваясь к воображаемому, но почти неизбежному вою полицейских сирен, топоту по лестнице, стуку в дверь, и вдохнул спертого воздуха, смешанного с запахом крови, пороха, говна и страха.

Неоновый отсвет играл на лице высокого бледного человека, того, что лежал у двери.

Из крана в ванной капала вода.

Раздавался и еще какой-то звук — постукивающий, дробный. В конце концов Гонщик догадался: это его собственная рука, непроизвольно дергаясь, костяшками пальцев отбивает дробь по полу.

Потом звуки замерли. Рука потеряла чувствительность, перестала двигаться. Обвисла, словно не имела к нему никакого отношения, как ботинок, который был нужен, а потом износился, и пришлось выкинуть его на свалку. Гонщик попытался пошевелить пальцами. Никакой реакции.

Ладно, рукой он займется позже.

«А вдруг это все? — подумал Гонщик, глядя на приоткрытую дверь. — А вдруг больше никто не придет? Может быть, трех трупов достаточно?»

Прожив четыре месяца у Шеннона, Гонщик скопил достаточно денег, чтобы снять угол — в многоквартирном доме в старом районе на востоке Голливуда. Чек, выписанный Гонщиком за аренду и на сумму залога, был первым и последним в его жизни. Довольно скоро он привык пользоваться исключительно наличными, не оставлять «отпечатков пальцев». Заглянув к Гонщику, Шеннон присвистнул: «Где ты раздобыл этот реквизит сороковых годов? А где Марлоу? ^{15} В соседнем номере?» Правда, было и одно отличие. Сидя на узком балкончике, теперь на улице чаще можно было услышать испанскую, нежели английскую речь.

Он поднимался по лестнице, когда соседняя дверь распахнулась и женщина на английском, но с врожденной испанской напевностью спросила, не нужна ли ему помощь?

Взглянув на нее — латинос, почти ровесница, волосы цвета воронова крыла, глаза сверкают, — Гонщик чертовски пожалел, что помощь ему не нужна. Те пожитки, что он нес в руках, составляли всю его собственность.

— А как насчет пива? — спросила она. — Сразу придешь в себя!

— Можно.

— Отлично. Я Ирина. Заходи, когда устроишься. Дверь не заперта.

Спустя несколько минут он переступил порог ее квартиры — зеркального отражения его собственной. Тихая музыка с аккордеонными пассажами и частым повтором слова «корасон». [1]Гонщик однажды слышал, как один джазист утверждал, будто такт вальса наиболее близок ритму человеческого сердца. Сидя на таком же, как у него, только более потертом диванчике, Ирина смотрела какую-то мыльную оперу по одному из испаноязычных каналов. Такие фильмы здесь называли «новеллами».

— Пиво на столе.

— Спасибо.

Устроившись на диванчике рядом с Ириной, Гонщик вдохнул аромат ее духов, мыла и едва уловимый, более легкий и одновременно более устойчивый, запах ее тела.

— Недавно в городе? — спросила она.

— Несколько месяцев жил у друга.

— Откуда ты?

— Из Тусона.

Гонщик ожидал услышать привычные рассуждения о ковбоях, а потому удивился, когда она сказала:

— У меня там живет дядя и его семья. Кажется, они называют свой город Южный Тусон. Сто лет их не видела.

— Южный Тусон — тот еще городок.

— Как Лос-Анджелес, да?

Ну, по крайней мере для него это было так. А для нее, интересно?

Или для этого сонного малыша, который, спотыкаясь, приковылял из спальни?..

— Твой? — спросил он.

— Да, они тут часто заводятся. Здесь полно тараканов и детишек. Набиваются в кухонные шкафы, и глазом моргнуть не успеешь. — Она встала и одной рукой подняла ребенка. — Это Бенисио.

— Мне четыре года, — сообщил мальчик.

— Тебе, похоже, пора спать.

— А тебе сколько лет? — спросил Бенисио.

— Хороший вопрос. Ты не против, если я уточню у своей мамы?

— А пока, — объявила Ирина, — пойдем на кухню, раздобудем для тебя печенье и стакан молока.

Через несколько минут они вернулись.

— Ну и как? — спросил Бенисио.

— Боюсь, мне двадцать, — сообщил Гонщик.

Это было неправдой, но так он всем говорил.

— Старый.

— Ну извини. И все же, может быть, мы с тобой подружимся?

— Может быть.

— А твоя мать жива? — спросила Ирина, уложив мальчика.

Проще ответить «нет», чем пускаться в объяснения.

Она сказала, что ей очень жаль, и, чуть помедлив, спросила, чем он зарабатывает на жизнь.

— Сначала ты расскажи.

— Здесь, в земле обетованной? Да чем придется. С понедельника по пятницу работаю в сальвадорском ресторанчике за мизерную зарплату плюс чаевые — от посетителей, которые и сами-то живут ненамного лучше меня. Три вечера в неделю работаю горничной в квартирах в Брентвуде. По выходным убираюсь в одном офисе. Теперь твоя очередь.

— Я работаю в кино.

— Ну конечно!

— Честно. Я Гонщик.

— Вроде тех, что развозят актеров на лимузинах?

— Каскадер.

— В смысле, снимаешься в погонях и всем таком прочем?

— Вот именно.

— Ух!.. Наверное, за это здорово платят.

— Вообще-то, не очень здорово. Зато работа постоянная.

Гонщик рассказал Ирине, как Шеннон взял его под свое крылышко, кое-чему научил, обеспечил первой работой.

— Повезло тебе, что повстречал такого человека. Со мной этого не случилось.

— А где отец Бенисио?

— Мы были женаты минут десять. Зовут его просто Гусман. При первой нашей встрече я спросила, существует ли, кроме «простого», еще и «сложный» Гусман. Он лишь взглянул на меня — а шутки не понял.

— А чем он занимается?

— В последнее время увлекся благотворительностью — помогает обеспечивать работой государственных служащих.

Гонщик растерялся. Увидев недоумение на его лице, Ирина добавила:

— Он сидит.

— Ты хочешь сказать, в тюрьме?

— Именно это я и хочу сказать.

— И давно?

— Выходит в следующем месяце.

На экране на фоне бюста ассистентки коренастый смуглый фокусник в серебристом сюртуке демонстрировал незамысловатые трюки. Под перевернутыми чашками появлялись и исчезали цветные шарики, со стола в воздух по мановению волшебной палочки взмывали карты, из цилиндра вылетали голуби.

— Он вор и, по его словам, настоящий профессионал в своем деле. Начинал в четырнадцать — грабил частные дома, в пятнадцать перешел к более серьезным занятиям. Его взяли в банке. В самый разгар налета туда случайно заглянула парочка детективов — хотели обналичить чеки.

В следующем месяце Гусман и впрямь вышел из тюрьмы. И, несмотря на сопротивление Ирины, на все ее заявления, что она этого не допустит, вернулся домой, на насиженное место. («Что я ему скажу? — говорила она. — Он любит мальчика. Куда еще ему податься?») К тому времени Ирина и Гонщик все больше и больше времени проводили вместе. Гусмана это не волновало. Вечерами, когда Ирина и Бенисио уже видели десятый сон, Гонщик и «просто Гусман» частенько садились смотреть телевизор в гостиной. Уйма хороших старых фильмов шла после полуночи.

Так вот, сидят они однажды — около часа ночи во вторник, практически в среду утром — и смотрят полицейский боевик «Стеклянная крыша». Тут фильм прерывается рекламой.

— Рина сказала, что ты профессиональный каскадер. Снимаешься в кино?

— Ну.

— Должно быть, неплохо водишь.

— Да, вроде не жалуюсь.

— Но ты ведь не вкалываешь полный рабочий день?

— В этом одно из преимуществ.

— А на завтра у тебя что-нибудь запланировано? То есть уже на сегодня?

— Да вроде ничего.

Реклама кончилась. После роликов о магазинах, торгующих мебелью и постельными принадлежностями, объявлений страховых агентств, предложений кухонных наборов из двадцати предметов и видеокассет с великими событиями американской истории, возобновился фильм.