Вчера ночью Гвен даже не думала о том, что покинет Париж. Алекс, по-видимому, обладал непоседливым характером, был легок на подъем и предпочитал бродячий образ жизни. Дух свободы, который чувствовался в нем, казался Гвен и манящим, и опасным. Он одновременно пугал и приводил ее в восторг. Все дороги мира были открыты Алексу.

И теперь он открывал их ей.

Гвен отважилась взглянуть на него. Он смотрел на нее в упор, и когда она подняла на него глаза, улыбнулся ей. «Да, ты застигла меня врасплох, – как будто говорила эта улыбка. – Я действительно давно разглядываю тебя». Гвен охватил трепет. Она едва дышала, чувствуя, как в глубине души шевелится страх.

«Я хочу, чтобы вы прикоснулись ко мне», – сказала она ему прошлой ночью. Теперь Гвен казалось, что она вела себя вызывающе, как наглая шлюха. Прежде Гвен никогда никому не навязывалась, в особенности тем, кто с презрением отвергал ее. Виконт наплевал ей в душу, бросив прямо у алтаря. Трент прислал письмо, прося прощения за то, что решил разорвать помолвку. И вот теперь Алекс в ответ на ее навязчивые просьбы о нежности и ласке, пожав плечами, произнес какую-то ничего не значащую чушь.

Гвен вдруг поймала себя на том, что не сводит глаз с его губ.

Она завидовала Эльме, которой было позволено сегодня прильнуть к его плечу и поплакать на нем. Вздохнув, Гвен побарабанила пальцами по подбородку. В зеркале, висевшем за спиной Алекса на двери, она увидела рыжеволосую, одетую в розовато-лиловое шелковое платье девушку с грустными карими глазами.

Она попыталась улыбнуться своему отражению, изобразить на лице дерзкое, наглое выражение, подобающее королеве Пиратского берега. В этой поездке она хотела закалить свой характер и навсегда избавиться от давления чужого мнения.

Внезапно улыбка сошла с ее лица. Она обнаружила противоречие в своих стремлениях. С одной стороны, Гвен не желала больше прислушиваться к чужому мнению, а с другой – постоянно пыталась добиться одобрения Алекса. Когда он улыбался ей, когда подбадривал или хвалил, Гвен чувствовала себя окрыленной.

Такая позиция казалась совершенно абсурдной. Неужели Гвен было мало тех уроков, которые преподала ей судьба? Неужели она и впредь будет постоянно заискивать перед мужчинами, стараться добиться их одобрения?

– Мне не нравится, как вы поступили с Эльмой, – заявила Гвен. – Она поймет, что ее одурачили, когда придет в себя.

– А что такого ужасного с ней произошло? – спросил Алекс, беря креветку с тарелки. – Я всего лишь помог ей найти подходящий повод для того, чтобы исполнить заветное желание. Ей не нравится играть роль тирана, Гвен. Неужели вы не видите, что Эльма – глубоко несчастная женщина?

Гвен с удивлением посмотрела на него:

– Я не считаю Эльму несчастной. Она наслаждалась жизнью в Париже. Видели бы вы, с каким обожанием она рассматривает свою коллекцию приглашений и визитных карточек. Она рвалась в Лондон потому, что хотела поскорее поделиться со своими подругами рассказами о вечерах, визитах, холостяках и…

– И о вас, Гвен, – перебил ее Алекс. – Она живет вами. У Эльмы нет детей. Муж ее в грош не ставит. А между тем Эльма стареет. Я надеюсь, на озере Комо она найдет себе любовника среди итальянцев и, наконец, насладится жизнью.

– Вы хотите, чтобы она изменила мужу? – ужаснулась Гвен. – Бедный дядюшка Генри…

– Ваш дядюшка Генри не обращает на свою жену никакого внимания. Вообще-то я против адюльтера. Если уж ты имел глупость дать клятву верности у алтаря, то держи свое слово. Но Бичем сам не прочь сходить налево, поэтому если Эльма наставит ему рога, это будет только справедливо.

Гвен молча сверлила его негодующим взглядом.

Алекс рассмеялся:

– Вас обуревает праведный гнев? Но как бы вы предпочли поступить с Эльмой? Вы хотели бы, чтобы мы ее связали, сунули в сундук, и отправили в Англию? Вам это кажется более приемлемым? Если нет, то каким образом вы собирались уговорить ее отпустить вас со мной? «О, тетушка Эльма, – сказали бы вы, – благодарю вас за компанию и десятилетнюю заботу, но теперь я уезжаю крутить юбкой и сверкать трусиками перед молодыми людьми»?

Гвен вспыхнула:

– Разумеется, я бы так не сказала. Алекс, я всегда подозревала, что вы считаете меня тупой…

– С чего это вы взяли?

– Не перебивайте! Я не так глупа, как вам кажется. Все, чего мне хочется, – это немного свободы и независимости.

Алекс фыркнул.

– Ну конечно, где вам меня понять! – взвилась Гвен. – Для вас главное – умение манипулировать людьми.

На губах Алекса заиграла лукавая улыбка.

– Дорогая моя, ваше лицемерие переходит все пределы.

– Не понимаю ваших намеков!

– Я хочу сказать, что вы не имеете морального права упрекать меня в манипуляциях, поскольку сами частенько прибегаете к этому приему.

Гвен опешила:

– Это когда же я манипулировала людьми? Поясните!

– Ответьте на вопрос: каким образом вы стали любимицей лондонского общества? Вы приказали всем любить вас, и люди подчинились?

– Вовсе нет, я сдружилась с ними.

– Вот именно. Ваши друзья и поклонники прониклись к вам симпатией, поскольку это было для них естественно и выгодно. – Алекс отпил глоток вина. – Скажите, сколько свитеров вы обещали связать для сирот? Да, вы умеете подкупать людей!

– Подкуп и хорошее отношение к людям – две разные вещи!

Алекс постучал зубцами вилки для креветок по краю тарелки.

– Значит, вы считаете свой успех в обществе случайным? – спросил он. – По-вашему, любовь, которой вы пользовались в свете, явилась результатом вашей доброжелательности?

– Нет, конечно. Я не столь наивна. Вы как-то сказали, что все дело в моих трех миллионах фунтов. Не могу с вами не согласиться.

Вилка застыла в руке Алекса.

– Да, я упомянул об этом однажды. Но не следует придавать подобному обстоятельству слишком большого значения. Вы постоянно ссылаетесь на свое состояние, это неправильно. Люди могут подумать, будто деньги для вас – главная ценность и вы все меряете ими.

– Но ведь это веский аргумент. Если бы я не была богатой, то…

Алекс вздохнул:

– Перестаньте! Если бы вы не были богатой, у вас не появилось бы шансов пробиться в высшее общество. Да, это правда. Но деньги не обеспечили бы вам любви и обожания.

Пол под ними сильно задрожал, и посуда на столе зазвенела. Поезд подходил к станции, замедляя ход.

– О, прошу вас, только не говорите мне о том, какая я милая!

– Я и не собирался утверждать это. Вы просто проницательны и дисциплинированны, вот и все.

«Проницательна и дисциплинированна»? Его оценка удивила Гвен. Дисциплинированными обычно называют солдат, а также набожных вдов, которые целыми ночами молятся, стоя на коленях. Нет, Гвен была не согласна с характеристикой, которую дал ей Алекс.

– Вы были правы, когда говорили, что абиссинский ковер в библиотеке Бичема – подделка, – неожиданно сказала Гвен. – Я вызывала эксперта накануне отъезда из Лондона, и он согласился с вашим мнением.

– Ну и что из этого?

– А то, что не стоит называть меня проницательной.

– Вы проницательны не в выборе ковров, а в том, что касается путей, которые могут привести к успеху в обществе. Любовь, которую вы стяжали, не является результатом везения или личного обаяния.

– В таком случае как же, по-вашему, я ее добилась? Учтите, я не покупаю себе друзей.

– Конечно нет, об этом не может быть и речи, – сказал Алекс. Поезд остановился, и теперь его голос, не заглушаемый перестуком колес, звучал ясно и отчетливо. – Вы не покупали их, вы их выигрывали, как азартный игрок за карточным столом.

– Выигрывала? – Гвен подцепила на вилку креветку и с интересом стала разглядывать ее. Креветка с нежными розовыми полосками на тельце показалась ей жалкой и голой. – Вы хотите сказать, что я должна стыдиться своей жизни?

– А разве нет? Только не говорите мне, будто вы всерьез воспринимаете эту жизнь, верите в ее подлинность – она для вас игра. Вы в совершенстве овладели правилами игры и пользуетесь этим.