— На ум? Хрен там… Ты опять думаешь, а это не совсем твоя специальность.

— Ну да, вроде как не моя. Я хочу сказать, похоже на то, что все, к чему я прикасаюсь, превращается в говно. Я только какое-то короткое время могу нормально работать, а когда все начинает идти по-настоящему здорово, я просераюсь. И я без конца тоскую по маме, по Буббе и по всем остальным. А теперь еще и о малыше Форресте надо заботиться. Послушай, я знаю, что я не самый умный чувак в округе, но люди вечно обращаются со мной так, как будто я полный придурок. Похоже, для меня единственный способ куда-то попасть, это когда я вижу сны по ночам. Я хочу сказать, когда все это говно закончится?

— Скорее всего никогда, — говорит Ден. — Порой так бывает. Мы просто неудачники, и ничего с этим не поделать. Меня лично не колышет, что будет дальше, потому что я это знаю. Лично я не задержусь на этой земле, и, насколько я понимаю, это будет счастливый исход.

— Не говори так, Ден. Ты почти что единственный друг, какой еще у меня остался.

— Я буду говорить правду, если захочу. Скорее всего, я в своей жизни понаделал уйму всякого неправильного говна, но единственное, чего про меня нельзя сказать, это что я не говорю правды.

— Да, но все это не так. Никто не может знать, сколько он проживет.

В общем, это вроде как дает вам представление о складе ума Дена. Лично я тогда очень паршиво себя чувствовал. Я начал понимать, что аятолла по всем правилам обул нас с полковником Нортом, потому как ракеты мы отдали, а никаких заложников не получили. Полковник Норт занялся передачей полученных за ракеты денег гориллам в Центральной Америке и тем, кто там еще вместе с ними сражался. Ему все казалось совсем не таким скверным, как мне.

— Послушай, Гамп, — однажды утром говорит полковник. — Через день-другой мы должны будем предстать перед Конгрессом, чтобы дать какому-то там комитету отчет о нашей деятельности. Короче, они могут позвать и тебя, а могут и не позвать, но в любом случае ты ничего не знаешь о сделках с оружием в обмен на заложников, усек?

— Про оружие я кое-что знаю, но никаких заложников я пока что даже в глаза не видел.

— Я не это имею в виду, остолоп! Ты что, не понимаешь? То, чем мы с тобой занимались, незаконно! Мы все можем в тюрьму угодить! Так что тебе лучше держать свою большую пасть на замке и делать, что я скажу, ты понял?

— Так точно, сэр, — говорю.

Так или иначе, у меня были другие неприятности, чтобы о них беспокоиться, а именно: полковник Норт вписал меня в барак с морскими пехотинцами, а там было не так чтобы очень клево. Морские пехотинцы отличаются от другого армейского народа. Они вечно слоняются по округе с дикими воплями, прожевывают всем задницы и заставляют тебя блюсти такую чистоту, что просто плюнуть хочется. Одна вещь, которая особенно им не по вкусу, это когда в их бараке живут армейские рядовые. Говоря откровенно, они так меня достали, что я в конце концов оттуда убрался. Идти мне было некуда. А потому я вернулся в парк Лафайета, чтобы посмотреть, не удастся ли мне найти свою коробку. Она была перевернута, и кто-то воспользовался ею в качестве туалета, а потому я пошел поискать себе другую. После того как я все там уладил, я залез в автобус и доехал до Национального зоопарка, чтобы посмотреть, найду ли я там старую добрую Ванду.

И точно, она была там, аккурат рядом с тигриным загоном.

Ванду запихнули в маленькую клетку, где было немного соломы и стружек на полу. Вид у нее был чертовски несчастный. Табличка на клетке гласила, что это «свинус американус».

Когда Ванда меня увидела, она тут же меня узнала, а я протянул руку за ограду и похлопал ее по рылу. Она громко хрюкнула, и мне стало так ее жаль, что я просто не знал, что делать. В конце концов я подошел к местному киоску, купил там немного попкорна, несколько штук «твикса» и отнес все это к клетке с Вандой. Я чуть было не купил ей хотдог, но вовремя одумался. Я давал ей твиксинки и кормил ее попкорном, когда голос у меня за спиной внезапно сказал:

— Что это ты, интересно, тут делаешь?

Я оглянулся, а там стоял здоровенный охранник зоопарка.

— Вот, Ванду немного кормлю.

— В самом деле? А ты не видишь вон ту табличку, где сказано: «Животных не кормить»?

— Могу поклясться, что не сами животные туда ее повесили, — говорю.

— А, да ты, как я гляжу, шутник хитрожопый? — говорит охранник и хватает меня за воротник. — Посмотрим, как ты у меня под замком пошутишь.

Говоря откровенно, всего этого говна я уже вдоволь наелся. Я хочу сказать, чувствовал я себя так паршиво, что чуть ли не силой вынужден был держать голову повыше, а все, что я делал, шло наперекосяк. Вот и теперь я всего лишь хотел покормить свинью малыша Форреста, а этот амбал решил устроить мне тепель-тапель. Все, хватит!

Я молча схватил охранника и поднял его над головой. Дальше я несколько раз его раскрутил, как не раз делал в свои борцовские дни с Профессором и Говехой, а потом просто отпустил. Он перелетел через ограду и с огромным всплеском плюхнулся аккурат в самую середину бассейна с моржами. Все моржи выскочили из воды и бросились к охраннику, от души хлопая его плавниками, а тот вопил, матерился и потрясал кулачищами. Я вышел из зоопарка и заприметил автобус, идущий обратно в деловую часть города. Порой человеку приходится делать то, что он должен делать.

Этот сукин сын должен быть до смерти счастлив, что я его тигру не кинул.

В общем, прошло не так много времени, прежде чем хороший кусок говна все-таки попал на вентилятор.

Похоже, что на бизнес, который мы провернули с аятоллой, очень косо смотрел народ с Капитолийского холма, который считал, что менять оружие на заложников — не такая уж классная идея. Особенно когда деньги, которые мы получали, уходили невесть каким гориллам в Никарагуа. Причем эти конгрессмены прикинули, что за всей схемой стоит сам президент, и они намеревались это доказать.

Полковник Норт так здорово справился, в первый раз давая показания перед Конгрессом, что его пригласили туда снова, и на этот раз там была уйма хитрожопых юристов из Филадельфии, которые пытались поставить ему подножку. Но полковник теперь уже и сам был дьявольски хитрожопым. Когда он применял свой такт и дипломатию, ему чертовски сложно было поставить подножку.

— Скажите, полковник, — спрашивает один из юристов, — как бы вы поступили, если бы президент Соединенных Штатов приказал вам совершить преступление?

— Ну вы даете, сэр, — говорит полковник. — Я же морской пехотинец. А морские пехотинцы повинуются приказам своих командиров. А потому, даже если бы президент приказал мне совершить преступление, я бы, как полагается, отдал ему честь и пустился вверх по холму.

— По холму? По какому холму? По Капитолийскому?

— Да нет же, мудозвон, — по любому холму! Это просто фигура речи. Мы морские пехотинцы! Мы бросаемся вверх по холму, чтобы на жизнь заработать.

— А, да-да, так вас поэтому «пустоголовыми» зовут?

— Я убью тебя, сукин сын, — оторву тебе башку, а потом туда наплюю!

— Пожалуйста, полковник, давайте не будем вульгарными. Насилие ничего вам не даст. Итак, полковник, вы мне говорите, что все это была не президентская идея?

— Как раз об этом я и говорю, придурок.

— Тогда чья это была идея? Ваша?

— Конечно же нет, пидорас. — (Такт и дипломатия полковника уже набирали полные обороты.)

— Тогда чья она была?

— Ну, она принадлежала массе людей. Она вроде как эволюционировала.

— Эволюционировала? Но там должен был быть «перводвигатель», полковник. Вещи такого масштаба просто так не «эволюционируют».

— Да, сэр, пожалуй, там была персона, которая наиболее тщательно все продумала.

— Таким образом эта персона должна быть «перводвигателем» всех этих незаконных схем, это верно?

— Пожалуй, можно и так сказать.

— А не был ли этой персоной адмирал Пойндекстер, советник президента Соединенных Штатов по вопросам безопасности?