— Говори быстро, — сказал он, — и, может, останешься в живых.

— Мне больно, — процедил Хенкел сквозь стиснутые зубы.

— Будет еще больнее!

— Я изойду кровью!

— Очень может быть. — Коуди склонился над ним. — Коутс больше не контактировал с судьей до недавнего времени?

— Насколько я знаю, нет, — ответил Хенкел.

Коуди посмотрел на меня и кивнул.

— Когда Коутс догадался, что я вышел на него, он, должно быть, связался с судьей и напомнил ему, что́ хранил все эти годы. Вообрази удивление Морленда, когда он узнал, что один из двух человек, которым известно об убийстве Дорри, был педофил, которого мы искали. Разумеется, ордера на обыск и арест были на столе у Морленда, поэтому он предупредил Коутса о нашем приходе, и тот заранее уничтожил все. И он обеспечил, чтобы Коутс вышел на свободу.

Миллион мыслей пронесся у меня в голове. Я попытался привести их в подобие порядка.

— Но, Коуди, — сказал я, — ведь Коутс вышел на свободу из-за тебя.

Я тут же пожалел о своих словах, так как в глазах Коуди сверкнул гнев.

— Прости, — снова начал я, — но…

— До сегодняшнего вечера, — прервал меня Коуди, — была одна вещь в этом процессе, которую я не мог понять: как Лудик узнал все о моих передвижениях после ареста Коутса. Конечно, он умен, но не до такой же степени. Кто-то сообщил ему, и думаю, это был Морленд. Разумеется, он сделал это не по телефону. Вероятно, рассказал судебную сплетню вроде этого: «Я надеялся, что это солидное дело, потому что была целая цепочка доказательств, но…» По-видимому, судья услышал обо мне от окружного прокурора или какого-нибудь болтливого копа. Морленд обставил дело так, что Лудик услышал об этом «из третьих рук» и начал расследовать. Я не говорю, что не напортачил, Джек. Но Морленд привел в движение всю машину — от предупреждения Коутса об ордере на обыск до предложения защите еще раз проверить доказательства.

Это имело смысл.

Коуди отвернулся от меня и ткнул своим «глоком» в нос Хенкела.

— Когда я пришел в твой дом в Нью-Мексико, ты складывал вещи в машину. Куда ты планировал ехать?

— Мы собирались произвести обмен, — сказал Хенкел.

— О чем ты?

— О большой встрече, где каждый получил бы то, что хотел.

Коуди ударил его снова, и Хенкел поморщился. Подушки потемнели от крови. Я ощущал ее запах — резкий и металлический, — от которого мне хотелось зажать нос.

Хенкел был изможден. Его веки начали опускаться.

— Какой обмен? — рявкнул Коуди.

— Судья должен был получить фото и негативы от Коутса и меня, а я — большие деньги от судьи. Мы собирались встретиться в доме Коутса в горах завтра утром.

— А что должен был получить Коутс?

Хенкел закашлялся, почти теряя сознание.

— То, что он всегда хотел, — собственную маленькую девочку.

В этот момент я осознал, кто послал фото Энджелины своему сообщнику Мэлколму Харрису в Лондон — Обри Коутс. Я вспомнил, что Морленд сделал это фото утром во время своего первого визита, когда поднимался наверх с Мелиссой. По этой причине он настаивал на том, чтобы повидать ее и просил Мелиссу повернуть Энджелину, чтобы лучше ее рассмотреть.

В ночь, когда мы ехали к Одинокому каньону, падал снег. Он начался около полуночи и постепенно усиливался. Единственным транспортом, который наш караван из четырех автомобилей встретил во время двухчасовой поездки из Денвера, были снегоочистители с желтыми огнями и редкие пикапы. Мои нервы были напряжены, и я с трудом удерживал чашку кофе. Коуди сделал три звонка после того, как выбросил Хенкела у дверей отделения скорой помощи Денверской больницы общего профиля: Сэндерсу, Моралесу и Торклесону. Торклесон прибыл с техником и командой из четырех полицейских СВАТ [25]в тяжелой черной одежде. Моралес и Сэндерс появились в пикапе Моралеса, который привез свою жену наблюдать за Мелиссой. Торклесон вел первый автомобиль с Коуди на пассажирском сиденье и мной на заднем сиденье.

Меня охватила паника.

— Что, если они не совершат обмен без Хенкела?

«Господи, — подумал я, — мне не следовало стрелять в него».

— Хорошая мысль, — сказал Торклесон и выдернул свой микрофон из гнезда в щитке. — Я переключаюсь на непубличный канал, — сказал он и вызвал шоссейный патруль полиции штата. Найдя знакомого патрульного, Торклесон убедил его подать ложный рапорт о страшном столкновении возле границы с Нью-Мексико, где в одной из жертв опознали человека по имени Уайетт Хенкел. Когда патрульный согласился, Торклесон сказал Коуди и мне: — Мы знаем, что Коутс слушает полицейские сканеры, и если он услышит этот рапорт, то, несомненно, передаст информацию судье. Это объяснит отсутствие Хенкела.

— Молодчина, — одобрил Коуди. — Коутс и судья будут счастливы услышать, что Хенкел и его фотографии изжарились.

Во время поездки я пытался рассортировать то, что мы узнали. Коуди, похоже, занимался тем же.

— Как Коутс узнал об Энджелине с целью надавить на судью? — спросил я.

— Меня тоже это интересовало, — сказал Коуди. — Пока я не посмотрел реестр федеральной тюрьмы и не обнаружил, что Коутс две недели делил камеру с неким Хосе Мединой, который сидел за наркоторговлю. Медина был гангстером из «Сур-13», знакомым с Гэрреттом. Вероятно, Гэрретт упоминал Медине, что агентство по усыновлению гонялось за ним — даже похвалялся этим, — и Коутс слышал, как Медина говорил об этом. Такие сведения должны были заинтересовать Коутса, ведь он уже заключил сделку с судьей. Он удвоил требования к Морленду, так как тому было нечем крыть: негативы, фото ималенькая девочка в обмен на безопасность.

— Меня от этого тошнит, — сказал я.

— А меня тошнит от того, что судья согласился, — отозвался Коуди. — Или сделал вид, что согласен.

— А почему Морленд и Гэрретт убили Дорри? — спросил я, догадываясь об ответе.

— Вероятно, мы никогда не получим от них признание, — сказал Коуди. — Но я думаю, что Дорри не могла больше жить с сознанием вины за обеспечивание Джону алиби на ту ночь, когда погибли его родители. Чем больше она узнавала его, тем сильнее убеждалась, что Джон сделал это, — и это разъедало ее изнутри. Она ходила в церковь и изливала душу Богу, каясь в том, что вышла замуж за человека, убившего собственных родителей, и создала ему алиби. Возможно, Дорри напрямик спросила Джона, сделал ли он это, или он догадался, что она собирается кому-то об этом рассказать. Так или иначе, Джон знал, что должен избавиться от нее. К тому же он, вероятно, уже подкатывался к Келли. Если ты Джон Морленд и у тебя с одной стороны беременная жена, которая может тебя погубить, а с другой шикарная блондинка с деньгами, то… Легкий выбор для Джона.

— Но почему ее прикончил Гэрретт?

— Потому что Гэрретт — больной и злобный извращенец, — ответил Коуди. — Твоя интуиция насчет его тебя не подвела. А помогая папе избавиться от жены, он знал, что сможет шантажировать его этим. В некотором роде убийство Дорри обеспечивало Гэрретту свободу.

— А Джон знал, что собой представляет Гэрретт, с его детских лет, — сказал я. — И судья был вынужден покрывать делишки своего сына, иначе Гэрретт мог признаться в том, что сделали они оба. Джим Дуган рассказал мне кое-что на похоронах Брайена о людях типа Морленда. По его словам, когда такой человек ставит перед собой цель — в данном случае Верховный суд США, — каждый его шаг является подготовкой к ее достижению. Тогда я не сознавал, о чем говорит Дуган, — не думаю, что он сам сознавал это. Но если ты Джон Морленд и хочешь стать верховным судьей, как ты можешь даже рассматривать такую возможность, имея сына-гангстера?

— Хороший вопрос, — одобрил Коуди. — Как?

— Ты смягчаешь ситуацию, — продолжал я. — Берешь незаконного ребенка своего плохого сына и растишь как своего собственного. Ты показываешь миру, что, даже если твой сын лишен ответственности, ты обладаешь этим чувством. Ты исправляешь дурной поступок твоего сына — превращаешь негатив в позитив. Ты также знаешь, что это только вопрос времени, прежде чем твой полоумный сынок покатится под гору, и больше не беспокоишься о нем. Гэрретт легко мог погибнуть в клубе «Аппалуза» той ночью. А когда это произойдет, ты вздохнешь с облегчением.