Н. Лесков.

26 декабря 1887 г., Петербург.

Усердно Вас благодарю, Алексей Сергеевич, за то, что Вы согласны заявить об окончании мною обозрения Пролога ^* , «как повествовательного источника». Я с удовольствием говорю, что сделал дело трудное и полезное для литературы. Пролог — хлам, но в этом хламе есть картины, каких не выдумаешь. Я их покажу все, и другому в Прологе ничего искать не останется. Я вытянул все, что пригодно для темы. — Где я это напечатаю, — это я еще не решил. Может быть, в «Русской мысли» или у Шубинского, если ему нужно. Но это листов пять, а у него всегда «изобилие материала». Прежде же я хочу напечатать образчик этого труда ^* под заглавием «Повествовательные образцы по Прологу». Я дам там два милые рассказа — один во вкусе Л. Н., а другой во вкусе Курганова, — очень интересные. Это я, признаться, хотел предложить Вам на один-два фельетона, что, верно, было бы приятно Л. H-чу, чтобы рассказ в его духе, стиле и манере явился бы в издании многочитаемом. — Что Вы мне на это скажете? Я мог бы дать это даже к Новому году. — За переписку повести деньги студенту уплочены уже П. Я. Леонтьевой (по 30 коп. за лист). О самой повести я вполне Ваших мнений. Пролог достать можно, но не сразу, и они дороги. Я, однако, закажу и Вас извещу. На днях приду к Вам. Апокрифы писать лучше, чем пружиться над ледащими вымыслами. Меня это занимает. — Что касается С. Н. Шубинского, то, право, говорить стыдно. Ему, словно соску дитяти, надо на кого-нибудь дуться.

26 декабря 1887 г., Петербург.

Уважаемая Александра Николаевна!

Поздравляю Вас, не знаю с чем, — так разнообразны и многочисленны фамильные дни Ваши. Покорно Вас благодарю за бювар. У меня еще служит тот, который Вы принесли два года назад. Посылаю Верочке ^* сумочку для платка, а в ней кофейную старинную, чашечку. — Рассказ написал «вдоль» и положил лежать и улеживаться, а в удачный час пропишу его «впоперек», и тогда дам переписать отцу Пэтру ^* и извещу Веру. — Гонорар она себе может сосчитать изрядный — около ½ печ<атного> листа. Называется рассказ «Лев старца Герасима». — Слова «святого» надо избегать, а просто «старец». Ничего неприязненного к Вам не имею, но пребываю в мире и любви ко всем.

Смиренный Николай-ересиарх.

2 февраля 1888 г., Петербург.

Высокочтимый Иван Александрович!

В Орле живут две мои приятельницы ^* , тамошние помещицы Страховы, — весьма искусные в переводах с русского языка на французский. Они просят меня испросить для них у Вас разрешение на перевод Ваших «Слуг». Я не могу отказать этим девушкам в том, чтобы довести до Вас их покорную и усердную просьбу. Если это возможно, — разрешите им сделать перевод и послать его к Вогюэ ^* , а если невозможно, то не посердитесь на меня за то, что я позволяю себе беспокоить Вас моею просьбою.

Ваш искренний и глубокий почитатель

Николай Лесков.

P. S. Я пишу Вам, потому что боюсь лично Вас беспокоить, но если позволите, — я приду в то время, какое Вы мне укажете.

11 февраля 1888 г., Петербург.

Высокочтимый Иван Александрович!

Статья в «Нови» ^* написана бывшим приказчиком Вольфа, по фамилии Либрович. Он также занимается и литературою под псевдонимом «Русаков». Я об этом узнал впервые теперь, именно по поводу статьи о Вас. Статья эта мне не нужна, и я прошу Вас не беспокоиться возвращать ее мне. Развязность, с которою говорит автор, мне тоже казалась очень странною.

Усердно благодарю Вас за внимание к легенде ^* . Они все очень наивны, и их всегда приходится присноровлять. Я чувствую справедливость Ваших замечаний и высоко ценю Ваше внимание.

Почтительно преданный Вам

Н. Лесков.

11 февраля 1888 г., Петербург.

Посылаю Вам рассказ ^* . — Вчера мы его прочитали с Репиным и остались им довольны. Картинка у Вас будет через две недели. Потрудитесь сейчас отдать рассказ в набор и доставьте мне дваэкземпляра корректуры, чтобы один из них я мог сейчас же послать Репину. От этого будет зависеть скорость в изготовлении картинки.

Вы нехорошо поступили, не сказавши мне, что Стасов отказался просить Репина о рисунке. Я сыграл очень неприятную для меня роль, и это мне урок.

Н. Л.

11 февраля 1888 г., Петербург.

Уважаемый Вукол Михайлович!

Письмо Ваше и рукопись «Сошествия» получил ^* . Не думаю, чтобы она подлежала цензуре, но думаю, что она просто не нравится. Она найдет себе место. «Апокрифов» я поищу в моем архиве. Они действительно нравятся, но их трудно выбирать, чтобы они были цельны и содержанием своим давали цельное же впечатление. Я пишу для Вас ^* в том же фактически-повествовательном роде двух «обрусителей» в Остзейском крае, под заглавием «Фортинбрас и Оберон» (картинки с натуры). Как только допишу и перепишу, так и пришлю Вам, а если найду «апокриф», то тогда пошлю Вам апокриф, а Фортинбраса с Обероном отдам здесь по обещанию.

Ладно ли это по-Вашему или нет?

Напишите, если не ладно.

В «Петербург<ской> газете» было что-то о Бахм<етеве> ^* , будто он и Щедрина зацепил в «свидетели»… Чего свидетельствовать-то? Скажите поклон мой милому Гольцеву. Его за что-то на днях угрызал Буренин.

Дружески жму Вашу руку.

Н. Лесков.

11 февраля 1888 г., Петербург.

Посылаю Вам, Алексей Сергеевич, экземпляр «Захудалого рода» ^* . Желаю, чтобы он Вам понравился и чтобы Вы его издали. Я люблю эту вещь больше «Соборян» и «Запеч<атленного> ангела». Она зрелее тех и тщательно написана. Катков ее ценил и хвалил, но в критике она не замечена и публикою прочитана мало. Если есть досуг, — пробежите ее. Книжка может выйти в полтинник, и это будет удобно Вам, публике и мне. Я буду ждать от Вас ответа даже с нетерпением, потому что это моя любимая вещь.

Что Вы пишете о притуплении своего вкуса, то это неправда. Рецензии и заметки этого не обнаруживают, да и немолодой век еще не есть престарение. Отчего бы Вам потерять то, что Вы имели?! Это у Вас «мерехлюндия». Но, кроме вкуса, у Вас есть еще и честность в оценке, — чего у других совсем нет. Это меня возмущает глубоко, до страдания. На днях я виделся случайно с критиком, который говорил много обо мне и о Вас, что мы, дескать, могли бы быть так-то и так-то поставлены, но нам «сбавляют успешный балл за поведение». Я отвечал, что мы оба «люди конченые» и нам искать расположения уже поздно, но что, по моему мнению, в нашем положении есть та выгода, что оно создано органически — публикою, а не критиками, и что критики нам ничего не могут сделать ни к добру, ни к худу. Оно так и есть. Я знаю для себя только один существенный вред, что до сих пор не мог продать собрания сочинений. Это дало бы мне возможность год, два не печататься и написать что-нибудь веское. Изданы уже все, кроме меня, — а меня и читают и требуют, и это мне нужно бы не для славы, а для покоя. В этом отношении ругатели успели меня замучить и выдвинуть вперед меня Сальяса, Гаршина, Короленку, Чаева ^* и даже Лейкина. Слова же в помощь мне — ниоткуда нет, да теперь оно вряд ли и помогло бы делу, важному для меня только с денежной стороны. Но я и с этим помирился и приемлю яко дар смирению нашему. А экономически это все-таки меня губит.