Женщина-офицер Майер выглядела лет на шестнадцать. У нее были коротко подстриженные каштановые волосы и круглое прыщеватое лицо. Я сидела на заднем сиденье машины – обычной синей, не полицейской, как я того ожидала, – и смотрела в ее затылок, полную шею, нависающую на белоснежный накрахмаленный воротничок. Он выглядел напряженным, неодобрительным, а ее вялое рукопожатие и быстрый пустой взгляд показались мне безразличными.

Мисс Майер не пыталась заговорить со мной, если не считать того, что в самом начале пути попросила застегнуть ремень безопасности и поблагодарила, когда я выполнила эту просьбу. Я прижалась к прохладному пластику и наблюдала за лондонским движением за окном, почти ничего не замечая. Было ясное утро, от яркого света болела голова, но, когда я прикрыла глаза, лучше не стало, так как образы проникали сквозь сомкнутые веки. Особенно лицо Адама, каким я видела его в последний раз. У меня все ныло, внутри была пустота. Было такое впечатление, что я чувствую части тела по отдельности: сердце, живот, легкие, больные почки, циркулирующую кровь, звенящую голову.

Время от времени радио женщины-офицера Майер оживало, и она начинала говорить странным, шаблонным языком о встречах и времени прибытия. Снаружи текла обычная жизнь – люди шли по своим повседневным делам, раздраженные, скучающие, довольные, безучастные, взволнованные, усталые. Раздумывающие о работе, о том, что приготовить на ужин, о том, что дочь сказала сегодня за завтраком, или о парне, который нравится, о волосах, требующих стрижки, о ноющей спине. Трудно было представить, что когда-то и я была частью той жизни. Смутно, словно в полузабытом сне, я вспомнила вечера с компанией в «Вайн». О чем мы беседовали вечер за вечером, словно время ничего не значило, словно у нас в запасе было все время Вселенной? Была ли я тогда счастлива? Теперь и не знаю. Теперь я уже с трудом могла представить себе лицо Джейка, во всяком случае, лицо того Джейка, с которым я жила, лицо любовника, как он выглядел, когда мы вместе были в постели. Все заслоняло лицо Адама, его наблюдающие глаза. Как он прокладывал путь между мной и всем остальным миром, закрывая его собой так, чтобы мои глаза видели только его.

Я была Элис-с-Джейком, потом Элис-с-Адамом. Теперь я была просто Элис. Одинокая Элис. Никто не скажет мне, как я выгляжу, и не спросит, как я себя чувствую. Не с кем строить планы, спорить, никто не защитит, не на кого положиться. Если мне удастся пережить это, я навсегда останусь одна. Я посмотрела на свои руки, безвольно лежащие на коленях, прислушалась к дыханию, ровному и тихому. Может, я и не выживу. До Адама я никогда не боялась смерти, главным образом потому, что смерть всегда представлялась чем-то очень далеким, что приходит к чистеньким седовласым женщинам, которых я никак не могла соотносить с собой. Кто, интересно, станет обо мне скучать? Ну конечно, меня будет не хватать родителям. Друзья? По-своему… Но для них я уже исчезла, когда порвала с Джейком и прежней жизнью. Они будут качать надо мной головами, словно в удивлении. «Бедняжка», – скажут они. Хотя Адам будет скучать; да, Адам будет сожалеть обо мне. Он будет плакать, это будут искренние слезы горя. Он навсегда запомнит меня и будет вечно оплакивать. Как странно. Я почти улыбалась.

Снова достала из кармана фотографию и стала рассматривать ее. Вот она я, такая счастливая благодаря чуду, которое принесла новая жизнь, что похожа на сумасшедшую. За мной куст боярышника, трава, небо и больше ничего. Что, если я не смогу вспомнить? Я пыталась восстановить в голове путь от церкви, но на меня накатывало ощущение полной пустоты. Я даже не могла вспомнить, как выглядела сама церковь. Я пыталась не думать об этом, словно это могло растворить последние остатки памяти. Опять посмотрела на фотографию и услышала собственный голос. «Навсегда», – я тогда сказала. Навсегда. Что ответил Адам? Я была не в состоянии припомнить, но знала, что он заплакал. Я почувствовала его слезы у себя на щеке и чуть не заплакала сама – сидя в холодной полицейской машине, готовясь узнать, смогу ли победить или буду побеждена им, буду жить или буду уничтожена им. Адам теперь был моим врагом, но он любил меня, что бы это чувство ни означало. И я любила его. В одну страшную минуту мне захотелось попросить офицера Майер развернуть машину в сторону дома: все это ужасная ошибка, безумный бред.

Я встряхнулась и снова выглянула в окно, чтобы не смотреть на фотографию. Мы уже съехали с шоссе и проезжали мимо серенькой деревушки. Я ничего не запомнила из этого путешествия. О Боже, а вдруг я так ничего и не вспомню? Передо мной маячил тугой затылок офицера Майер. Я опять прикрыла глаза. Я чувствовала себя такой напуганной, что почти успокоилась, это было болезненное спокойствие, как под наркозом. Мой позвоночник показался тонким и хрупким, когда я поерзала на сиденье, пальцы были холодными и непослушными.

– Приехали.

Машина подъехала к церкви Святого Эадмунда – приземистому серому зданию. Надпись на табличке гордо извещала о том, что церковь была заложена более тысячи лет назад. Я с облегчением это вспомнила. Но здесь и начались испытания. Офицер Майер вышла из машины и открыла мне дверь. Я выбралась наружу и увидела, что нас ожидают три человека. Еще одна женщина, чуть старше офицера Майер, была одета в узкие брюки и толстую дубленую куртку, на двух мужчинах были желтые куртки, какие часто носят строительные рабочие. У них в руках были лопаты. У меня подгибались колени, но я старалась идти быстро, словно знала, куда направляюсь.

Они едва взглянули на меня, когда мы подошли. Мужчины разговаривали между собой. Они посмотрели на меня и продолжили свою беседу. Женщина вышла вперед, представилась как констебль Пейджет и, взяв Майер под руку, отвела ее в сторону.

– Это должно занять пару часов, – донеслось до меня. Значит, мне вообще никто не верил. Я посмотрела на свои ноги. На мне были полусапожки на каблуках, совершенно не подходящие для прогулки по глинистой почве. Я знала, в каком направлении нам следовало идти. Я собралась идти по дороге мимо церкви. Пока все было просто. Проблема была в том, что делать дальше. Я ощутила на себе взгляды мужчин с лопатами, но, когда я повернулась к ним, они потупились, словно смутились. Сумасшедшая. Я зачесала волосы за уши и застегнула верхнюю пуговицу куртки.

Женщины вернулись, они казались целеустремленными.

– Хорошо, миссис Таллис, – сказала детектив, кивнув мне. – Не хотите ли показать нам дорогу?

У меня в горле будто застрял ком. Я двинулась по тропинке. Одна нога за другой, каблуки застучали по тихой тропинке. В голове завертелась детская считалка: «Левая, левая, хороший дом, а я ушел. Правая, правая, она служит тебе неплохо, солдат». Констебль Пейджет шагала рядом со мной, а трое остальных немного отстали. Я не могла расслышать, что они говорят друг другу, но время от времени до меня доносился смех. Мои ноги отяжелели, словно налились свинцом. Дорога расстилалась передо мной, змеилась все дальше и дальше, на ней не было никаких примет. Вдруг это моя последняя прогулка?

– Далеко отсюда? – спросила констебль Пейджет.

Я не имела об этом никакого представления. Однако за поворотом тропинка раздвоилась, и я увидела военный памятник со щербатым каменным орлом на вершине.

– Здесь, – сказала я, стараясь скрыть облегчение. – Вот сюда мы пришли.

Должно быть, констебль Пейджет уловила в моем голосе удивление, так как бросила на меня вопросительный взгляд.

– Это здесь, – снова сказала я. Хоть я и не помнила памятника, однако теперь, когда мы подошли к нему, точно знала, что мы были именно здесь.

Я повела их по узкой дорожке, которая больше походила на едва заметную тропинку. Ногам стало легче. Мое тело само подсказывало, куда идти. Где-то здесь начинается другая тропка. Я взволнованно озиралась и часто останавливалась, чтобы посмотреть, не заросла ли тропа с тех пор, когда я была здесь в последний раз. Я чувствовала, как в группе нарастает нетерпение. Один раз я перехватила взгляд офицера Майер, которым она обменялась с одним из землекопов – худым молодым человеком с длинной морщинистой шеей, – потом пожала плечами.