— Нанауацин, ты получишь гораздо больше, чем тело. Тот, кто заставляет все расти, призывает тебя к себе, и ты должна оставить тело позади.

Чакмооль снова сунул руку в пасть изваяния и вытащил каменный нож с широким лезвием. Он четырежды провел лезвием сквозь огонь, и с каждым разом становился все меньше похож на человека и все больше на то существо, которое привиделось Джейн в ночь, когда двое моряков погибли у дверей ее берлоги.

В ту самую ночь, когда чакмооль начал исцелять ее тело. В ту ночь, когда он избрал ее. От прилива благодарности по щекам Джейн потекли слезы. Она улыбалась, чувствуя, как они текут по гладким щекам. Поскорее бы отправиться в путь! Джейн вспомнила карты в своей берлоге и все города, где хотела побывать. Но что такое Новый Орлеан, Сан-Франциско или даже Занзибар по сравнению с тем местом, куда она отправляется! Это место не отмечено ни на одной карте, а она удостоилась чести отправиться туда! Ее накидка зашелестела, перья приподнимались и смахивали слезы со щек.

Чакмооль подошел к Джейн сбоку и занес над ней руку — пальцы с когтями сжимали каменное лезвие.

— Нанауацин, сейчас ты отправишься к Тому, кто заставляет все расти, и принесешь на Землю новый мир. Ты отправишься к Тлалоку, масеуалес имакпал ийолоко, — совсем как кот промурлыкал чакмооль. Джейн всегда хотелось завести кошку.

— Масеуалес имакпал ийолоко, — повторила она. Звуки словно обволакивали со всех сторон.

— Йоллотль, эцтли; омпа онквизан тлалтикпак, — мурлыкнул чакмооль и занес нож над грудью Джейн.

— Джейн!

Она узнала голос отца, и ее захлестнула волна нетерпения: надо же ему было явиться так не вовремя! Именно в тот момент, когда она должна начать свое путешествие! Когда она была безобразная, отец и знать ее не хотел. А теперь, когда она выздоровела и похорошела, он надумал явиться?

— Меня зовут Нанауацин, — сердито заявила она, повернувшись к нему, чтобы показать свое недовольство.

Он стоял у входа и держал в руках нож. На папе лица не было, и в Джейн шевельнулась жалость.

«Бедный папочка, — подумала она, — ему нос сломали. Вон как кровь течет».

— Прескотт, у тебя ничего не выйдет. — Чакмооль говорил невнятно: мешали кошачья морда и раздвоенный язык.

Чакмооль опустил нож, вдавив кончик лезвия в кожу, и Джейн судорожно выдохнула. Какое холодное лезвие!

— Она отправляется к Тлалоку.

— Она пойдет со мной, — сказал папа, и Джейн, хотя и злилась на него, невольно вскрикнула, когда он направил нож на себя и воткнул его в грудь.

— Наконец-то ты пришел ко мне.

— У меня не было другого выбора, — ответил Арчи.

Нож слегка сдвинулся, вонзаясь глубже, пока лезвие не коснулось сердца. Арчи постарался сжать рукоятку покрепче, но руки уже стали скользкими от крови.

— Ты следил за мной, — сказал Арчи. — Никуда я не пришел, это я тебя сюда привел.

— Посмотри вокруг.

Арчи оглянулся и не понял, где очутился. Он все еще был в пещере, чакмооль и Джейн застыли у барельефа Тлалока, перед которым по-прежнему горел огонь, однако позади всего этого появилось темное солнце, и в его свете пламя отбрасывало тень на песчаный пол. Тень была такая черная, что у Арчи заболели глаза. За этой чернотой из песчаного пола росли джунгли, и ветерок доносил оттуда запахи земли и гнили.

На алтаре рядом с Джейн лежал Арчи — без одежды, прикрытый лишь накидкой из зеленых перьев кецаля. Над ним стояла женщина, и ее бесцветная кожа сияла в лучах черного солнца. Она прижимала обсидиановое лезвие к обнаженной груди Арчи. Кончик ножа уткнулся во впадину под грудиной.

Арчи посмотрел вниз, но ничего не увидел, хотя мышцы рук сводило от усилий удержать нож и не дать ему вонзиться в грудь.

— Где я? Что это за место? — спросил Арчи.

— Омейокан, — ответила женщина — только теперь она превратилась в мужчину с длинными прямыми черными волосами. — Это место Двойственности. Ты в моих владениях, Арчи Прескотт, — там, где все остается собой и одновременно является чем-то другим.

От этих слов все предметы вокруг расплылись, потеряли четкие очертания, а вместо потолка пещеры наверху появились звезды.

Все менялось с невероятной скоростью — все, кроме Ометеотля, который стоял в центре реальности.

— Вот видишь, это ты ко мне пришел, — сказал Ометеотль, и его слова сгустились, приняв форму алтаря, на котором был распростерт Арчи. — Ты предложил себя в жертву.

— Я предложил тебе гораздо больше, чем самого себя, — возразил Арчи и увидел, как шевелятся губы у лежащего на алтаре двойника. — Ты не мог появиться в мире, потому что не осталось никого, кто поклонялся бы тебе.

— Для меня нет ничего невозможного, — возразил Ометеотль. Склонился над алтарем и надавил на нож.

Арчи закряхтел, чувствуя, что не удержал рукоятку и нож вошел чуть глубже. В нос ударил запах его собственного пота — и через мгновение сменился резкой вонью дыма от костра.

— Ты не удержишь нож, Арчи Прескотт, и тогда я выпью твою эцтли. У тебя сильное сердце — это хорошая пища. — Ометеотль улыбнулся.

— Если будешь дожидаться моей крови, то упустишь чакмооля. Тлалок получит власть над миром, а тебе достанется только моя жизнь.

— Я Властелин времени, — прорычал Ометеотль. — Если это солнце достанется Тлалоку, я дождусь следующего.

— А если в следующий раз никто не предложит себя тебе в жертву? — У Арчи стали неметь руки. Время шло — и истекало.

— Тогда я подожду еще.

— Если никто не будет приносить тебе жертвы, про тебя никто и не вспомнит. Ты останешься совсем голодным. Ты когда-нибудь испытывал такой голод? Прошла всего половина эпохи, а ты уже проголодался. Ты отворачиваешься от своего вековечного соперника лишь ради того, чтобы получить одну-единственную жизнь. Когда я умру, Тлалок наестся вволю. А что будешь есть ты? Свое собственное сердце? Или попробуешь на вкус дым от жертвенных костров Тлалока?

От гнева Ометеотля звезды погасли.

— Я попробую на вкус твою жизнь!

Нож воткнулся глубже, и Арчи вскрикнул. С каждым ударом сердца тело пронзала боль, а кровь текла по рукам непрерывным потоком. Только последние два пальца еще удерживали нож, мешая ему пронзить сердце. Вонь гниющих джунглей не давала дышать.

— Неужели моя жертва так мало стоит? — воскликнул Арчи. — Я предлагаю тебе свою жизнь, а ты и пальцем не пошевелишь, чтобы убить своего смертельного врага и спасти мою дочь!

— Так вот чего ты хочешь от меня, Арчи Прескотт! — пропел Ометеотль, словно девица, дразнящая ухажера. — Ты хочешь уничтожить чакмооля и спасти свою дочь от смерти?

— Да, — со слезами признался Арчи. — Вот что я прошу взамен моей жизни.

— Так ведь я уже это сделал, — ответил Ометеотль. — Или ты думал, что я испугаюсь своего противника? Как ты мало знаешь, несмотря на свое красноречие. И довольно пустых речей. Ты даже о себе слишком мало знаешь.

Нож потихоньку вырывался из окровавленных рук Арчи и погружался все глубже.

«Я продал душу дьяволу, — безразлично подумал Арчи. — И он пришел получить свое».

Как только Арчи вонзил в себя нож, все изменилось. Огонь взметнулся вверх и потемнел, заполнив тенями каждое углубление в пещере. Чакмооль перевел взгляд с Джейн на статую.

Пламя лизало изваяние: нарисованные вокруг глаз круги сгорели, исчезли головной убор из перьев и ожерелье из черепов в руке. Вместо них из огня стала выступать другая статуя — человеческая фигура без всяких украшений. Она возвышалась над чакмоолем, и пещера застонала, когда стена позади статуи растянулась. Фигура вошла в огонь, и пламя приникло к ней, облепило со всех сторон, отбрасывая противный темный свет и разрывая нити раскаленного камня, которые все еще соединяли статую со стеной.

— Ометеотль, Тецкатланекци, ин тейокойани, — проскрипела статуя. Она начала расти, и по ней пошли трещины, которые словно раствором заполняли языки пламени.

Джейн обожгло волной жара, и она невольно со свистом втянула в себя воздух. Перья ее накидки превратились в тысячи язычков пламени. Она закричала, скатилась с алтаря и неловко упала на землю, пытаясь сбить пламя. Великолепная накидка дергалась во все стороны, стараясь оказаться подальше от горящей статуи. Одно за другим перья взрывались, оставляя крошечные облачка дыма.