— Тлалокан, — сказала она с гордой улыбкой. — За горами, там, где низко висит солнце, находится город. Это земля мертвых.

— Разве ты мертвая? — спросил Стивен. — И я тоже умер?

— Нет, — ответила она. — Ты жив, а для меня этот вопрос не имеет смысла. Я Чальчиутликуэ. [11]Эти воды принадлежат мне, точно так же как воды небесные принадлежат Тлалоку. На самом деле все имена всего лишь придуманы; это разные лица, наложенные людьми на безликую сущность. Если люди пожелают, я могу быть самим Тлалоком.

Стивен представил себе громадный барельеф на дне Бездонной ямы, в гроте, где он скорее всего сейчас спит.

— Лицо с именем Тлалока… — Он не мог подобрать слова.

Женщина улыбнулась:

— Это самое древнее лицо, и на нем остались следы тысячелетнего страха людей. Но страх — это лишь отсутствие понимания. Пойдем со мной.

Они вместе пошли вверх по течению. Гладкие камни на дне реки сменились большими обломками, течение стало быстрее, а река сузилась до веселого горного потока. Они легко продвигались сквозь быстрое течение и вскоре дошли до родника высоко в горах — он пробивался на поверхность в седловине между двумя пиками.

— Погоди, — сказал Стивен. — Это сон?

— Что-то вроде. — Чальчиутликуэ стояла рядом, подставив лицо ветру, разведя руки в стороны и глубоко дыша. Стивен тоже развел руки, закрыл глаза и позволил чистому ветру заполнить легкие.

Он почуял острый запах дыма и моргнул, отступая от ручья.

— Это город, — сказала Чальчиутликуэ. — Мертвые все еще поклоняются своему богу.

Она подвела его к дальнему краю заросшей травой седловины, откуда склон полого опускался к видневшемуся далеко внизу лесу. Посреди леса, словно сверкающая серебряная монета, лежало озеро, а на острове в центре озера огромным шрамом выделялся город.

Чальчиутликуэ помолчала, давая Стивену возможность посмотреть на город, а потом сказала:

— Стивен, боги существуют лишь до тех пор, пока люди им поклоняются. И уже много веков наши самые преданные поклонники — это мертвые. По-твоему, жертвоприношения ужасны?

Стивен кивнул, не в силах оторвать взгляд от города мертвецов.

— Богам нужна пища, и если они будут голодать, весь мир превратится в пепел. Пища богов — это вера. Тлалокан прекрасен, потому что мы сыты: мертвые верят.

— При чем тут вера, если детям вырезают сердца? — выпалил Стивен, прежде чем успел прикусить язык.

Если Чальчиутликуэ и разозлилась, то ничем этого не выдала.

— Стивен, люди, держащие тебя в рабстве, рассказывали тебе свои истории. Ты ведь слышал об Аврааме и Исааке?

— Но Господь вмешался, — запротестовал Стивен. — Авраам просто должен был показать, что готов пойти на это. Больше ничего не требовалось.

— И все же урок был усвоен. Царь Давид крепко помнил этот урок, когда убил неверующих. И точно так же Кортес стер в пыль целую цивилизацию, потому что вера важнее, чем жизнь.

Она повернулась к Стивену, и счастливая улыбка исчезла с ее губ.

— Стивен, разве ваш Христос не был человеческим жертвоприношением? Умереть самому легко. Удар ножом, и ты в раю. По-настоящему верит тот, кто убивает другого во имя своего бога. Это и есть пища богов — жизнь, отнятая во имя веры. Йоллотль, эцтли, омпа онквизан тлатликпак. Кортес, хотя и убил наших жрецов и сжег наши города, сделал нас сильнее. Теперь для нас пришло время вернуться в мир живых. Сменяется солнце, и новый мир может быть рожден на обломках старого.

Ее глаза горели, как огни в городе у подножия гор.

«Огонь — это свет и тепло, — подумал Стивен. — Новый мир…»

— А чем он будет отличаться от старого? — прошептал Стивен.

— Ради чего ты мог бы убить человека? Чтобы спасти себя? Чтобы спасти Шарлотту? — Она подошла так близко, что ее груди коснулись его кожи, и страсть пронзила его тело ударом тока. — Чтобы получить свободу? Ты бы мог убить ради свободы?

Стивен вспомнил хижину из двух комнат, кровать, сделанную своими руками; гипсовые цветки, которые веками нарастали в пещерах, пока жадные посетители не отламывали их, чтобы поставить дома на полку камина.

— Кого убить? — спросил он.

— Ответы меняются, — сказала Чальчиутликуэ. — Ты должен запомнить вопросы. Запомни еще, что свобода покупается сердцами и кровью и сохраняется тоже сердцами и кровью.

Теперь солнце висело низко над городом, раздувшееся и покрасневшее от жертвенных костров.

Что-то защекотало ногу. Стивен поглядел вниз и увидел черного муравья, ползущего вверх по его ноге. Он поднял руку — и опустил. Хотя дым мертвых душ затмевал закатное солнце, в таком прекрасном — в таком райском! — месте любое убийство казалось немыслимым. Чальчиутликуэ («То есть на самом деле Тлалок, — подумал Стивен. — Неужели я действительно разговариваю с богом?») отвернулась от него.

«Дает время подумать, как Джон Даймонд. Эта женщина, бог, наверняка знает, что я взял у Даймонда маску. Зачем она мне все это показывает? Почему просто не заставит меня сделать то, что ей нужно?»

И тут Стивен понял, что она не может его заставить. Боги могут повлиять, но не могут приказывать. Если бы могли, Даймонд никогда бы не дошел до пещеры и не передал бы маску. Она сказала правду: вера — пища богов. Только вера позволит им вернуться в мир живых. А в награду за веру она предлагала Стивену возможности, о которых он и мечтать не смел.

Просит она немало, но и выгода тоже солидная.

«Новый мир, — подумал Стивен. — Привет, Ребус. — Стивен почувствовал легкое щекотание, когда муравей заполз ему в ухо и остался там. — Никак ты меня поминаешь».

Чальчиутликуэ нахмурилась и пристально посмотрела Стивену в глаза.

— Стивен Бишоп, тебе нужно многое обдумать. Ты знаешь, что ты должен сделать, если хочешь быть гражданином, а не рабом. Помни об этом. Другие голоса попытаются отговорить тебя. — Она положила ладонь себе на сердце. — А теперь иди и сделай свой выбор.

Солнце опустилось за горизонт, но на небе не выглянуло ни единой звезды.

В безмолвном мраке Мамонтовых пещер закоченевший Стивен открыл глаза и скатился с алтаря. Ноздри еще щекотал исчезающий аромат неведомых цветов, но голоса пропали. Под ногой звякнула лампа, и Стивен зажег ее — хорошо, когда есть свет!

«Я все еще в стране мертвых, — подумал он. — Все еще далеко от солнца и прислушиваюсь к голосам мертвецов».

Стивену захотелось вдохнуть запахи жизни, увидеть солнце и положить ладонь на спящую Шарлотту. В нем вспыхнула ненависть — к богам, требующим крови, и к людям, использующим его тело как орудие.

Интересно, в Монровии солнце будет светить так же, как в Тлалокане? Не важно. Ник был прав: Кроган никогда не освободит своего раба. Стивен умрет в Кентукки, или его продадут вниз по реке, когда он станет слишком стар, чтобы работать гидом в пещерах. Африку он никогда не увидит.

У Стивена снова защекотало в ухе, и он вспомнил про муравья.

«Ребус, подумай над одним-единственным вопросом, — тихо произнес голос Джона Даймонда в голове Стивена. — Станет ли мир лучше, если ты выпустишь Тлалока на свет божий?»

Стивен не ответил. Он вытащил из уха муравья и раздавил его дрожащими пальцами.

Токскатль, 2-Цветок — 21 марта 1843 г.

На поручне по правому борту «Моди» горел факел, освещая переднюю палубу и заросли на берегу заливчика, где они остановились на ночь. В неверном свете факела река Огайо масляно поблескивала, а тень навеса скрывала капитанское кресло, в котором развалился Делберт Гетти. Вопреки обыкновению он был в добродушном подпитии.

— Арчи, расскажи нам сказку. — Голос Гетти медленно обтекал слова и плыл по реке. — Полночь — время для сказок. Как это ты без уха остался?

— Да уж. Наверняка интересная сказочка на ночь. — Руфус, растянувшийся на крыше каюты, приподнял голову, глотнул из кружки и со стуком опустил затылок обратно на потрескавшиеся доски.

Кружка Арчи тоже почти опустела. Арчи в рот не брал спиртного с тех пор, как ушел от Белинды, однако сейчас ему пришло в голову, что вряд ли стоило так себя сдерживать. Дни на реке быстро потеряли новизну, и только кукурузное пойло делало сносной скуку долгих часов. Пойло и разговоры — Гетти и Руфус все время обменивались невероятными историями своих приключений на реке. Они называли это «заточить». Когда котел был наполнен и двое кочегаров (которых Гетти по какой-то неведомой причине называл Панч и Джуди) могли передохнуть, они уходили на корму, где пили из кружек свое жалованье и болтали с Альфонсом о креолках.