Большинство военных дремали сидя, их губы и ноздри слегка подрагивали во сне, и лишь усатый то засыпал, то вновь начинал допрашивать Иоланду. Привалившийся ко мне Эрик опустил голову на грудь и забылся, беспокойно подрагивая. Иоланда сначала то и дело подталкивала меня локтем, но, несмотря на все ее попытки бороться со сном, ее тело постепенно становилось все тяжелее. Через некоторое время уснула и она.
Мы все очень устали, но я никак не могла задремать. Меня мучила мысль о том, что из-за всей этой суматохи я так и не рассказала Эрику о маминой догадке насчет тождества стелы и лабиринта Обмана. Я собиралась сообщить ему об этом позже, а заодно и Иоланде, хотя боялась, что та раскроет мой обман насчет карты. Тем не менее все открытия следовало отложить на потом. Кроме того, теперь я могла спокойно дочитать мамин дневник. После ряда сложных маневров я выудила его из стоявшей у моих ног сумки и начала просматривать, стараясь не беспокоить прижавшихся ко мне спутников.
Кстати, я не особенно возражала против того, что они ко мне прижались.
18 октября
Наша связь с Томасом началась через два месяца после конференции. Это произошло в Антигуа, в прекрасной гостинице, некогда бывшей доминиканским монастырем.
Нет ничего лучше, чем заниматься любовью с мрачным мужчиной с большими, неторопливыми руками. После этого мы лежали в постели, пили бренди и разговаривали.
Он рассказал мне о своих друзьях, докторах Саенсе и Родригесе. Несмотря на то что оба были консерваторами, они помогли ему скрыться от армии, когда поползли слухи о его причастности к тому взрыву (я не стала уточнять, верны эти слухи или нет). Он также говорил о своей жене. И о своем желании найти камень де ла Куэвы.
— Но это же просто детская сказка, — возразила я.
— Как и Библия, как и смерть короля Артура, но мы же до сих пор проводим раскопки в Иерусалиме в поисках останков Христа, а также ищем гробницу Артура в Гластонбери…
— А ты ищешь камень! — засмеялась я. — Это же безумие!
— Я ищу Гватемалу, — сказал он. — Ту, которую мы потеряли. Разве ты не понимаешь?
Я замолчала, потрясенная той страстью, которая прозвучала в его голосе.
— А что ищешь ты? — спросил он.
Я пристально смотрела в его глаза, на его губы, но так и не решилась признать вслух, что всегда искала именно его.
Меньше чем через год он бросил меня, вернувшись к своей жене и дочери. А я вернулась к Мануэлю, который в конце концов простил то, что я совершила.
Прошло пятнадцать лет. Мы все же поддерживали с ним контакт, иногда даже работали вместе. А когда армия стала проявлять слишком пристальный интерес к его семье, я согласилась взять к себе его дочь. Правда, я помимо всего прочего считала, что Лоле будет полезно с ней познакомиться.
Тем временем мы с Мануэлем возобновили свой старый странный роман, и снова как будто были счастливы.
Со своей стороны Томас полностью отдался партизанской борьбе — даже после того, как «эскадроны смерти», уничтожили едва ли не всех его соратников. Но потом он так же неожиданно отошел от движения, когда убедился, что партизаны убили докторов Саенса и Родригеса за их правые убеждения. Давняя спираль мести вышла на новый виток.
После этого он изменился. Когда война перестала играть в его жизни главную роль, интерес Томаса к нефритовому камню превратился в навязчивую идею. Кроме того, он стал с подозрением относиться к работе в джунглях иностранных коллег, которых называл колониалистами, непрошеными гостями и даже ворами.
Когда после смерти жены он забрал Иоланду домой, я больше не получала от него вестей. Я думала о нем каждый день, но так больше его и не увидела.
Правда, Мануэль все же один раз его увидел. Его последняя беседа с Томасом состоялась в тот момент, когда трясина его уже почти засосала.
Томас обманул бедного Мануэля, который едва не погиб в том лесу. После он сильно изменился. Именно так я объяснила Лоле нашу вражду с кланом де ла Роса, поэтому я не хотела, чтобы она переписывалась с его дочерью.
Но если себя не обманывать, то я должна признаться, что разлучила девочек вовсе не из-за Мануэля.
Я разлучила их потому, что так и не смогла справиться с той болью, которую принес мне Томас, бросив меня.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
— Лола! — позвала Иоланда.
Шел второй час дня, мы оба сидели в армейском грузовике, окруженные спящими солдатами. Наискосок от нас расположился усатый военный — он спал. Эрик привалился ко мне, его рука была где-то у меня под мышкой. Иоланда проснулась несколько минут назад.
Каким-то образом я все же сумела подавить шок, который испытала, когда прочла написанное рукой моей матери.
— Что? — прижав дневник к груди, спросила я.
— Я что, заснула? — Она опустила голову мне на плечо, а правую руку обвила вокруг моей.
— Разве что на минуту.
Она посмотрела на усача, затем перевела взгляд на военного, стриженного скобкой.
— Пожалуйста, не давай мне уснуть.
— Все в порядке. Он не посмеет.
— Я так устала!
— Поспи немного, тебе станет лучше.
— А ты что делаешь?
— Читаю дневник моей мамы.
— Тот, который с картой?
— Да.
— Там есть что-нибудь обо мне?
Я помолчала, чувствуя, как у меня сжимается сердце.
— В некотором смысле.
Она мягко ущипнула меня за руку.
— Ну и не надо ничего рассказывать. Я и без того примерно знаю, как она относится к де ла Росе. — И указала глазами на пробегающий мимо пейзаж. — К чему портить такой чудесный день?
Только для того, чтобы не иметь повод отвернуться, не показывать своего лица, я посмотрела туда, куда показывала Иоланда. Сквозь щели в брезенте виднелись бордовые склоны Сьеррас-де-лас-Минас. Не было видно характерных для долины Мотагуа темно-зеленых участков. К югу лежали красные отроги Сьеррас-де-Эспириту-Санту — красные потому, что послеполуденное солнце уже начало опускаться в лощины. Крутые берега реки также окрасились в багровые, алые и ржаво-красные оттенки. Миновав залитые водой развалины Киригуа, мы приблизились к мосту в Рио-Дульсе, который все же устоял, несмотря на то что вздувшиеся воды поглотили во время урагана шесть окрестных деревень. Рио-Дульсе — процветающий поселок, где богатые гватемальцы обычно держат свои лодки, но сейчас не было видно ни шхун, ни яхт. Всюду груды мусора, поваленные деревья, доски сметенных наводнением домов. На самых возвышенных местах уцелели небольшие поселения, наскоро построенные домики из проржавевшей жести, и дети, бегавшие по занесенным грязью участкам, которые, возможно, еще недавно были аккуратно подстриженными лужайками. Часть грузовиков из колонны направилась туда, мы же продолжали двигаться к Флоресу.
Иоланда снова пошевелилась; она тоже смотрела на детей, бегающих вокруг хибар.
— Иоланда! — позвала я.
— Да?
— Я хочу, чтобы ты меня простила.
Она ничего не ответила.
— Не можешь? — Я так крепко стиснула зубы, что начало сводить челюсть. — За то, что я не приезжала к тебе. За то, что не писала.
Она не отвечала еще несколько секунд.
— Иоланда!
— Да, слышу. — Она продолжала смотреть на детей, на воду, на черные деревья и развалюхи. Ее губы дрожали. — Знаешь, почему я так на тебя злилась?
— Думаю, да.
— Сомневаюсь, потому что я тебе никогда об этом не говорила. Дело в том, что ты была, — она запнулась, — моей самой лучшей подругой. Вот почему я так сильно переживала разрыв. Несмотря на то, что иногда мы ненавидели друг друга. Видишь ли, в жизни не так-то много людей, на которых я могла положиться. Это кое-что для меня значило. А когда ты перестала мне писать, а потом месяц назад я получила от тебя эту записку — «Прими мои искренние соболезнования!» — я решила, что никогда не перестану на тебя злиться. А теперь это… прошло. Вдруг все как отрезало. — Она искоса посмотрела на меня. — Это меня удивляет. Приятно удивляет.
