ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Первые шестьдесят страниц были заполнены сложными математическими формулами, заметками, касающимися неизвестных мне теоретиков-археологов, и жалобами относительно неких интриг в академическом сообществе, далее наблюдался большой пробел — в течение года мама не делала никаких записей. А затем я прочитала следующее:
…13 октября 1998 г.
Моя работа над стелой прервана известием о его смерти, и с тех пор я так и не смогла сосредоточиться на изучении лабиринта Обмана.
Я слышала, что это пневмония. Хотя другие говорят — малярия.
На этой неделе я надеялась отослать работу на публикацию, но так и не смогла ее закончить. Сейчас я могу думать только о прошлом.
неразборчиво
15 октября
Последние несколько дней никак не могу сосредоточиться на головоломке. Возможно, если я смогу записать свои воспоминания во всей их полноте, мне удастся от них освободиться.
Впервые мы встретились с Томасом в 67-м году, на симпозиуме по стеле Флорес.
Конечно, мы и раньше о нем слышали: об открытых им редких изделиях из нефрита, о его интересе к «Камню Колдуньи», его работе в Сопротивлении и участии в операциях против армейских «эскадронов смерти». Позднее к этому прибавились слухи о том, как он взорвал дом некоего полковника и убил бухгалтера. Он также испортил карьеру охраннику, молодому лейтенанту, чье пренебрежение к своим обязанностям было наказано так жестоко, что впоследствии тот стал одним из самых кровавых убийц…
Все это создало де ла Росе довольно сомнительную репутацию. Тем не менее работа по бессмысленности надписей стелы принесла ему известность в научных кругах. Разумеется, мы завидовали, поскольку считали, что первыми пришли к этой идее.
Как только мы вошли в конференц-зал, я сразу обратила внимание на высокого мужчину в черной шляпе, с серьезным лицом и темными глазами, потягивавшего виски в окружении консервативных докторов Гильермо Саенса и Грегорио Родригеса. Его нельзя было назвать красивым или хотя бы симпатичным, и все же что-то в нем было. Что-то привлекательное.
Но тут он повернулся и посмотрел на меня.
Клянусь, взгляд его был весьма нескромным.
— Должно быть, вы те юнцы, кто едва не побил меня своей статьей о стеле, — сказал он, отделившись от своих коллег и подойдя к нам. Он по-прежнему не отрывал от меня глаз. — Лучше поговорю с вами, чем слушать, как разглагольствуют об иероглифах эти старые дураки. — Тут он указал на Саенса с Родригесом. — Это мои лучшие друзья, хоть они и проклятые капиталисты.
— О, конечно, очень рад с вами познакомиться, — сказал, как всегда вежливый, Мануэль.
Я почти забыла, что он стоит рядом.
— Хуана! — позвал он, положив руку мне на плечо. — Что случилось, дорогая?
— С ней все в порядке, — чересчур смело произнес Томас.
Я отвернулась, но мы с ним уже успели все сказать друг другу. Именно в этот момент я впервые солгала Мануэлю.
— Да нет, ничего, — улыбнулась я. — Со мной все в порядке.
Мануэль был столь доверчив, что так ничего и не заподозрил и даже предложил де ла Росе поехать с нами в город Гватемалу.
Всю дорогу я чувствовала на себе его взгляд.
неразборчиво, неразборчиво
камень любовь моя могила твоя
но сокровище нет нефрит лежит путь
— ой, я решила, что это моя рабочая тетрадь.
Я переводила лабиринт.
Правой рукой я стиснула обложку дневника.
Глубоко вздохнув, быстро перелистнула страницы к началу.
Моя работа над стелой прервана известием о его смерти, и с тех пор я так и не смогла сосредоточиться на изучении лабиринта Обмана.
И мне, и Эрику показалось странным, что Беатрис де ла Куэва и Александр Гумбольдт описывали лабиринт, но ни разу не упоминали о стеле Оскара Анхеля Тапиа, хотя все трое побывали в одном и том же районе. Меня также очень удивило, что моя мать как будто выписывала фрагменты из стелы, но утверждала, что «переводит» лабиринт.
И все потому, что лабиринт Обмана и стела Флорес — это одно и то же.
— Вот оно, — прошептала я. — Так я и думала.
Эрик с Иоландой меня не слышали. Не было у меня и времени, чтобы осмыслить другие, не менее странные вещи, которые я только что прочитала.
Потому что в этот момент послышался удар, и меня резко бросило вперед. Борта джипа затрещали.
А затем последовал новый, еще более сильный удар.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
— Только не это! — простонал Эрик.
— Что такое? — спросила Иоланда.
Я не имела представления, когда она успела проснуться, и закрыла дневник, чтобы она не подсмотрела. Дождь хлестал по бортам машины, через образовавшиеся отверстия вода просачивалась внутрь. Вода и пар не давали разглядеть, что происходит впереди. Положив руку на дневник, я покачала головой:
— Так, ничего. — Поспешно завернула дневник в полиэтилен. — Просто читаю…
— О чем ты? — С этими словами Иоланда, не обращая внимания на дневник, высунулась в окно джипа.
— Выглядит не очень, — сказал Эрик. Он тоже высунулся из окна. — Ладно, я все-таки попробую здесь пробиться.
— Нам придется вылезти из машины. И откуда все это свалилось?
Я снова уставилась на ветровое стекло.
— Ничего не вижу. Что, собственно, происходит?
— А вот что, — ткнула пальцем Иоланда.
Я расстегнула молнию на резиновом чехле, который защищал стекло, опустила боковое окно и сквозь пелену дождя увидела, что мы достигли предместий полузатопленного селения Рио-Хондо. А еще я заметила, что дороги, по которой мы до сих пор ехали, больше нет.
С правой стороны сквозь спешно построенную несколько дней назад импровизированную дамбу на шоссе обрушивались потоки бело-зеленой воды. Пробежав с километр параллельно одноименной деревне, вышедшая из берегов река Хондо прорвалась здесь сквозь преграду из мешков с песком. Многие мешки разорвались, песок высыпался, и теперь они, пустые, плавали вокруг нашего джипа. Опустив окна, мы с Эриком и Иоландой осматривались по сторонам. На западе невозможно было разглядеть ничего, кроме высокой и все прибывающей воды. К востоку от нас находился городок. Мы увидели опустевшую заправочную станцию, залитый водой жилой квартал, пустые магазины и дома с сорванными крышами. Я заметила также маленькую, очень красивую белую церквушку из оштукатуренной глины, которая напоминала фарфоровую игрушку. Ураган не причинил храму видимого ущерба, хотя и навалил к стенам огромные кучи грязи, камней и сломанных веток.
Мы снова подняли стекла и застегнули чехлы.
— Можно ли как-то добраться до этой церкви?
— Я не справлюсь с машиной! — крикнул Эрик. — Задние колеса не крутятся… дорога…
Иоланда широко раскрыла глаза.
— А задний ход дать можете?
— Нет!
— Погодите, погодите! — сказала я. Не выпуская дневник из рук, я сунула его в сумку и обернула еще одним слоем полиэтилена. — Дайте подумать. Когда все стало совсем плохо?
— Думаю, что недавно, — отозвался вспотевший Эрик.
— А где жители?
— Понятия не имею. Сидят в своих домах. Или эвакуированы.
Джип рванулся вперед по высокой воде, скрывавшей разрушенный асфальт. Наступающая река поглотила шоссе, образовав выступавший над пучиной подводный карниз. Ухватившись за руль, Эрик попытался повернуть джип, но скоро убедился, что рулит без толку: колеса лишь изредка касались земли.
Иоланда подалась вперед, и я почувствовала на своей щеке прикосновение ее мокрых волос.
— Иоланда!
— Не бойся, — сказала она.
— Отстегните ремни, — посоветовала я, обращаясь к ней и к Эрику.
— Хорошая мысль, — отстегнувшись, признала она. — Наверно, нам предстоит немного… поплавать.
— Надеюсь, что нет, — сказал Эрик.
— С нами все будет в порядке! — твердо произнесла она. — Все будет в порядке.
