Она разрыдалась еще по телефону, речь стала бессвязной, рассказ то и дело прерывали вздохи и всхлипы, и Уэксфорд размяк. Вместо того чтобы пригласить ее в полицейский участок, сказал, что приедет к ней сам. В ее доме на Брум-вейл он опустился в одно кресло, а Бэрри Вайн в другое, в то время как Джоан Гарланд, выведенная из строя первым же вопросом, который он ей задал, рыдала в подлокотник софы.

Первое, на что обратил внимание Уэксфорд, когда она впустила их в дом, — это синяки на лице. Синяки были давними, уже заживающими — зеленовато-желтые вокруг носа и рта, и более темные, сливовые, у глаз и границы волос, и все же эти следы ни с чем не спутать. Даже слезы, исказив лицо до неузнаваемости, не могли замаскировать их, как, кстати, и не могли явиться причиной.

Где она была? Уэксфорд задал этот вопрос еще до того, как опуститься в кресло, и в ответ получил очередной поток слез.

— В Америке, в Калифорнии, — с трудом выговорила женщина, и тут же приступ рыданий пригнул ее к софе.

— Миссис Гарланд, постарайтесь взять себя в руки, — сказал Уэксфорд, немного выждав. — Я принесу вам воды.

— Не нужно воды, — быстро проговорила она, выпрямляясь. По цветному от синяков лицу струились слезы. Затем повернулась к Вайну: — Можно виски. Вон в том шкафчике. И там же бокалы. Себе налейте тоже. — Последние слова потонули в тяжком, прерывающемся рыданиями стоне. Из объемной сумки красной кожи, стоявшей на полу, она извлекла пригоршню разноцветных салфеток и принялась промокать ими лицо. — Извините меня… Я скоро успокоюсь… Как только выпью. О Господи, какой удар…

Бэрри неуверенно протянул ей бутылочку с содовой, обнаруженную в шкафу, но она только яростно замотала головой, глотнув чистого виски. Казалось, о любезном приглашении по их адресу последовать ее примеру, которое, правда, пришлось бы отвергнуть в любом случае, она начисто забыла. Виски, похоже, пришлось кстати — судя по результату, заметно отличному от того, какой бывает с человеком, редко потреблявшим спиртное. Нет, руки у нее не тряслись, как у алкоголика, которому спиртное необходимо, но сила привычки в жадном глотке незамеченной не осталась. Подобную жажду мог утолить лишь любимый напиток, согревая тело разлившимся внутри теплом и даря облегчение.

Еще раз запустив руку в красную сумку, женщина вновь извлекла оттуда салфетки и опять принялась вытирать лицо, на этот раз осторожнее. Уэксфорд подумал, что для пятидесяти пяти лет выглядит она на удивление молодо; ну, пусть не молодо, но на редкость свежо. Не задумываясь, он дал бы ей лет тридцать пять, не больше, отметив, быть может, утомленность и некоторую усталость от жизни. Возраст выдавали разве что руки, покрытые сетью жестких сухожилий и выпирающих вен. На ней был костюм неожиданного желтовато-зеленого оттенка с немалым количеством золотых украшений. Волосы цвета мягкого золота, почти безупречная фигура, чуть, может быть, излишне худощавая, прекрасные ноги. Весьма привлекательная женщина.

Дыхание ее успокоилось, она отпила еще чуточку виски и, достав из сумочки пудреницу и губную помаду, принялась приводить в порядок лицо. Уэксфорд заметил, что на мгновение она задержалась взглядом на самом заметном из синяков, под левым глазом. Прежде чем попытаться запудрить, Джоан Гарланд в раздумье коснулась его кончиком пальца.

— Мы о многом хотели бы вас расспросить, миссис Гарланд.

— Да-да, я догадываюсь. — Она помолчала. — Я ничего не знала, понимаете, не знала, даже и в мыслях не было. Видите ли, американские газеты не печатают чужих новостей — то есть для них чужих. Если, конечно, это не война или что-то подобное. Ни слова не было там и об этом убийстве. Впервые я узнала, что произошло, когда позвонила этой девочке, дочке Наоми.

— Когда Джоан Гарланд произнесла имя подруги, губы у нее задрожали. Она судорожно глотнула. — Бедняжка, вот уж кого можно пожалеть; мне следовало бы так ей и сказать, объяснить, как я сожалею, но известие просто убило меня. Я едва не потеряла дар речи.

— Вы никому не говорили, что собираетесь уезжать, — вмешался Вайн. — Ни слова не сказали ни матери, ни сестрам.

— Наоми знала.

— Возможно. — Уэксфорд не стал излагать ей свои мысли о том, что теперь, когда Наоми мертва, им уже никогда не узнать правды. Совершенно некстати сейчас новый поток слез, причиной которого могут стать его слова. — Вы не могли бы объяснить нам, куда вы уезжали и зачем?

— Это обязательно? — по-детски наивно спросила она.

— Да, обязательно. Но не спешите. Возможно, вам нужно хорошенько подумать, прежде чем отвечать. Должен сказать вам, миссис Гарланд, что ваше бесследное исчезновение в подобной ситуации доставило нам немало хлопот.

— Вы не плеснули бы мне еще капельку виски? — Женщина протянула Вайну пустой бокал. — Да-да, все в порядке, не нужно так на меня смотреть. Я и вправду люблю выпить, но я вовсе не алкоголичка. Особенно помогает при стрессе. В этом есть что-то плохое?

— Я здесь не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы, миссис Гарланд, — сказал Уэксфорд, — а для того, чтобы вы ответили на мои. Я оказал вам любезность, явившись сюда. И хочу, чтобы вы смогли отвечать мне. Это понятно? — Он чуть заметно качнул головой в сторону Вайна, стоявшего наготове с бокалом в руке и мрачным выражением на лице: уж так и быть, пока послужу. Вид у Джоан Гарланд был одновременно испуганный и сердитый. — Очень хорошо. Дело весьма серьезное. Я хочу, чтобы вы рассказали мне, когда вернулись домой и что делали.

— Вчера вечером, — отозвалась она мрачно. — Ну, самолет из Лос-Анджелеса прибывает в аэропорт Гатвик в половине второго, но этот припоздал. Мы прошли таможню только в четыре. Я хотела поехать поездом, но почувствовала, что слишком утомлена, выжата, как лимон, поэтому взяла машину прямо до дому. Здесь я была в пять часов. — Она подняла на Уэксфорда тяжелый взгляд. — Немного выпила… Ну, бокальчик-другой. Мне это было необходимо, должна сказать. Потом легла в постель. И проспала двенадцать часов.

— А утром вы отправились к себе в салон, обнаружили, что он закрыт, причем, похоже, закрыт уже давно.

— Все верно. Я разозлилась на Наоми, прости Господи. Лучше бы я расспросила кого-нибудь, позвонила бы одной из сестер! Но мне и в голову ничего не пришло. Я решила, что Наоми опять, как всегда, пробездельничала, прости Господи. Ключей у меня с собой не было. Я не сомневалась, что салон открыт. Ну и поплелась домой, откуда позвонила Дэйзи. То есть я-то думала, что звоню Наоми, чтобы как следует ее пропесочить. Дэйзи мне все и рассказала… Бедная девочка, представляю, какой ад это был для нее: снова все повторить, снова пережить весь тот ужас…

— В тот вечер, когда вы уехали, одиннадцатого марта, между пятью и пятью тридцатью вы навещали в Кэнбрукском доме престарелых матушку. Расскажите, что вы делали потом?

Она вздохнула, метнула взгляд на пустой бокал, который Вайн поставил на стол, и провела языком по свеженакрашенным губам.

— Закончила паковать вещи. На следующий день, двенадцатого, я должна была улетать. Рейс был в одиннадцать, регистрация начиналась в девять тридцать, но я решила, что лучше поехать с вечера. В последнее время на поезда особой надежды нет, и я еще подумала: а что если вдруг утренний отменят? Поверьте, я приняла это решение неожиданно. Пока складывала вещи, вдруг решила позвонить в гостиницу в Гатвике, поинтересоваться, не найдется ли для меня номер, — позвонила, и все получилось. Я обещала повидаться с Наоми, хотя днем мы с ней обо всем договорились. Дел у нас особых не было. Наоми сказала, что с налогами она справится. Но я ответила, что все же приеду, просто из дружеских чувств, поймите меня… — Голос Джоан Гарланд дрогнул. — Ну все такое… Я еще подумала, заскочу на полчаса в Тэнкред-хаус, проведу полчаса с Наоми, а потом заеду домой и отправлюсь на станцию. Отсюда до вокзала пять минут ходу.

Последнее обстоятельство Уэксфорду было прекрасно известно, и он не стал его комментировать. Вайн оказался настойчивее.