Осторожно, чтобы не разбудить Монику, Дэвид поднял голову и выглянул в окно. Было раннее утро. Машина ехала по шоссе, пролегавшему между двумя стенами южных сосен. Грэддик вел машину, насвистывая в такт звучащему из радио госпелу, а Майкл вытянулся во сне на заднем сиденье, крепко сжимая отключившийся на ночь геймбой. Через некоторое время Дэвид увидел дорожный знак: «I-185 ЮГ, КОЛАМБАС». Они уже были в Джорджии и, быть может, недалеко от своей цели.

Моника зашевелилась, повернулась, открыла глаза. Дэвид этого не ожидал, но она не стала высвобождаться из его объятий, а просто зевнула и потянулась.

— Который час?

Он посмотрел на часы:

— Почти семь. — Это было замечательно, насколько она спокойна, лежа вот так рядом с ним, будто они и правда давно женаты. — Ты всю ночь спала? — спросил он тихо, хотя вряд ли Грэддик услышал бы что-нибудь за громким пением радио.

— Ага, и мне сейчас лучше. — Она повернулась на спину и сцепила руки за головой. — Ты меня извини за вчерашнее. Кажется, я вспылила.

— Ничего страшного. Когда за человеком гоняется армия США, его раздражительность вполне простительна.

Она улыбнулась:

— И ты не обиделся из-за всех этих гадостей, что я наговорила про Эйнштейна?

Он покачал головой и улыбнулся в ответ. Как хорошо, подумалось ему. Такого разговора с женщиной у него давно уже не было.

— Нет, ни капли. На самом деле ты даже во многом права.

— То есть ты хочешь сказать, что Эйнштейн и правда был бессердечной сволочью?

— Так резко формулировать я бы не стал. Но иногда он бывал весьма черств.

— Да? И что же он такого сделал, нехороший человек?

— Ну, для начала — бросил своих детей, когда распался его первый брак. Оставил Милеву и двух сыновей в Швейцарии, уехав в Берлин работать над теорией относительности. А ту дочь, которую Милева родила от него до брака, он не признавал.

— Стоп, с этого места подробнее. У Эйнштейна была незаконная дочь?

— Да, по имени Лизерль. Она родилась в девятьсот втором году, когда Эйнштейн еще был нищим преподавателем в Берне. Поскольку рождение дочери было скандалом, обе семьи это скрыли. Милева вернулась в Сербию и там родила ребенка. А потом Лизерль то ли умерла, то ли ее отдали в приемную семью. Никто не знает.

— Как это — никто не знает?

— Эйнштейн больше не упоминал о ней в письмах. Потом Милева приехала в Швейцарию, и они поженились. Никто из них никогда не говорил о Лизерль.

Моника вдруг резко от него отвернулась, нахмурилась, уставясь на потрепанную мешковину, укрывающую пол грузового отсека. Дэвид не понял причин такой смены настроения.

— Что случилось? — спросил он.

Она покачала головой:

— Ничего, все в порядке.

Осмелев от ее близости, он взял Монику за подбородок, повернул к себе.

— Давай выкладывай. Не надо секретов среди коллег.

Она заколебалась, и на миг Дэвиду показалось, что она сейчас рассердится, но она только отвернулась и стала смотреть в окно.

— Когда мне было семь лет, мать забеременела. Отцом, вероятно, был кто-то из тех, у кого она покупала героин. На следующий день после родов она ребенка отдала. Мне она никогда и ничего не говорила о нем, только — что это была девочка.

Дэвид переместил руку по мягкой шее, коснулся пальцами мочки уха.

— Ты так и не узнала, что с ней сталось?

Моника кивнула, не глядя на него.

— Узнала. Она кокаиновая проститутка, работает за дозу.

Из уголка ее глаза выкатилась слеза, поползла по щеке. Дэвид, не в силах сдержаться, наклонился и взял эту слезу губами, ощутил влагу и соль. Моника закрыла глаза, и тогда он поцеловал ее в губы.

Не меньше минуты они молча целовались на полу грузового отсека, как подростки, прячущиеся от сидящих на переднем сиденье взрослых. Моника обхватила его руками за талию, притянула к себе. Фургон стал замедлять ход, очевидно, приближаясь к повороту на Коламбас, но Дэвид не поднял головы, не стал смотреть в окно. Он целовал Монику, а машина ехала по пандусу, входя в долгий плавный спуск с поворотом, напоминавший поворот чайки над океаном и как-то смешивающийся в мыслях с ощущением скользящих губ Моники. Наконец, он все же оторвался от нее, посмотрел ей в глаза — они смотрели друг на друга, все еще не говоря ни слова. Но тут фургон свернул резко направо и остановился.

Они быстро отпустили друг друга и выглянули в окно. Машина стояла перед длинным одноэтажным зданием, где располагались магазины на широкой улице, уже забитой машинами. Дэвид понял, что они близко от Форт-Беннинга — в названиях всех магазинов присутствовали военные мотивы. Самый большой — «Лохмотья рейнджера», здесь торговали армейско-флотскими излишками, стояли манекены в камуфляже. Рядом навынос продавали жареных кур в «Зоне боев» и виднелся тату-салон с названием «Айковы чернила». Еще несколько ярдов — на шлакоблочном здании без окон горела большая неоновая вывеска: весьма фигуристая женщина склонилась над словами «НОЧНЫЕ МАНЕВРЫ». Вопреки названию заведение работало круглые сутки: не меньше двух дюжин машин припарковалось перед баром, а у входа стоял внушительного вида вышибала.

Грэддик выбрался с водительского сиденья, прихрамывая, обошел свой универсал и открыл заднюю дверцу, но Дэвид не спешил вылезать из машины. Присев возле ящиков со змеями, он внимательно оглядел улицу — нет ли человека в форме. При сложившихся обстоятельствах риск встретить его был достаточно велик.

— Где мы? — спросил он.

Глядя на Дэвида безумными, невероятно синими глазами, Грэддик показал на заведение «Ночные маневры».

— Видите номер на двери? Этот адрес вы мне и назвали: 3617 Виктория-драйв.

— Этого не может быть! — возразил Дэвид. Ведь он же назвал адрес Элизабет Гупты.

— Я это место знаю, — протянул Грэддик. — До своего спасения я был солдатом армии Сатаны. Я жил тогда в Беннинге и каждый раз, когда получал увольнительную на выходные, приходил на Виктория-драйв. — Он с гримасой отвращения плюнул на асфальт. — Мы его называли ВД. [7]Рассадник распутства.

Дэвид кивнул. Теперь он начал понимать. Профессор Гупта говорил, что его дочь — наркоманка. Кажется, с ней связаться будет труднее, чем он думал.

— Женщина, которую мы хотим повидать, — я думаю, она здесь работает.

Грэддик прищурился:

— А ты говорил, что эта женщина в родстве с твоей женой?

Снова кивнув, Дэвид показал на Монику:

— Верно, двоюродные сестры.

— Распутство и блуд, — буркнул Грэддик, хмуро глядя на шлакоблочное здание. — Ты оскверняешь землю развратом своим.

Он снова сплюнул, не сводя глаз с распутного вида неоновой вывески, будто хотел голыми руками ее содрать.

Дэвид понял, что этот здоровяк-горец может оказаться очень полезен. А уж его машина — тем более.

— Вот именно. То, что случилось с Элизабет, разбивает нам сердце, — сказал Дэвид. — И мы должны чем-нибудь ей помочь. Хоть попытаться как-то.

Как и надеялся Дэвид, идея нашла у Грэддика отклик:

— То есть вы хотите спасти ее?

— Именно так. Мы должны убедить ее принять Иисуса как ее личного спасителя. Иначе ей прямая дорога в ад.

Грэддик подумал, поглаживая бороду и поглядывая на прикрытых брезентом гремучих змей.

— Хорошо. Мне в Таллахасси надо быть только к пяти вечера. Так что могу немножко поубивать время. — Он помолчал, улыбнулся и обнял Дэвида за плечи. — Ладно, брат мой, будем делать работу Господа! Войдем же в это логово мерзости, распевая гимны Его! Аллилуйя!

— Нет, давай так. Я туда войду один, а ты объезжай сзади и жди, пока мы выйдем через черный ход. Если она поднимет шум, поможешь мне ее вынести. Согласен?

— Отлично придумано, брат! — Грэддик дружелюбно хлопнул Дэвида по спине.

Выходя из фургона, Дэвид сжал Монике руку:

— Присмотри за Майклом, ладно? — и направился в «Ночные маневры».

Запах пролитого пива настиг его еще перед дверью. Прежнее отвращение подступило к горлу, как позавчера в баре на Пенсильванском вокзале, но Дэвид набрал в грудь воздуху и сумел улыбнуться, вручая вышибале десять долларов за вход.