— Приятно это знать. Но сейчас мы говорим о тебе, мы все поможем тебе выбраться. Ты не одна.

— Какая ты милая. Правда. — Она выпрямилась, потянулась ко мне губами и поцеловала. Потом встала и протянула мне руку, чтобы помочь мне встать с дивана.

— Ну, теперь надо идти спать. Прижмись покрепче к своему милому мужу.

— Спать? Я уже совсем разучилась.

По ее лицу скользнула грустная улыбка.

— Когда-нибудь все будет хорошо, я постоянно говорю себе. Как бы тяжело мне ни было теперь, жизнь продолжается. И я твердо решила не упиваться своим горем.

Я плохо спала и проснулась с чувством паники. Ханнеке. С ней было что-то не то, и вчера я не очень это поняла. Ясно, что у нее проблемы, она хотела побыть со мной наедине, чтобы поговорить об этом, а я отвергла ее откровенность, ушла от нее, бросила, осудила ее резкие слова, вместо того чтобы попробовать понять, как положено настоящей подруге. Если бы я не отвернулась от нее, она бы не исчезла. Она, может быть, сама призналась бы мне в своих отношениях с Эвертом, рассказала бы, в чем причина ее тоски. Как я могла осуждать ее, не выслушав сначала ее вариант рассказа? А ведь она всегда так хорошо относилась ко мне. Она — единственный человек, с кем я действительно могла разговаривать. Я осознала, как трудно для нее было скрывать от меня, что она влюблена в Эверта, и что она не рассказала мне об их отношениях не от недоверия ко мне, а из уважения. Она не хотела обременять меня своей тайной, решила сама найти выход.

Я посмотрела на часы. Четверть седьмого. Еще пятнадцать минут — и будильник разбудит Михела, который в семь обычно выходит из дома. Все прекрасно рассчитано — как раз перед тем, как час пик разразится во всем неистовстве. Если я пыталась пожаловаться, что он так рано уезжает, он неизменно отвечал, что, конечно же, предпочитал бы сидеть с семьей за завтраком, чем стоять в пробке, но раз уж у него была собственная фирма, то он как директор должен был приходить на работу до девяти часов. На мое предложение поменять как-нибудь свой распорядок дня и посмотреть, действительно ли так хорошо завтракать дома с семьей, а не стоять в пробке, он только смеялся. Не удивительно поэтому, что мы, сидящие дома женщины, предавались романтическим фантазиям о других мужчинах, ведь наши мужья ежедневно бросали нас. Мы могли отбиться от рук, истосковавшись по мужскому вниманию.

Я выпрыгнула из постели, сунула ноги в замусоленные розовые тапки и вышла в коридор. Я хотела принять душ до того, как девочки проснутся и согреют холодный дом энергией своей шумной возни. Из ванной раздавался шум душа. Бабетт, очевидно, проснулась так же рано, как я.

Я включила отопление сильнее, поставила чайник, вынула газету из почтового ящика и включила радио, после этого намазала детям бутерброды в школу. Михел и Бабетт наверху пожелали друг другу доброго утра. Когда я взяла газету, взгляд мой упал на мобильный. «Новое сообщение» — высветилось на экране.

В кафе «Бильярд» пахло растопленным камином и имбирным печеньем, было шумно и тесно. Я нашла столик у окна и заказала пиво в надежде, что от него как-то приду в себя. У меня была такая головная боль, что казалось, будто мозги медленно выдавливают глаза из глазниц, это было из-за недостатка сна и избытка алкоголя. По опыту я знала, что эти симптомы могут временно исчезнуть только в том случае, если выпить еще.

Я нервно разглаживала мохнатую скатерть, ковыряла толстую белую свечу и отщипывала кусочки от картонной подставки для пива, выглядывая в окно и поджидая Ханнеке. Я чувствовала, что сегодня она собиралась рассказать мне все, и решила выслушать ее без предубеждения. Трудно занять промежуточную позицию между ней и Бабетт, но я действительно очень хотела воспринимать их обеих с возможно большей объективностью и участием. В любом случае, я хотела приложить все силы к тому, чтобы смерть Эверта не привела к распаду нашего «клуба».

За окном постепенно сгущались сумерки. Я допила свое холодное пиво и взглянула на мобильный. Ханнеке опаздывала уже больше чем на четверть часа. Я попыталась ей дозвониться, но попадала на ее автоответчик. Домашний телефон у нее тоже не отвечал. Ханнеке опаздывала постоянно, обычно меня этот мало волновало, но сейчас стало сильно раздражать. Как она может заставлять меня ждать ее, когда я в таком состоянии, когда я сдвинула горы, чтобы приехать на встречу с ней! Я даже пристроила куда-то детей на то время, пока Бабетт с Анжелой уехали в город выбирать надгробный камень для могилы Эверта! Я заказала еще одно пиво и решила ждать, пока пиво не закончится. После этого я собиралась уйти и посмотреть, что она будет делать.

Я смотрела из окна на голые деревья, растущие вокруг церкви. И как только ей могло прийти в голову ставить меня в такое дурацкое положение после всего, что произошло? Я попробовала позвонить ей еще раз, чтобы, по крайней мере, оставить сообщение на голосовой почте о том, что обо всем этом думаю. На этот раз трубку подняли.

— Добрый день…

— Э-э, это Карен, можно поговорить с Ханнеке?

— Это Дорин Ягер, следователь округа Южный Амстердам. Вы знакомы с госпожой Лемстра?

— Да, Ханнеке Лемстра — моя подруга…

Что-то было не так. Просто хуже некуда. Руки у меня стали дрожать так сильно, что я с трудом могла держать телефон.

— Может быть, вам надо связаться с мужем госпожи Лемстра?

— Почему? Что случилось?

— Ваша подруга находится в Академическом Медицинском Центре. Ее муж сейчас едет к нам. Свой телефон она оставила в номере гостиницы, где остановилась.

— О Боже…

— Простите? Позвольте, я запишу ваше имя?

— Карен. Карен ван де Маде. А что произошло?

Некоторое время в трубке молчали.

— С вашей подругой произошло несчастье. Она упала с балкона.

Иво сидел, согнувшись на черном пластиковом стуле, закрыв глаза и обхватив руками голову, погруженный в свои мысли. На плечи была наброшена бежевая замшевая куртка, которую Ханнеке недавно подарила ему на день рождения.

Я погладила его по волосам, он поднял голову, сначала во взгляде вспыхнул испуг, потом удивление, и тут же его плечи задрожали. Он поднялся, обхватил меня своими длинными руками и заплакал, громко всхлипывая.

— Они не знают, они не знают, ничего не знают…

Его заросшие щетиной щеки царапали мне шею, она стала совсем мокрой от слез. Я взяла его голову и большими пальцами вытерла лицо. Несколько минут мы простояли молча друг напротив друга под холодным светом ламп, задавая себе вопрос: в какой же ад мы попали? Сначала Эверт, теперь Ханнеке. Как будто наши семьи кто-то наказывал одну за другой.

Иво отпустил меня и взял за руку, мы сели рядом.

— Никто ничего не говорит. Справится ли она? Никто не может сказать.

Он нервно тер ладонью щетину.

— Я рад, что ты пришла.

— Конечно, я пришла, — пробормотала я и подумала, что окажись я рядом с Ханнеке раньше, мы бы, может, не сидели сейчас здесь.

— Расскажи, что же все-таки случилось?

— Все непонятно, совсем непонятно. После того скандала у Симона и Патриции она, по всей видимости, уехала на такси или на поезде в Амстердам, там сняла номер в гостинице на улице Яна Лёйкена. Ночью она мне звонила, ты тогда тоже была… Сегодня рано утром она снова позвонила, она уже успокоилась и сказала, что к вечеру будет дома. А потом, наверное, часа в четыре, мне позвонили, что она выпрыгнула с балкона. Она в жутком состоянии. Все переломано. Сейчас ей оперируют, как это называется, гематому, кажется. Кровоизлияние в мозг. И неизвестно, выживет ли она. И если выживет, то в каком состоянии потом…

— Но, Иво, Ханнеке же не могла просто так броситься с балкона?