Лука кивнул, тихо поблагодарил старика и закрыл дверь. Дождавшись, пока шаги смолкнут в конце коридора и настанет тишина, Лука закрыл глаза и вздохнул. Он вернулся домой.

Лука быстро разделся донага, налил в таз холодной воды и принялся тереть себя деревянной щеткой для ногтей. Щетина была жесткой, колючей. Стремясь полностью очиститься, он без мыла скреб себя до тех пор, пока кожа не покраснела. Наконец он закончил мыться, надел через голову робу, повязал веревочный пояс и сунул ноги в сандалии.

Положив мягкий кожаный чемодан на кровать, Лука стал распаковывать вещи, что-то повесил на плечики, что-то аккуратно сложил в ящик комода. Он достал две тонкие хлопковые тенниски и точно такие же брюки, как те, в которых он пришел. Отполировал тряпкой ботинки и аккуратно поставил на нижнюю полку гардероба. Раскладывая вещи, он все время тихонько разговаривал сам с собой, комментируя каждое действие. Бритвенные принадлежности в футляре из такой же кожи, как чемодан, положил на комод рядом с длинным футляром. Складывая их, Лука не удержался и легонько, почти поглаживая, прикоснулся к этому футляру, затем взял его с комода, подошел к кровати и спрятал под матрас.

Продолжая разговаривать сам с собой, Лука рассмеялся. В это время зазвонили колокола, приглашая к мессе. Он недолго раздумывал, не присоединиться ли к братьям, но потом решил, что может оправдать свое отсутствие тем, что устал с дороги и заснул. Однако о сне он думал сейчас в самую последнюю очередь. Вместо того чтобы лечь в кровать, Лука осторожно вылез в окно и направился к своей старой овощной делянке.

Он прошел мимо рядов высохшего и увядшего латука, заметил заросшую сорняками землянику и густые плети бобов, спутавшиеся без подпорок. Лука задержался и посмотрел вдаль. Справа и слева поля протянулись далеко-далеко, а горизонт казался ближе и как будто обрывал их. Лука поднялся на вершину холма и остановился там. Казалось, он повис между небом и землей, а впереди, насколько хватало глаз, раскинулось темное, тускло мерцающее море.

Лука понимал, что он натворил. Стоя здесь, на холме, он осознал, что его ничем не отмыть, зло затаилось внутри его. Он поднял руки над головой, протягивая их к небу, однако это ужасное открытие больно давило на его сердце, и он всхлипнул.

— Я согрешил, прости меня, я согрешил. Пречистая Дева Мария, Матерь Божья, прости меня…

Отец Анджело увидел Луку в окно. В комнату вошел брат Томас, как всегда громогласно жалуясь на что-то, но отец Анджело сделал ему знак замолчать и подозвал к окну. Силуэт Луки с облаком светлых волос вокруг головы напоминал фигурку святого с нимбом.

— Лука, — тихо, как молитву, выдохнул отец Анджело.

Два старых монаха медленно побрели в церковь. В те минуты, когда они преклонили свои старые колени в молитве, Лука тоже молился. Он решил наложить на себя епитимью. Он не уйдет из монастыря и даже не даст себе отдохнуть, пока не приведет в порядок запущенный огород.

Вечером после похорон вдовы должны были обедать с Грациеллой. Когда они поодиночке входили в гостиную, Грациелла уже сидела на стуле дона Роберто. Женщины заметили, что она надела на палец его кольцо. Никто из них не был голоден, и еда, которую поставила перед ними Адина, осталась нетронутой. Глаза старой горничной, служившей в доме Лучано еще с тех времен, когда она была девчонкой, покраснели от слез. Она двигалась бесшумно и почти незаметно, подавая блюда и убирая со стола.

В комнате повисла атмосфера какого-то неясного ожидания. Наконец Грациелла приступила к делу. Чтобы разговор был понятен Мойре, она заговорила по-английски, тщательно подбирая слова и иногда запинаясь.

— Марио Домино подготовит завещание к оглашению. Это займет некоторое время, поэтому я считаю, что вам пока лучше разъехаться по домам. Здесь больше делать нечего. Как только станет известно, когда будет оглашено завещание, я с вами свяжусь. Прошу вас проявить терпение и пообещать, что вы вернетесь по моему первому зову.

Грациелла замолчала. Теперь стало заметно, что она очень нервничает. Хотя на ее лице не было видно слез, она вынула носовой платок, обшитый траурной каймой, и промокнула глаза.

Родственницы молча смотрели на нее, пытаясь осмыслить все, что она только что сказала. Немного погодя Грациелла продолжила:

— Есть еще кое-что, о чем я пока не говорила, но что вам следует знать. Дон Роберто начал давать показания как свидетель обвинения. — Она посмотрела на невесток и внучку, ожидая их реакции, однако ее не последовало. Женщины как будто не слышали. Грациелла добавила: — Папа верил, что поступает правильно, и считал, что все мы под надежной защитой.

Неожиданно Тереза вскочила с места, дрожа от ярости:

— Под защитой! Господи Иисусе, какая защита?! Наверное, он сошел с ума! Это он виноват в том, что случилось!

— Думаешь, я не волновалась за вас каждый день, каждый час, каждую минуту? Если хочешь обвинить его, тогда обвиняй и меня. Я знала о его решении и одобряла его.

На напряженном лице Терезы губы сжались в тонкую злую линию.

— Вы знали и при этом пригласили нас на виллу? Это вы собрали нас тут, можно сказать, приняли с распростертыми объятиями. Мы видели всех этих охранников… Господи, когда мы поехали по магазинам, София даже спросила у вас, зачем нас провожает какая-то машина… а вы что ответили? «Так пожелал папа!» Надо было сразу сказать нам правду! Неужели вы думаете, что София оставила бы своих малюток на вилле, если бы знала, как обстоят дела? Мы все были в опасности, и вы даже не потрудились сказать нам…

Роза так порывисто вскочила, что стул упал на пол.

— Так вот для чего была нужна моя свадьба? Чтобы собрать всех нас вместе? Ради этого меня решили выдать замуж? Вы все это подстроили, вы подстроили мою свадьбу!

София грохнула кулаком по столу.

— Прекратите немедленно!

Мойра не понимала. Она несколько раз переспросила, о чем идет речь, потом крикнула громче:

— Что вы говорите, что?!

— Мама знала, что папа решил выступить свидетелем обвинения на суде! — так же громко ответила Тереза.

— Я не понимаю, — жалобно, чуть не плача, повторила Мойра.

— А ты подключи свои мозги, — грубо бросила Тереза. — Папа давал показания. Он знал, что это опасно, и не только для него, для всех нас, вот почему на вилле было столько охранников. Он нас просто использовал, всех использовал, хуже того… — Ее голос сорвался, и она ткнула пальцем в Грациеллу: — Она использовала мою бедную Розу.

— Я не пытаюсь оправдываться. Да, папа воспользовался свадьбой, чтобы объявить о своем решении, поскольку думал, что, если с ним что-то случится, мы будем все вместе. Майкла убил Пол Каролла…

Грациеллу перебила София. Ее пальцы вертели ножку бокала, но грудной голос прозвучал спокойно:

— Мама, Майкл умер больше двадцати лет назад. И вы хотите сказать, что папа подверг опасности всю семью из-за Майкла? Выходит, это из-за Майкла я лишилась мужа и детей?

Ножка бокала разломилась пополам, и вода разлилась по скатерти. Все смотрели на Грациеллу, ожидая ответа. Приглушенное всхлипывание Розы только усиливало всеобщее напряжение.

— Папа поступил так, как считал нужным. Кто мы такие, чтобы теперь заявлять, что ему не следовало…

— Нет уж, я скажу! — завизжала Мойра. От злости ее лицо покраснело. — Мне плевать, что там хотят или не хотят говорить остальные, а я молчать не собираюсь! Моего мужа убили!

Грациелла посмотрела на Мойру с нескрываемым презрением.

— Я тоже потеряла мужа, сыновей, внуков, — резко ответила она. — Я просила вас не копить в сердцах обиду на дона Роберто, а молиться о справедливости, но вижу, что вы не испытываете к нему ничего, кроме ненависти. Не его нужно ненавидеть, а тех людей, кто совершил эти убийства. Вы все носите имя Лучано, все пользовались теми преимуществами, которые дает положение членов семьи Лучано.

Ударив ладонью по столу, Тереза перебила Грациеллу и в ярости набросилась на нее: