— Ладно, — фыркнула Дженна. — Вы невежли­вый, упрямый и самодовольный тип!

— Могу только согласиться с вами, — насмешливо пробормотал Ален. — В таком случае пойдемте в ам­бар, я упрямый и настаиваю на этом. — Он допил кофе и встал, возвышаясь над Дженной.

— Ну, если вы настаиваете, не пойду! Плевать я хотела на ваше упрямство.

— Что вы за дитя, — усмехнулся Ален, — даже выражаетесь как школьница.

— Я уже давно закончила школу! — взорвалась Джен­на, бросаясь мимо Алена к двери.

— Но так и не повзрослели, — иронически доба­вил он.

— Вы нарочно дразните меня! — Круто обернув­шись, Дженна обнаружила, что Ален стоит совсем близко от нее, глядя в упор.

— Может быть, — согласился он. — Возможно, я надеялся, что горячность поддержит вас в этом испы­тании. Я уже видел, как она помогала вам в несколь­ких случаях.

Время покажет, подумала Дженна. Поставленная перед необходимостью войти в амбар, она утратила всю безмятежность, с какой совсем недавно смотрела на облака. Она снова взглянула на небо, но тут же отвернулась. Как быстро они с Аленом выходят из себя! Печально. И все-таки Ален для нее — чужой человек. До сих пор он жил своей жизнью, а ее, Дженну, просто заставили приехать сюда. Как только она уедет, он навсегда забудет о ней, разве что время от времени будет припоминать ее детские вспышки и снисходительно улыбаться.

На этот раз Алену не пришлось подталкивать Джен­ну на лестнице, ведущей в студию, — она решительно шла впереди. Ничего страшного не случится, повторя­ла себе Дженна, и когда Ален распахнул дверь в сту­дию, пропуская ее вперед, Дженна вошла, не смуща­ясь. Она приготовилась увидеть кресло и трубку и ис­пытать ощущение, что ее отец вышел только на мину­ту и вскоре вернется сюда.

На этот раз она обошла студию, рассматривая кар­тины. Многие из них были еще без рам, но Дженна не могла не признаться, что картины ей понравились. Цвета, формы, ощущение света и покоя — все это ей казалось своим. Ей было странно думать, что такое восприятие мира она унаследовала от отца, пусть даже была лишена его таланта.

В студии по-прежнему стояли два мольберта: один с незаконченной картиной, изображающей городок, и другой, с большим холстом, изображение на котором разглядеть было невозможно — темная ткань полно­стью скрывала его.

— Что это? — Дженна взглянула на Алена, дожи­даясь разрешения открыть картину. До сих пор она держалась хорошо, подготовившись к визиту в студию, но теперь ей недоставало смелости просто откинуть в сторону покрывало. Почему-то ей казалось, что это право принадлежит только Алену.

— Ради этого я вызвал вас сюда, Дженна, — тихо проговорил Ален. — Она расскажет вам все, что вы хотите узнать. Она скажет истину и исправит все не­доразумения. Картина на мольберте — портрет. Он был закончен много лет назад и с тех пор стоял на месте. Отдыхая, ваш отец сидел в этом кресле и смот­рел на портрет. Встаньте вот сюда, и вы увидите то, что он видел каждый день.

Под пристальным взглядом Алена Дженна послуш­но отошла в сторону. Ее сердце вдруг беспокойно за­колотилось — Дженна понятия не имела, о чем гово­рит Ален. Она заметила только, что Ален вдруг стал слишком серьезным и что этот портрет имеет для него огромную важность. Ален снял покрывало, и Дженна замерла на месте, сильно побледнев.

На портрете была изображена девочка на велосипе­де и хорошо передано движение. Серебристые волосы девочки летели за ее спиной, ясные глаза задумчиво и грустно смотрели на мир, а светлую кожу покрывал первый загар. Длинные, тонкие ноги виднелись под взметнувшимися складками школьной юбки, под во­ротником белой блузки был завязан полосатый гал­стук. Даже значок на темном жакете не был забыт.

— Это я… — прошептала Дженна, не сводя глаз с изображения. Такой она была много лет назад. Она видела свои задумчивые глаза, узнавала забытые чув­ства на нарисованном лице, и давно ушедшие годы со всей ясностью возвращались к ней.

— Да, это вы. — Ален подошел к картине и про­читал подпись, сделанную почерком отца Дженны: — «Дженна в шестнадцать лет». Это действительно вы. Он дорожил этим портретом до самой смерти.

— И все-таки ни разу не встретился со мной. От­куда он мог знать, как я выгляжу? Это невозможно.

— Возможно, Дженна, — у него была фотография. Я взял ее себе и с тех пор храню. — Он испытующе взглянул в горестное лицо Дженны. — Вы были нуж­ны ему, Дженна. Он хотел вернуть себе дочь больше всего на свете.

— Но он никогда не приезжал даже повидаться со мной, ни разу не написал. Не пытайтесь обмануть ме­ня, Ален. Из вашей затеи ничего, кроме печали, не получится. — Она отвернулась и закрыла лицо дрожа­щими руками. — Можно я уйду?

— Да, — глухо проговорил Ален. — Если вы не видите здесь ничего, кроме портрета, не можете пере­ступить порог очевидного, тогда, вероятно, вам следует уйти. Может, вам вообще не стоило приезжать сюда.

— Я и не хотела приезжать. Значит, вот что вы обещали мне — корни, оставшиеся у меня во Фран­ции? Портрет, написанный с фотографии?

— Корни — это любовь, — резко возразил Ален. — Они здесь, и вам нужно только поверить в это.

— Какая еще любовь? Здесь ее никогда не было! — Дженна обернулась, сверкнув глазами, но тут же уро­нила голову — слезы затуманили ее глаза, а жалость к самой себе, к матери и к человеку, которого Дженна едва помнила, заставила их заструиться по щекам. — Вы считаете, что я веду себя как ребенок?

— Нет, Дженна. Впечатления детства живут в нас до конца жизни. Возможно, если бы вы были немного другой — менее чувствительной, менее чуткой к горю своей матери…

— Ее горе было не беспричинным! — Дженна сер­дито вскинула голову, но слезы текли, не утихая, и Ален, что-то пробормотав, шагнул вперед и обнял ее.

Он положил голову Дженны к себе на плечо, и Дженна обнаружила, что уютно свернулась в его руках, постепенно успокаиваясь. Рука Алена бережно пригла­дила ей волосы. Ален обнимал ее, пока рыдания Джен­ны не утихли. От ее слез промокла рубашка Алена, и Дженна подняла руку, вытирая мокрые щеки и без­думно разглаживая белую рубашку, словно пытаясь высушить ее. Ее пальцы ощущали тепло кожи Алена сквозь шелк, чувствовали гулкие удары его сердца.

Дженна замерла — должно быть, обида отразилась на ее лице, поскольку Ален недовольно взглянул на нее.

— Иногда вы делаете совершенно необдуманные поступки, не заботясь о последствиях, — пробормотал он, поворачивая Дженну в другую сторону, где у стены стояла длинная скамья. Здесь Дженне волей-неволей пришлось смотреть на портрет, и Ален тоже смотрел на него, нахмурившись.

— Такой я впервые увидел вас, — мрачно признал­ся он. — Я взял фотографию и хотел немедленно отправиться к вам, познакомить вас с отцом, но он не позволил мне.

— Я… я ничего не понимаю. — Дженна подняла на него залитые слезами глаза, и Ален вытер их почти машинально.

— Конечно, как вы можете понять? — с горечью отозвался Ален. — Вам же ничего не объяснили. — Он снял руку с плеч Дженны и прислонился к стене, не отрывая глаз от светловолосой девочки на велоси­педе, готовой умчаться прочь под ветром, развева­ющим волосы. — Я часто размышлял, почему амби­циозная, капризная Имоджин вышла замуж за Рассел­ла, — задумчиво продолжал он. — Он был художни­ком, человеком непрактичным, начисто лишенным житейской хватки. Вам известно, чем ему пришлось пожертвовать, чтобы обеспечить вас материально? — Дженна покачала головой, и Ален резко отвернулся, снова глядя на девочку с портрета, кажущуюся реаль­ной. — Тогда он еще не пользовался известностью и должен был забыть о своих желаниях, чтобы заняться прибыльной работой. Работа удручала его, но прино­сила деньги — для его жены и дочери. Расселл рисо­вал, когда мог — в редкие свободные часы, в отпуске. Имоджин отказывалась выезжать с ним и не отпускала вас.

Вдруг Ален поднялся и прошелся по комнате, прежде чем обернулся к Дженне с решительным ли­цом.

— В жизни вашей матери был другой мужчина, Дженна. — Взглянув ей в лицо, он поднял руку, за­ставляя ее замолчать. — Этого вы не можете отри­цать, — резко заявил он. — Вы были слишком малы, чтобы знать об этом.