— Вы любите красивые веши, верно?

Оглянувшись, она увидела, что Ален наблюдает за ней — очевидно, он заметил, каким одобрительным и задумчивым взором Дженна окинула комнату. Это рассердило ее.

— Уж не собираетесь ли вы обвинить меня в жад­ности?

— Возможно, вы действительно подвержены этому пороку, хотя я имел в виду совсем другое. — Он взял свою чашку и вопросительно воззрился на Дженну. — По-моему, вам выпало такое тяжкое испытание. Рас­скажите мне о себе. Я уже знаю, что после разлуки с Расселлом вы чувствовали себя брошенной.

— Не просто чувствовала, месье, — я была бро­шенной, и мне пришлось смириться с этим. Вы жили в этом уютном доме, звали моего отца по имени, а я не видела его с восьмилетнего возраста!

Задумчивое выражение на лице Алена мгновенно исчезло.

— Думаю, в этом нет его вины. Вы дали мне по­нять, что, даже если бы не случилось аварии, вы не приехали бы во Францию повидаться с ним перед смертью.

— Перед смертью? А все годы до смерти? Да будет вам известно, месье Лемаршан, что в то время, как он утопал здесь в роскоши вместе с новой семейкой, моя мать была вынуждена постоянно подыскивать себе жилье подешевле. Я то и дело расставалась с подруга­ми, учителями, меняла всю жизнь из-за постоянных переездов! Да, вы-то устроились неплохо. Вы прямо-таки срослись с роскошной обстановкой. Должно быть, вам трудно расстаться даже с ее частью, но вы могли выбирать, а у меня никогда не было выбора!

Минуту Ален смотрел на нее в упор, а затем его лицо заметно смягчилось.

— Да, выбора у вас не» было. Сначала вы были слишком малы, затем превратились в стройного длин­ноногого подростка с длинными серебристыми волоса­ми. У вас отнимали выбор — до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Эти слова прозвучали странно, и Дженне было не­чего ответить: несколькими словами он точно описал ее внешность в юности. Она уже была готова пове­рить, что Ален способен проникать в ее мысли и за­глядывать в ее воспоминания: ведь именно такой и была она ко времени своего последнего переезда — высокой, стройной, длинноногой.

В то время ее мать объявила, что больше переездов не будет, но Дженна уже не мечтала о подругах — слишком много она их растеряла. Ей казалось, что никакой дружбой не возместить всех пережитых вол­нений и обид.

— Ну что же, тогда вы, вероятно, поймете, почему я не желаю отказываться ни от чего, — заявила Джен­на — Я столько потеряла в прошлом, что намерена бо­роться за каждое пенни, вырученное за продажу моей части этого дома. Вам придется слегка сменить обстанов­ку — впрочем, мне это приходилось делать чаще.

— В сущности, я могу приспособиться к любой об­становке, — сообщил ей Ален. Он заулыбался, словно понятной ему одному шутке, и Дженна вновь вспыли­ла, но Ален продолжил прежде, чем она смогла пере­бить его: — Вы слишком непостоянны, Дженна, вы меняетесь согласно обстоятельствам, будто маскируясь. Вы умеете переходить от гнева к беспомощности, от мягкости к вспыльчивости с такой головокружитель­ной быстротой, что это просто изумляет меня. Откуда в вас это — от странного образа жизни или от есте­ственных черт характера?

— Не вижу во всем этом ничего забавного, — от­резала Дженна. — Я приехала сюда исключительно по делу, и мне совсем не по душе, когда мое поведение подвергают анализу. Но если хотите знать мой насто­ящий характер, могу вас просветить: я способна бо­роться ради достижения своих целей и я умею посто­ять за себя.

— Вы не умеете лгать, petite [16], так что и не пытай­тесь.

— Не могли бы вы обращаться ко мне как-нибудь иначе? — Дженна вскочила, чуть не расплескав кофе, торопливо подхватила хрупкую чашечку и этим только сильнее рассмешила Алена. Конечно, он мог позво­лить себе посмеяться — наверняка этот сервиз должен был по наследству отойти к ней.

— Это всего лишь ласковое обращение — вы же моя родственница.

— Нет, я ваша соперница, а здесь нахожусь по де­лу, — яростно сообщила Дженна. — Так что давайте приступим к переговорам. У меня нет времени на пу­стую болтовню. Если вы помните, я работаю.

— Еще бы не помнить! Вы — чопорная школьная учительница. Такое не забывается. А что касается дел, прежде всего вам придется познакомиться с моей ма­терью. Ей не терпится увидеть вас.

— У меня нет ни малейшего желания знакомиться с ней, — начала Дженна, но Ален поднялся и выгля­нул в высокое окно. У дома остановился автомобиль.

— Вы опоздали со своим заявлением — если толь­ко не собираетесь спрятаться. Моя мать уже приехала и, судя по ее виду, готова приветствовать вас как блуд­ное дитя.

— Я не…

— Оставьте свое мнение при себе, — заметил Ален. Внезапно он посерьезнел и в упор взглянул на Дженну темными глазами. — Знаю, все это причиняет вам боль, но не судите слишком поспешно. Моя мать тоже страдает. Сейчас ей кажется, что жизнь кончена. А ваша жизнь только начинается — не забывайте об этом.

Он направился к двери, но тут же оглянулся:

— Она неважно говорит по-английски. Большин­ство англичан могут изъясняться по-французски — полагаю, и вы тоже?

— Нет, месье. Я намеренно воздерживалась от изу­чения французского.

Горечь в ее голосе заставила Алена прищуриться, однако он туг же вышел из комнаты, и Дженна по­чувствовала себя такой же неблагодарной, какой, дол­жно быть, казалась ему. Она совершенно не понимала этого человека. В нем сочетались доброта и язвитель­ность — впрочем, это не имело значения. Дженна приехала сюда, чтобы выдержать борьбу с ним. В душе она понимала, что это польстило бы ее матери. У Дженны не было ни малейшего намерения входить в эту семью.

Она поспешно оглядела себя — до сих пор ей не хватало времени подумать о собственной внешности. Она находилась в обществе Алена со времени их встречи в аэропорту, а теперь ей предстояло познако­миться с женщиной, красота которой заставила ее от­ца сбежать во Францию, бросив собственную жену и дочь.

Дженна считала всех француженок шикарными, холеными и, если верить журналам, писаными краса­вицами. Оглядев себя в высокое зеркало в позолочен­ной раме, она пригладила волосы. Для поездки Джен­на выбрала темно-красный костюм с прямой юбкой и коротким жакетом. Он был удобен и удачно подчерки­вал свежесть ее кожи. Дженна сочла, что выглядит вполне прилично — правда, лучше бы на ней были туфли на шпильках. Если Ален уродился в мать, эта женщина должна быть длинной как жердь.

Хотя сейчас шпильки ей ни к чему — Дженна и без того еле держалась на ногах. Услышав из холла скороговорку французской речи, она повернулась к двери, сдерживая дрожь, и осознала, что сейчас стол­кнется лицом к лицу с женщиной, которую ненавиде­ла всю жизнь.

Дверь открылась — Дженна глазам своим не пове­рила: Ален подтолкнул вперед худенькую смуглую женщину, взяв ее за плечо. Ожидания Дженны лопну­ли, как проколотый шарик. Девушка непонимающе уставилась на незнакомку. Неужели это она разлучила ее с отцом? Маленькая, неинтересная женщина с ко­роткими седыми волосами и простоватым лицом?

Нет, разумеется, она не была лишена шика, кото­рым, по-видимому, с младенчества обладали все фран­цуженки, но этим ее внешние достоинства исчерпыва­лись — если не считать больших темных глаз, таких же, как у ее высокого красавца сына.

— Дженна!

Резкий возглас Алена заставил Дженну прекратить почти неприличное изучение внешности его матери, донельзя смущенной пристальным взглядом гостьи. Дженна не хотела оскорбить ее, но было уже слишком поздно; женщина стояла прямо перед ней, и прояв­лять к ней враждебность было просто бессмысленно. К тому же весь гнев Дженны был направлен совсем на другую, эффектную и роковую даму, созданную ее во­ображением.

— Моя мать, — подчеркнуто объявил Ален, не спуская глаз с Дженны и словно заставляя ее взглядом изменить позу. Дженна туг же поняла, что действи­тельно держится с вызовом. — А это Дженна, — до­бавил он, взглянув на мать, — дочь Расселла, — мягко заключил он.