Кроме того, Руфус взялся объяснять сыну, что это за бумаги такие – закладные, и каким именно образом тетя Феба по смерти мужа получила залоговые права на землю и другое имущество фермеров, и почему необходимо добиться, чтобы эти фермеры поправили свое материальное положение. Его, Руфуса, задача – ближе сойтись с этими людьми и выяснить по возможности, чего им недостает для повышения доходов, в чем они ошиблись и которые из их начинаний перспективны, а затем деликатно помочь им исправить промахи, что не получится без элементарных познаний в ведении хозяйства и земледелии, каковые познания он, Руфус, как раз и даст.

Солону импонировала эта черта отца – желание помочь ближнему. Работа с отцом в лавке не тяготила мальчика, пожалуй, еще и потому, что стиль отношений с покупателями, избранный Руфусом, его умилял. Обыкновенно лавочник сразу отпускает товар, не вдаваясь в детали; не так было в барнсовской лавке. Если туда заглядывал бедняк, Руфус старался проникнуться его нуждами, даже мог спросить напрямую: «А на что тебе эта штука, Джон?» – и убедившись, что в данном случае сойдет товар низшего качества или в меньшем количестве, сам предлагал более дешевые грабли, мотыгу либо топор, сам убеждал взять овес в другой расфасовке и тем сберегал покупателю монету-другую, уверенный, что для того это существенная экономия. И вот эти-то аспекты торговой деятельности отца Солон мысленно дотянул до величия постулатов ни больше ни меньше квакерской веры; теперь уже любой не столь чуткий торговец казался мальчику обделенным в духовном плане, почти недостойным принадлежать к Друзьям.

Вот и здесь, в Дакле, Солон бессознательно симпатизировал всякому труженику, будь то пахарь, или жнец, или кузнец, который в одиночку починяет колесо или подковывает лошадь, или часовщик, поглощенный затейливым механизмом, или гончар в компании со своим кругом, комом глины да образом кувшина, кружки либо миски, что должны из этой глины выйти. Как это хорошо и правильно, думал Солон, отдаться ремеслу целиком, сосредоточиться на конкретной задаче, не отягощать душу расчетом на нечто большее, чем обеспечение скромных нужд своего семейства. В детские годы, еще в Сегуките, Солон обыкновенно замирал перед таким тружеником; теперь, на четырнадцатом году, стремился познакомиться с ним и порасспросить его. Постигая основы ремесел, Солон едва ли не большее удовольствие находил в таких беседах, ибо чуял: простой человек куда ближе как к Господу Богу, так и к природе.

Однако нрав Солона не был безупречен – в мальчике напрочь отсутствовала тяга завершить образование хоть в какой-нибудь форме. Правда, к четырнадцати годам он одолел школьный курс математики, но на алгебру не замахнулся. Он знал о существовании литературы: рассказов, стихов, пьес, эссе, повестей, они имелись в школьных хрестоматиях, их читали вслух или декламировали по памяти, но в томике под названием «Квакерская вера и практика» романы с повестями характеризовались как вредные; печатать их, продавать или одалживать (внушал сей исполненный благочестия труд) пагубно для души, ибо они – зло.

Имелись у Солона и некоторые познания в географии, грамматике, правописании; не был он полным невеждой в естественной истории и ботанике. Солон даже прочел главу из учебника об открытии газа, но истинное значение химии и физики так и не открылось ни ему, ни даже его отцу, даром что достижения этих наук день ото дня шире применялись в сельском хозяйстве.

Итак, по воспитанию Солон оставался фермерским сыном; ему перепадали обрывки знаний, цементировала же их религия. Разум Солона был пропитан поэтичностью библейских пророчеств, ведь Библию постоянно читали и цитировали в доме Барнсов, притом упирая на могущество и величие Создателя и на ничтожность человеков, живущих только потому, что это им Создателем дозволено при условии полного подчинения его воле. Особенно сильное впечатление производил на Солона стих 2:22 из Книги пророка Исайи – его любил повторять Руфус: «Перестаньте вы надеяться на человека, которого дыхание в ноздрях его. Ибо что он значит?» Эти факторы, как и понятие о Внутреннем Свете, что присутствует в каждом, пропитав душу мальчика, представлялись ему наиточнейшим и вернейшим знанием, готовым руководством к жизни, где найдутся советы на каждый случай. И разве нужны другие знания? Конечно, надо освоить ремесло или профессию или дело завести, вот как отец, – такое дело, которое позволит прокормиться и обеспечить себя самым необходимым. Словом, Солон уже наметил себе жизненный путь.

Но от отца теперь только и слышно было: бизнес! бизнес! бизнес! Он даже надумал поручить Солону ведение конторских книг: и первичного учета, и кассовой, и гроссбуха; да еще недавно к этой тройке прибавился журнал, куда вносились сведения обо всех покупках и продажах, обо всех отправленных и полученных счетах. Счета эти, для удобства, подшивались после сортировки по фамилиям и датам в особую папку, которая лежала у Руфуса на конторке, в любое время доступная Солону.

Впрочем, посещение школы при даклинском Обществе друзей имело и еще один эффект: Солон стал интересоваться девочками, точнее, одной-единственной девочкой. Звали ее Бенишия Уоллин; очаровательное личико, грациозная фигурка, легкая походка, а также застенчивость, сквозившая в каждой ее черте, сразу пленили Солона. Бенишия была дочерью одного из самых состоятельных квакеров в округе; в школу и обратно ее возил стильный экипаж.

Как-то после занятий Солон и Синтия ждали Джозефа, отцовского работника, и тут к ним подошла Бенишия и заговорила с Синтией.

– Это мой брат Солон, – представила его Синтия, и Бенишия тихонько ответила:

– Я знаю.

Ее синие глаза – точь-в-точь фиалки что оттенком, что невинностью – остановились на Солоне. Бенишия улыбнулась ему, и он мигом решил: «Вот прекраснейшая из всех, кого я видел». Впервые в жизни Солон при встрече с девочкой пришел в полный восторг. Впрочем, он и помыслить не дерзнул о возможном взаимном интересе, поскольку всегда считал себя непривлекательным для противоположного пола.

Вечно озадаченный однообразными отцовскими поручениями, Солон просто не имел времени на мечты. Ему некогда было перебирать в уме вероятные места встречи или даже вообще задумываться, а так ли хороша та или иная особа. Солон помогал отцу вести записи в гроссбухах и отслеживать отправку и получение счетов, и все же выпадали минуты, когда юноша бывал буквально одолеваем мыслями о Бенишии. Как она скромна, как стеснительна – и насколько при этом хороша собой! Солон частенько видел ее после того разговора; они здоровались и улыбались друг другу, но второе полугодие прошло, а между ними так ничего и не завязалось – даже в обычную школьную дружбу не развились их отношения. Слишком Солон был застенчив – как и Бенишия.

Разумеется, в сегукитскую школу наравне с мальчиками ходили и девочки, и Солон (даром что в семье тема отношений между полами никогда не поднималась) к концу обучения прояснил-таки для себя некоторые моменты. Ему случилось быть свидетелем отдельных сцен, и до него доходили слухи о мощи и механизмах сексуального влечения. Не раз на его глазах какой-нибудь мальчик гнался за девочкой и, поймав ее, отпускал не прежде, чем срывал поцелуй. Солону без дополнительных объяснений было понятно, что тут к чему.

А еще с четырехлетнего возраста Солон бывал на брачных церемониях. Мужчина и женщина – как правило, молодые мужчина и женщина – еще до начала молитвенного собрания садились рядом, лицом к остальным Друзьям. Их родители помещались поблизости, но, как и дети, хранили молчание. Только к концу собрания они вставали и, по обычаю, информировали общину, что намерены сочетаться браком, причем первым говорил жених, а затем уж невеста. Родители подтверждали свое согласие, после чего все присутствующие «общим мнением» одобряли этот союз. Затем следовали поздравления от каждого из Друзей.

Постепенно до Солона дошло: где брак, там и дети – появились же они с Синтией у папы и мамы.