А одновременно я нашёл нечто интересное и для самого себя, только это было не золото, не драгоценности и не рукописи, а собаки… Всю жизнь я любил животных, а здесь у лам увидел двух длинношёрстых лхасских терьеров, которые мне до того понравились, что я захотел взять их с собой. Ламы оказались очень приветливыми и щедрыми и подарили мне терьеров. Одного я назвал Гхангар, по имени монастыря, а второго — Тасанг. Они проделали со мной весь путь до Дарджилинга. Тасанга я отдал потом своему другу Ангтаркаю, но Гхангар остался у меня; вместе с Анг Ламу он занимается хозяйством. Мы нашли ему подругу, и теперь дом полон, щенят, но Гхангар на этом не успокоился, потому что он страшный донжуан, и я подозреваю, что половина всех ублюдков в Тоонг Соонг Бусти — его дети или внуки.

Ламы не хотели брать денег и с профессора Туччи за свою драгоценную рукопись. Они настаивали на том, что знание не продаётся, а отдаётся ищущему его; они только просили профессора снять копию в Италии и выслать потом оригинал обратно. Все же напоследок ему удалось убедить их принять пятьсот рупий в дар монастырю.

К тому времени мы провели в Тибете уже много месяцев. Уложив драгоценную реликвию в самый прочный ящик, профессор Туччи счёл, что путешествие увенчалось успехом. Наконец мы направились на юг и пересекли высокие перевалы, по которым проходит путь в Сикким и Индию. Хотя я, конечно, тогда не мог этого знать, это было моим последним, во всяком случае доныне, путешествием в Тибет, потому что вскоре туда пришли коммунисты, и теперь запретная страна закрыта надёжнее, чем когда-либо. Правда, я мог бы из Соло Кхумбу перейти границу через Нангпа Ла с одним из караванов, которые по-прежнему ходят там. Только боюсь, что мне пришлось бы переодеться, как это раньше делали европейцы, потому что теперь моё имя стало известным и если я отправлюсь в путь под своим именем, то меня, пожалуй, сочтут подозрительной личностью и не пропустят.

Но я рад, что смог проделать это путешествие, когда ещё была такая возможность. На память у меня остался Гхангар, остались красивые и драгоценные предметы. А ещё у меня осталось много воспоминаний о Лхасе, о Потала, о Далай-ламе и его благословении, о святынях, о храмах на пустынных горных склонах, о паломничестве, которое я совершил во имя тех, кто мне дорог, в Священную страну моей веры. Я и сейчас вижу её, когда развеваются молитвенные флажки, слышу, когда раздаётся звон молитвенного колёса.

Ом мани падмэ хум… Ом мани падмэ хум…

«Моя родина», — говорю я. Но что я понимаю под этим словом? В каком-то смысле Тибет — моя духовная родина, но я для тибетцев чужеземец. Горы — моя родина, но там не построишь настоящего жилья и не поселишься с семьёй. Когда-то моим родным домом был Соло Кхумбу, теперь же я бываю там лишь от времени до времени. Сегодня мой дом — Дарджилинг, который стал настоящей родиной для многих шерпов.

Но, конечно, не для всех. Большинство шерпов по-прежнему живёт в Соло Кхумбу. Некоторые поселились в Ронгбуке, другие в Калимпонге, небольшое количество рассеяно по всему Непалу и Индии. А Дарджилинг стал центром для тех, кого можно объединить под именем «новые» шерпы, кто расстался со старой родиной, старым бытом, кто участвует в больших экспедициях и приобщился к современной жизни. Из Лхасы ли, с Эвереста ли, из Гархвала или Читрала, Дели или Лондона — когда я возвращаюсь «на родину», то имею в виду Дарджилинг.

Как уже говорилось, переселение из Соло Кхумбу началось много лет тому назад. Первые переселенцы уезжали по разным причинам и выполняли разного рода работу. Но примерно лет пятьдесят тому назад некоторые из английских исследователей Гималаев, например Келлас и генерал Брюс, начали привлекать шерпов к участию в восхождениях, и почти сразу стало очевидно, насколько здесь уместно выражение «надлежащий человек на надлежащем месте». Во время экспедиций на Эверест в двадцатых и тридцатых годах все больше людей моего народа выезжало из Непала в Индию, и вскоре шерпы-носильщики стали такой же неотъемлемой частью экспедиций, как палатки, верёвки, как сами альпинисты. Разумеется, не все из нашего племени занялись этой работой. Но многие охотно брались за неё, притом с таким успехом, что теперь в сознании многих людей слово «шерпа» равнозначно со словом «восходитель».

Наша первоначальная родина — горы. Теперь мы возвращаемся туда. Но возвращаемся совсем иначе, и наша жизнь между экспедициями также не похожа на прежнюю. В Соло Кхумбу все мы были крестьянами, а в Дарджилинге мы горожане, и мало кто из нас сохранил связь с землёй. Правда, я упоминал чайные плантации; иногда, в горячую пору, на них работают наши мужчины и женщины. Мне самому пришлось как-то до войны поработать на плантации несколько месяцев. Однако большинство трудоспособных мужчин проводит около полугода в экспедициях, а вторую половину года они проводники туристов, рабочие или погонщики. Что касается меня, то после штурма Эвереста произошли, понятно, большие изменения, о которых расскажу позже. Но до этого на протяжении многих лет моя жизнь в Дарджилинге была подобна жизни большинству шерпов, и о ней-то и пойдёт теперь речь.

Народ наш переживает сейчас переходную полосу, и что с нами станет в будущем, сказать трудно. Однако, хотя мы и покинули свою родину, но держимся вместе, и мало кто вышел замуж за инородных.

Большинство шерпов живёт в Тоонг Соонг Бусти, на крутом горном склоне, вместе с выходцами из Сиккима и Тибета. Мы живём как бы одной коммуной, многими вещами пользуемся сообща. Дома у нас тоже коммунальные — длинные деревянные строения с большим количеством комнат, по одной или по две на семью, причём кухни и уборные общие. В последнее время в Тоонг Соонг проведена электропередача, так что у некоторых семей есть лампочка или две. Однако большинство предметов домашнего обихода крайне незамысловато.

Подобно большинству людей, мы бедны и нуждаемся в деньгах. Но мы люди простые, непривыкшие к излишествам, и пока что особенно не расстраивались из-за своего положения. Небольшое количество денег, которое было у нас в обиходе в Соло Кхумбу, состояло из непальских монет, но в Дарджилинге мы рассчитываемся, конечно, индийскими рупиями, и рупиями нам платят в экспедициях. Индийская рупия несколько дороже непальской; накопив немного, мы стремимся послать что-нибудь нашим близким, оставшимся на родине. Однако у нас обычно больше долгов, чем сбережений. Тут-то и сказывается преимущество того, что мы живём все большой семьёй, потому что мы всегда помогаем друг другу, даём деньги взаймы без процентов, а рассчитываемся, когда получим жалованье по окончании очередной экспедиции. Хуже всего я увяз в долгах как раз перед экспедицией на Эверест в 1953 году, когда задолжал друзьям тысячу рупий. Не случись все так, как случилось, не будь у меня потом столько доходов, на выплату долга ушёл бы не один год.

Некоторые из наших старых обычаев уже отмерли, другие быстро исчезают. Мы не цепляемся за отжившие традиции, подобно народам с древней культурой, а легко приспосабливаемся к новым мыслям и быту. Однако кое в чем мы ещё следуем обычаям наших предков; один из них заключается в том, что младший сын наследует больше, чем старший (то же самое относится к дочерям), он же наследует родовое имя — в моем случае Ганг Ла. Новорождённый ребёнок получает имя на третий день после своего появления на свет, но оно может быть позднее изменено, как это было со мной, если к этому есть серьёзное основание.

Иностранцы всегда путаются в шерпских именах. Некоторые объясняют это тем, что имена, мол, часто повторяются, но мне это кажется не особенно убедительным, потому что наши имена и фамилии употребительны не более, чем, скажем, Смит у англичан или Сингх у сикхов. Думается мне, что затруднения объясняются другими причинами: во-первых, у нас нет фамилии, которая была бы общей для всех членов семьи; во-вторых, так как у нас нет письменности, то наши имена записываются разными людьми по-разному. Чего не знаешь, в том не нуждаешься. В Соло Кхумбу имя было сочетанием звуков, и все тут. Однако в современном мире все стало сложнее. Как ни странно, проще всего дело обстоит в дарджилингском банке, где мне теперь открыли счёт. Когда я выписываю чек для жены (а это случается очень часто), то просто пишу «Анг Ламу» и подписываю «Тенцинг». Но для иностранцев, знакомящихся с моей женой, Анг Ламу кажется слишком интимным, и они называют её обычно миссис Тенцинг, что у нас совсем не принято. А для моих дочерей, которые ходят в европейскую школу, придумали опять что-то новое. Когда их записывали туда, оказалось, что Пем Пем и Нима, как их зовут на шерпском языке, недостаточно. Решили использовать моё второе имя, хотя оно отнюдь не соответствует европейским фамилиям, и девочек, к их полной растерянности, стали звать мисс Норгей.