Пробыв перед зеркалом дольше обычного, Лариса Сергеевна вернулась в спальню, зажгла ночник, достала альбом с фотографиями. «Все равно не засну, нужно чем–то заняться…» — решила она, рассеянно проводя рукой по своим пышным каштановым волосам.

Фотографии, картины ее прошлой жизни… Неужели это она, с такими сияющими глазами, в коротком девичьем платье? Она совершенно не помнила себя такой. Когда же это было?

Неспеша перебирая фотографии, Лариса Сергеевна с удивлением обнаружила, что некоторые периоды жизни полностью стерлись из ее памяти. Ее память воспроизводила лишь отрывочные эпизоды, из которых никак не получалось цельной и законченной картины. Она помнила кое–что из своей студенческой жизни, но не могла в точности сказать, какие предметы изучала в институте. Она помнила первую встречу со своим мужем, Алексеем Алексеевичем, его новенькую летную форму, помнила свадьбу в общежитии, помнила даже букет темно–красных роз… но не помнила подробностей последующих переездов из города в город, связанных с военной службой ее мужа.

Эта немощь памяти очень тревожила Ларису Сергеевну. Чем станет ее жизнь без воспоминаний?

Почти тридцать лет Лариса Сергеевна была домохозяйкой. И теперь этот период дробился, расплывался, рассеивался в памяти, оставляя после себя лишь ничтожные, хрупкие черепки… Дети разъехались, внука увезли этим летом, муж почти не бывает дома, занимаясь садом и пчелами, квартира опустела, никому нет дела до прошлого… Тридцатилетний путь пролегал между ее бездеятельным «сегодня» и тем далеким «вчера», когда она, только что открыв для себя мир, мечтала стать архитектором…

Сидя на постели, Лариса Сергеевна перебирала фотографии. Пробило два часа. С балкона тянуло запахом яблок и отцветающих петуний, тихо шелестели деревья… Ларисе Сергеевне совсем не хотелось спать. Листая альбом, она все дальше и дальше уходила в свое прошлое; далекий, утерянный свет вновь озарил ее и поглотил целиком…

Однажды, еще до свадьбы, Алексей Алексеевич привез ей из Киргизии странный подарок: живую фалангу, сидевшую в стеклянной банке. Этот ядовитый паук пожирал все: насекомых, аквариумных рыбок, сырое мясо, стараясь при этом схватить своими страшными клешнями и палец того, кто его угощал. Паук становился в боевую позу на свои мохнатые задние лапы, а передние поднимал вверх, и на его клешнях повисала капля яда. Паук был очень активен: заметив из своей банки что–нибудь движущееся, он принимался яростно прыгать, бросаясь на стекло. Глядя на это серо–желтое, под цвет пустыни, насекомое, Лариса Сергеевна вздрагивала от страха и отвращения. Банка с фалангой стояла на подоконнике; паук неотрывно смотрел на нее, сидящую за письменным столом, придвинутым к окну — смотрел своими выпуклыми, песочного цвета глазами. Он изучал свою жертву. Он хотел ее сожрать.

Не раз Ларисе Сергеевне приходила в голову мысль уничтожить зловредное насекомое, раздавить его, бросить на него что–нибудь тяжелое… И всякий раз, когда она собиралась это сделать, паук поднимался на задние лапы, и на клешнях у него повисала капля яда. Он всегда был готов к смертельной схватке. И каждый раз Лариса Сергеевна отступала: от отвращения ее почти тошнило. И она шла на кухню, нарезала кусочками сырое мясо, бросала его в банку…

Отравленное мясо паук не ел, и она решила заморить его голодом. Может быть, следовало обрызгать его ядовитой аэрозолью? Она решила повременить с этим, надеясь, что без еды паук долго не протянет. Она определила для него срок: пять дней… С каждым днем, лишенная сырого мяса и живности, фаланга становилась все более злой и агрессивной, стараясь выбраться из своей тюрьмы, прыгая на стенки банки, выпуская яд при виде приближающейся к окну Ларисы Сергеевны… В один из жарких июльских дней Лариса Сергеевна обнаружила, что банка пуста. Три слоя марли, закрывавшие отверстие, были разорваны. Фаланга была на свободе! Страшный, ядовитый паук притаился в ее комнате, он мог в любой момент прыгнуть ей на ногу, подползти к ее руке, свалиться откуда–то сверху на плечо или на волосы… Теперь не он, а она сама была в ловушке! Она боялась передвинуть с места на место стул, боялась лечь ночью в постель, боялась подойти к окну… Чудесные июльские дни, пропитанные ароматом мяты и ранних яблок, превратились для Ларисы Сергеевны в бесконечный кошмар.

Но фаланга не появлялась. Взяв у соседей сильную отраву для тараканов, Лариса Сергеевна осторожно рассыпала ее по углам. Через десять дней, в положенный для гибели всех насекомых срок, она увидела паука на своей подушке! Подняв серо–желтые лапы, с дрожавшей на клешнях каплей яда, паук неотрывно смотрел на нее…

Почему память приносила ей именно эти картины? Отвратительный, давно уже сдохший и рассыпавшийся в прах паук!

Долгие годы воображение Ларисы Сергеевны молчало, она ставила перед собой только реальные, осуществимые цели: не имея склонности к сомнениям, она жила лишь настоящим и ближайшим будущим, встречая каждый новый день неизменной готовностью к тем же самым, что и вчера, заботам.

И вот теперь эта фаланга… Нелепая история тридцатилетней давности вклинилась в ее воспоминания, словно какое–то инородное тело, расколола ее сознание, обнажила в ее душе нечто неведомое ей самой. Глядя на свою забытую девическую фотографию, сверяя свой прежний облик с теперешним, Лариса Сергеевна неожиданно для себя осознала, что уже много лет носит в себе нечто болезненное: страх. Страх перед чем–то таинственным и непостижимым, скрытым в ней самой. Долгое время она инстинктивно убегала от этого страха, ошибочно приписывая его появление внешнему окружению. И это ей удавалось: семья стала для нее единственным реальным, единственным принимаемым всерьез миром, за пределами которого была пустота и бессмысленность.

Пустота и бессмысленность… Разве это эхо не звучало теперь в душе Ларисы Сергеевны?

Сидя на широкой двуспальной кровати с альбомом фотографий на коленях, она напряженно, не мигая, смотрела прямо перед собой, и в ее сознании вспыхивали и затухали какие–то мимолетные картины и образы. Ее воображение не умерло! Ее прошлая жизнь, перейдя грань воспоминаний, вновь обрела реальность — на этот раз реальность внутреннюю. Лариса Сергеевна никогда раньше не подозревала, что ее воображение может быть таким деятельным. Она видела — видела! — красочные, похожие на карнавальное буйство картины, отчетливо слышала множество голосов, знакомых и чужих…

Да, это была реальность! Ее внутренняя, подлинная реальность.

Внезапно Ларисе Сергеевне показалось, что она не одна. Кто–то находился в ее спальне, совсем рядом с ней. Но кто? Она чувствовала, что кто–то пристально смотрит на нее, наблюдает за ней. С трудом превозмогая непонятный, сковывающий ее движения страх, Лариса Сергеевна рывком встала, включила верхний свет, осторожно шагнула к распахнутой настежь балконной двери. Ее сердце билось неровно, кончики пальцев похолодели, взгляд тревожно перебегал с одного предмета на другой.

В комнате никого не было. Но Ларису Сергеевну не покидало ощущение чьего–то присутствия. Кто–то неотступно преследовал ее в ее собственном, надежно защищенном от внешнего окружения мире.

Она снова села на кровать, снова положила на колени альбом с фотографиями. Одиноко и гулко пробили часы, легкий ветерок надувал балконную занавеску и приносил в спальню запах яблок… И тут кто–то — или что–то — коснулось ее висков, оттянуло назад ее густые полосы, наполнило голову удушливым туманом… Гул, переходящий в свист и вой, заставил ее прислониться к завешенной ковром стене, альбом выпал у нее из рук, фотографии рассыпались по полу…

***

Проснувшись утром, Лариса Сергеевна с недоумением огляделась по сторонам: на полу в беспорядке валялись фотографии, постель была смята, как после ночной оргии. «Кто здесь был?» — растерянно подумала она, проводя рукой по своим вьющимся волосам. Ах, этот паук! Какая нелепость! Смехотворные ночные страхи. Какое отношение имеет это гнусное насекомое к ее размеренной, наполненной радостными повседневными заботами жизни?