Снисходительно улыбаясь при виде этой разнузданной сцены, оба милиционера развернулись и пошли на перрон.
Я отчаянно махала рукой Себастьяну, показывая на часы: до отхода автобуса оставались считанные минуты. И он, сопровождаемый беснующейся толпой своих дальних сородичей, побежал за нами.
46
Автобус катил мимо кукурузных полей и белых украинских домиков, мимо дворов с индюками, мальвами, поспевающей черешней, мимо придорожных базарчиков, мимо покрытых лесом холмов… Виноградники по обе стороны шоссе, открытая степь, внезапно распахнувшееся за поворотом дороги море…
Коктебель.
Киммерия…
Мы поселились на краю поселка — в сарае, сколоченном из досок и побеленном изнутри известкой. Дыры в крыше были затянуты кусками полиэтилена, хлопающими, как парус, в ветреный день. Снаружи висел огромный замок, а через широкие щели в двери можно было без труда разглядеть обстановку самой «комнаты»: три ржавые кровати, самодельный трехногий стол, полка, завешенная обрывком старого полотенца. Стульев не было. Через тонкие деревянные стены было слышно все, начиная с семейных ссор в другом конце двора и кончая кошачьими драками и лаем собак. Но самое главное — здесь постоянно было слышно море. По утрам, не вставая с постели, можно было определить по звукам, какая погода. А в шторм казалось, что волны подкатываются к самой двери — настолько отчетливо был слышен стук камней и шипение воды при каждом набеге волн на берег.
Мы искали Лилиан повсюду. Обошли все киммерийские пляжи, объездили на катере все бухты, прошлись по музеям, облазили все холмы. Мы спрашивали у местных жителей про девушку с длинными рыжими волосами, но никто ничего не знал.
Может быть, ее вообще не было в Киммерии?
***
— Давай попробуем еще раз, — сказал Себастьян через два дня, когда оба, он и Дэвид, стали уже проявлять беспокойство по поводу возвращения в Воронеж.
Я протянула ему блокнот Лилиан, других ее вещей у меня не было. И Себастьян, держа в руках блокнот, погрузился в транс. По выражению его смуглого лица мы с Дэвидом могли только догадываться, где странствовал его взгляд. На его лице появилась страдальческая гримаса, веки с длинными ресницами задрожали, тонкие ноздри раздулись. Что он там такое увидел?
Наконец Себастьян вернулся из своего странствия. Некоторое время он продолжал сидеть с закрытыми глазами, потом произнес устало и печально:
— Я видел ее…
Мы с Дэвидом разом вскочили со своих скрипучих кроватей.
Себастьян снова замолчал, и мы, как ни велико было наше нетерпенье, не решались задавать ему лишних вопросов.
— …на выступе скалы… — продолжал он, — …ее лицо, руки, грудь, камни около нее — все в крови… Еще я видел птиц. Они сидели на скалах, чуть выше, и ждали…
Себастьян замолчал и печально взглянул на нас. Мы с Дэвидом не в состоянии были произнести ни слова.
— …а еще выше, на самой вершине горного массива, стоял старинный замок с башнями.
Мы с Дэвидом переглянулись.
— Помню, Лилиан говорила мне в Воронеже о каком–то замке, — неуверенно произнес он, — но тогда я не придал этому никакого значения.
— Может быть, Лилиан забралась на кара–дагские скалы и упала вниз? — предположила я.
Себастьян ничего не ответил.
— Ну так пойдемте же скорее туда! — вдруг спохватился Дэвид. — Иначе Лилиан погибнет!
Слова Дэвида навели меня на весьма печальную мысль, и я спросила у Себастьяна напрямик:
— Лилиан жива?
Он опустил голову.
— Думаю, что жива… — еле слышно ответил он, — хотя… каким–то иным образом… Да, она жива! Но только в Киммерии…
— Что ты хочешь этим сказать? — нетерпеливо оборвала я его.
Себастьян ничего не ответил.
Спешно собравшись и закрыв ржавым ключом огромный замок, мы направились по берегу в сторону Кара–Дага.
***
Утесы темнели над водой, как опрокинувшийся набок корабль. Два черных утеса. В тихую погоду на них садились чайки, а в шторм утесы почти полностью скрывались под водой, уступая натиску бешено пенящихся волн. Идеальное место для самоубийцы! Отправиться туда вплавь и, если не удастся по дороге нахлебаться вдоволь горько–соленой воды, высадиться на черные камни и принять какую–нибудь отраву…
Такие мысли лезли мне в голову, пока мы шли втроем вдоль берега: впереди Себастьян, за ним Дэвид, потом я. Горячий песок обжигал ноги, и мы шли по воде, увязая по щиколотку в мелкой гальке, снова выходили на горячий песок, заходили в воду по пояс, если путь преграждала отвесная, высотой в несколько метров скала, скользили по валунам… держались за руки, когда волны, набегающие со стороны черных утесов, обдавали наши спины брызгами и пеной.
Мы шли уже около часа и не встретили ни души. Раскаленный песок, пенье волн, слепящее солнце, чайки, ветер, серые скалы, черные утесы…
Полоска пляжа становилась все уже и уже, скалы начинались теперь почти у самой воды. Наверху, среди зеленой, еще не выжженной солнцем травы, пронзительно кричали чайки.
Навстречу нам шла какая–то женщина. Босая, в полупрозрачном, легком, как дымка, зеленом платье, с длинными седыми волосами…
— Леди Гринсливз?! — изумленно произнес Дэвид и подумал: «Вроде бы я сегодня с утра ничего не пил…»
— Это же Мариан! — с радостным удивлением воскликнула я. — Мариан, как ты попала сюда?
Себастьян испуганно метнулся к скале.
А она молча, неспеша, шла прямо к нам. Наконец, остановившись в нескольких метрах от нас, она сказала певучим, как морской ветер, голосом:
— Дальше Дэвид пойдет один.
Дэвид растерянно посмотрел сначала на нас, потом на леди Гринсливз.
— Один? — неуверенно произнес он.
Мариан молча кивнула.
Мы с Себастьяном повернули обратно.
Дэвид стоял и недоуменно смотрел нам вслед. Потом пошел дальше. Один.
Да, теперь он шел один — по горячему песку и по воде, скользя по валунам и цепляясь за выступы скал… Шел туда, куда звала его Лилиан.
Полоска пляжа круто изгибалась вдоль тяжело нависшего над водой скального выступа, море здесь бурлило, набегающие волны с грохотом отскакивали назад, вода доходила Дэвиду до самой шеи. Он чувствовал всем своим телом, как масса воды прижимает его к скалам, ощущал под ногами неустойчивость валунов. Один из круглых белых камней качнулся у него под ногами, тело Дэвида потеряло равновесие, руки отчаянно забили по воде, словно крылья перепуганного гуся… И волна швырнула его в сторону…
Дэвид плескался на мелководье, у самого берега, стараясь нащупать дно, и, невзначай посмотрев вперед, за выступ скалы, увидел нечто неправдоподобное и неописуемое: в десяти метрах от него стояла Лилиан!
С раскинутыми, как на кресте, руками, с запрокинутой назад головой, она казалась прикованной к скале.
Она была совершенно нагая. Волосы падали медно–красной волной на ее плечи, закрывая коричневую от загара грудь, ноги упирались в едва заметный выступ, глаза были закрыты. Она стояла, не шевелясь, не проявляя никаких признаков жизни.
Нащупав наконец дно и прислонившись к скале, Дэвид с восхищением смотрел на нее.
Это о ней он мечтал все эти долгие месяцы! Это ее он жаждал увидеть обнаженной, в ярком солнечном свете, с распущенными до пояса волосами! Он никогда не видел более красивой девушки. Он никогда не желал иной красоты. Он никогда никого не любил, кроме нее. И теперь он не осмеливался приблизиться к ней! Он стоял и смотрел, чувствуя беспредельную, щемящую тоску: он знал, что не сможет заставить себя одолеть эти десять метров!
Барашки волн подбирались к ее ногам, ее бедра были влажными от морской пены, но она не двигалась, прикованная какими–то незримыми цепями к отвесной скале.
«Я вижу тебя, Лилиан! Я несу в себе твой образ, твою печаль, твое одиночество, твою странную красоту. Будь я художником, я бы наполнил тобой все мои картины, я погрузил бы свою кисть в море и облака, растворил бы краски в солнечном свете, смешал бы ветер и морскую пену. Я писал бы твой портрет всю жизнь, вливая в твои черты мои бессонные ночи и бесконечные странствия в поисках тебя… Мой путь среди звезд. Путь к самому себе…»
