И вот теперь перед ней — почти на том же самом месте — сидела его дочь, точная копия отца, если не считать длинных, закрывавших всю спину волос. Даже взгляд у них был одинаковым: хитрый, далекий, непостижимый… И как бы ни были глубоки связи Лилиан с окружающим миром, она никогда полностью не сливалась с ним — так же и в свое время ее отец, между ней и окружающим миром всегда сохранялся определенный интервал, если не сказать, пропасть. И именно этого ей — так же как и ее отцу — не могла простить Галина Борисовна Маринова, будучи ответственным административным лицом и членом Великой Партии.

***

Когда Лембит Лехт появился в Воронеже и устроился на работу в музыкальное училище, Галина Борисовна Маринова была значительно моложе и во рту у нее почти не было золотых зубов. Она тоже только что закончила консерваторию, с блеском защитив диплом на тему партийного руководства в казахской самодеятельности.

С первого же дня Лембит Лехт оказался в числе ее подчиненных, и это не вызывало у него особых тревог: еще со времен своего детдомовского существования он хорошо усвоил, что начальство — это та куча дерьма, которую не только не следует ворошить, но надлежит окружать почетными водо–газо–звуконепроницаемыми мраморными и гранитными стенами. Чтобы ни одна ядовитая капля духовных испражнений начальства не смогла упасть под ноги еще не разучившегося трудиться, чудом уцелевшего потомка эстонских землепашцев.

И при всей своей опытности по части «инженерии человеческих душ», заведующая отделением и член Великой Партии Галина Борисовна Маринова не в состоянии была уловить утонченной насмешки в вежливо–куртуазных манерах Лембита Лехта. У нее просто дух перехватывало, когда она — совершенно случайно! — оказывалась поблизости от него. Все ее ответственно–административное существо трепетало, судорожно впитывая в себя отголоски неукротимой, поистине бетховенской жизненной энергии и мужской силы, исходящей от Лембита. Непостижимо–тонкий, хотя и облаченный в грубоватые одежды юмор, хитрый блеск зеленовато–серых глаз, крепкие веснушчатые руки, мощная, краснеющая во время игры шея… Один только хрипловатый смех Лембита так будоражил невинно–бюрократическую душу Галины Борисовны Мариновой, что ее тут же захлестывало желание…

Целых двенадцать лет Лембиту удавалось успешно маневрировать в мутных и далеко не безопасных водах учебного процесса. При этом ему посчастливилось отделаться всего лишь сорока тремя взаимопосещениями, хотя Галина Борисовна Маринова, став к тому времени директором музыкального училища, считала, что Лембиту Лехту следовало более активно перенимать ее методический опыт.

Выдумывая все новые и новые способы обольщения неотесанного эстонского мужика, Галина Борисовна Маринова, с присущей ей изобретательностью, остановилась наконец на идейно–воспитательной работе. В этом деле Лембит Лехт был полным профаном, именно тут–то его и следовало хорошенько прижать… Ах, если бы этот рыжий мужлан хоть раз прижал ее в каком–нибудь укромном местечке! В учительской раздевалке, например, или в ее кабинете! Придавил бы ее своей медвежьей, наверняка волосатой грудью, рванул бы своей мясистой лапой молнию на ее юбке…

Вопрос об идейно–воспитательной работе был для Лембита Лехта тем же самым, что кость для собаки, застрявшая у нее в горле. Два дня он ходил бледный и беспомощный, с ненавистью замечая на себе призывно–торжествующие взгляды Галины Борисовны Мариновой. С какой радостью он расплющил бы одним ударом кулака эту парадно–размалеванную, золотозубую рожу! Но вместо этого он вежливо–куртуазно улыбался ей, делая вид, что ничто его так не радует в жизни, как именно перспектива проявить себя в сфере идейно–воспитательной работы.

И Галина Борисовна Маринова видела, что идет по верному пути.

Но откуда ей было знать, до каких именно пределов простирается коварство этого эстонского отщепенца, за двенадцать лет не уличенного ни в каких связях ни с женским, ни с мужским персоналом музыкального училища!

Да, Лембит Лехт проявил истинное коварство, истинную северную хитрость, обратившись за помощью ко мне! Ведь кто, кроме меня, шестнадцатилетней ученицы девятого класса с математическим уклоном, мог с такой прирожденной демагогией, с такой преступной непринужденностью имитировать стиль и сам дух коммунистического пустословия? Никто не справился бы с этой почетной задачей лучше меня. И я с великой охотой взялась помогать Лембиту. О, здесь я была в своей стихии! Идеологическая борьба, чуждые проявления буржуазной культуры, прогрессивность марксистско–ленинской мысли… Да я могла просто горы свернуть на этом поприще!

Целую неделю я просидела в библиотеке, исписала мелким почерком гору ни в чем не повинной бумаги, законспектировала рекордное количество великих и нетленных произведений. Мой отец не мог нарадоваться на меня. «Это принесет тебе большую пользу, — говорил он. — Это даст тебе базу для вступления в партию». Я неопределенно кивала, с ужасом представляя, что то же самое могут подумать и о Лембите. Благодаря моим невинным, можно сказать, детским усилиям, ему могут предложить… Нет, только этого не хватало!

Наконец мой великий труд обрел форму пространного демагогического, сорокапятиминутного доклада. И Лембит Лехт с благоговением принял из моих рук картонную папку с пронумерованными и прошитыми красной нитью листами.

Ему понадобилось два дня, чтобы при моем содействии вникнуть в смысл написанного и приловчиться бегло читать текст, сочинить который наверняка не смог бы ни один великий композитор…

У Лембита наверняка был очень мужественный и очень сексуальный вид, когда он, краснея, как вареный рак, и для убедительности ударяя по трибуне увесистым кулаком, излагал перед собравшимися свои — а вернее, мои! — идеологически выдержки по поводу… По поводу чего? Да, по поводу деструктивного влияния буржуазной пропаганды на широкую беспартийную массу…

Лично я сомневаюсь в том, что кто–нибудь из присутствующих на политзанятии, включая дежурного кэгэбэшника, понял, о чем болтал почти целый час Лембит Лехт. Но доклад всем очень понравился, Галина Борисовна Маринова была тронута до глубины души и долго жала Лембиту руку. А Лембит, гордый своим заслуженным успехом, выкатив вперед грудь, победоносно смотрел поверх голов, при этом самодовольно и хитро улыбаясь. Похвалу кэгэбэшника он принял со сдержанным величием знающего себе цену гения.

Но тут случилось то, чего я больше всего опасалась. Окончательно сраженная эротической привлекательностью докладчика, Галина Борисовна Маринова предложила рекомендовать Лембита Лехта в члены Великой Партии! Все с бурным восторгом поддержали ее предложение. Теперь каждому стало ясно, какие интеллектуальные и духовные сокровища таил в себе этот скромный советский педагог, каким мощным идеологическим потенциалом он обладал! «Рекомендовать!» — гремел голос общественности.

Лембит был в ужасе. Такого поворота событий он никак не ожидал. Румянец моментально сошел с его разгоряченных щек, руки похолодели. Только теперь до него дошло, какую свинью я ему подложила. «Дрянная девчонка! — подумал он, неуклюже засовывая листы в картонную папку. — Одурачила бедного, невинного, ни о чем не подозревавшего старого Лембита! Как мне теперь быть?»

Веснушчатое лицо Лембита снова стало красным. «Нет, так просто я не сдамся! — сжав кулаки, подумал он. — Ведь я выбирался еще и не из таких ловушек!»

Придав лицу выражение солидности и спокойствия, Лембит прокашлялся и, смиренно сложив на подтянутом животе руки, сказал:

— Я недостоин такого высокого доверия.

Это было сказано скромно, но убедительно.

На ближайшем педсовете Лембита наградили почетной грамотой.

Сразу после этого Галина Борисовна Маринова вызвала его в свой кабинет. Решающий момент, по ее мнению, настал.

Непринужденно защелкнув замок, она подошла к Лембиту почти вплотную и улыбнулась ему своей золотой улыбкой. От неожиданности Лембит попятился, но тут же сообразил, что на этот раз окончательно влип. Пухлые, наманикюренные пальцы Галины Борисовны Мариновой проворно ощупали его ширинку — словно он давал ей на это какое–то право! — расстегнули молнию и… Лембит не мог сказать, что все это было для него так уж неприятно. Он мог бы, конечно, оттолкнуть ее, нагрубить ей. Но это вряд ли помогло бы. В директорском кабинете он был не кошкой, а мышкой! И ему совершенно не хотелось быть обвиненным в насилии по отношению к члену Великой Партии. Ведь уже на следующий день все училище узнало бы новость: Лембит Лехт пытался изнасиловать (безуспешно, разумеется!) директора!