– И что же? – спросил сэр Эдвард дрожащим голосом.

– Да она не пошла.

Мой отец облегченно вздохнул.

– И все ведь из гордости: она ведь дворянка. Уж эти мне дворяне, чтобы их всех…

– Осторожнее, – сказал адмирал, вставая, – я сам дворянин…

– Э, ваше превосходительство, ведь я это говорю о тех дворянках, которые пьют только воду. Вы изволили взять у меня четыре бочонка?

– Шесть.

– Да-да, шесть!.. Виноват, ошибся. Больше ничего не прикажете, ваше превосходительство? – спросил пивовар, почтительно кланяясь сэру Эдварду, который пошел к дверям.

– Ничего, прощайте, любезный друг. – И он сел в карету.

– Домой прикажете? – спросил кучер.

– Нет, к доктору.

А дождь все лил и лил. Кучер, бормоча про себя, сел на козлы и погнал лошадей во всю мочь. Минут через десять приехали на место. Доктора дома не оказалось.

– Куда прикажете? – спросил кучер.

– Куда хочешь.

Возница воспользовался этим и поехал домой. Отец по возвращении прошел прямо в свою комнату, не сказав никому ни слова.

– Господин-то, кажется, рехнулся! – сказал кучер, встретившись с Томом.

– Эх, брат Патрик, уж я и сам то же думаю! – ответил Том.

Действительно, в их господине произошла такая перемена, и притом так внезапно, что слуги, не понимая настоящей причины, сочли это помешательством. Вечером они сообщили свое мнение доктору, когда тот, как обычно, пришел играть в вист.

Доктор слушал их внимательно, прерывая по временам рассказ выразительным «Тем лучше», а потом, когда они закончили, он, потирая руки, пошел в комнату сэра Эдварда. Том и Патрик смотрели ему вслед, покачивая головами.

– Очень рад, любезный друг, что вы пришли! – воскликнул отец, как только увидел доктора. – Мне сегодня хуже, чем когда-либо прежде!

– Неужели?.. Ну что ж, и то хорошо, что вы это замечаете.

– Я думаю, что у меня сплин уже с неделю.

– А я думаю, что сплин у вас уже с неделю как прошел.

– Мне все наскучило…

– Почти все.

– Везде скучно.

– Почти везде.

– Том несносен.

– Это понятно.

– Робинсон надоел мне до смерти.

– Ну, да не его это дело – быть забавным.

– Сандерс наводит на меня тоску.

– Да, я думаю! Управляющий – честный человек!

– Да, признаюсь, доктор, даже и вы иногда…

– Да, но в былые времена…

– Что вы хотите сказать?

– Я-то знаю.

– Послушайте, доктор, мы, право, поссоримся!

– Анна-Мэри помирит нас.

Сэр Эдвард покраснел, как ребенок, которого уличили в шалости.

– Послушайте, поговорим откровенно! Скучали ли вы в гостях у Анны-Мэри?

– Ни минуты.

– Скучали ли вы, когда Анна-Мэри была у вас?

– Ни секунды.

– Стали бы вы скучать, если бы могли видеть ее каждый день?

– Никогда!

– И Том не был бы для вас несносным?

– Том! Да я его от души любил бы.

– И Робинсон не надоедал бы вам?

– Думаю, что я был бы, напротив, очень к нему привязан.

– А Сандерс наводил бы на вас тоску?

– О, я бы любил и уважал его!

– А со мной вы захотели бы ссориться?

– С вами мы были бы друзьями до гроба.

– Чувствовали бы вы себя нездоровым?

– Я был бы бодр, как юнец!

– И не думали бы, что у вас сплин?

– О, думаю, я стал бы весел, как морская свинка!

– За чем же дело стало? Нет ничего проще, чем видеть Анну-Мэри каждый день.

– Каким же образом? Говорите, доктор, ради бога, говорите, я на все готов!

– Нужно жениться на ней.

– Жениться! – вскрикнул сэр Эдвард.

– Ну да, жениться! Само собой разумеется, что она в компаньонки к вам не пойдет.

– Но, любезный мой, она не хочет замуж.

– Ну, девушки всегда так говорят!

– Ей предлагали выгодную партию, и она отказала.

– Какая же партия? Пивовар! Дочери барона Лемтона неприлично торговать пивом.

– Но вы забываете, доктор, что я стар.

– Вам сорок пять лет, а ей тридцать.

– Я безногий.

– Она иным вас и не знала, следовательно, привыкла к этому.

– Вы знаете, характер у меня несносный.

– Напротив, вы добрейший в мире человек.

– В самом деле? – спросил сэр Эдвард простодушно.

– Уверяю вас.

– Но есть еще одно затруднение.

– Какое же?

– У меня язык не повернется сказать, что я ее люблю.

– Зачем же вам самим об этом говорить?

– Да кто же скажет вместо меня?

– Я.

– О, вы дарите мне жизнь!

– На то я и доктор.

– Когда же вы к ней поедете?

– Завтра, если вам угодно.

– Отчего же не сегодня?

– Сегодня ее нет дома.

– Так дождитесь ее.

– Хорошо, сейчас велю седлать моего коня.

– Возьмите лучше мою карету.

– Ну так прикажите закладывать!

Мой отец позвонил так, что чуть не оборвал колокольчик. Патрик прибежал в испуге.

– Закладывай скорее! – крикнул сэр Эдвард.

Патрик убедился окончательно, что господин помешался. За Патриком вошел Том. Сэр Эдвард бросился обнимать его. Том глубоко вздохнул. Он ясно видел, что капитан сошел с ума.

Через четверть часа после этого доктор, получив полномочия, отправился в путь. Поездка его имела самые счастливые последствия и для отца, и для меня. Для батюшки потому, что он месяца через полтора женился на Анне-Мэри. Для меня потому, что месяцев через десять, после того как он на ней женился, я имел честь появиться на свет.

Первые годы своей жизни я не помню, вспоминаю лишь слова матушки, что я был премиленький мальчик. Когда я вглядываюсь в прошлое, то вижу, как играю на зеленом лугу, который расстилался перед крыльцом и в центре которого росли сирень и жимолость, а матушка, сидя на зеленой скамейке, читает или вышивает и, поднимая время от времени глаза, улыбается мне или посылает поцелуи. Часов в десять утра отец, почитав журналы, выходил на крыльцо, матушка тотчас бежала к нему навстречу, я спешил за ней. Потом мы отправлялись гулять, и обыкновенно прямо к той беседке, где батюшка в первый раз увидел Анну-Мэри. Через некоторое время Джордж приходил сказать, что лошади готовы, мы отправлялись кататься часа на два, на три, ездили или к мадемуазель Вильвиель, которой матушка отдала и свой домик, и свои сорок фунтов дохода, или к каким-нибудь неимущим больным, для которых Анна-Мэри всегда была ангелом-хранителем и утешительницей; потом, проголодавшись, мы возвращались в поместье. После десерта я поступал в распоряжение Тома, и это было для меня самое веселое время: он сажал меня на плечо и уносил смотреть собак, лошадей, влезал на деревья за гнездами, а я между тем, сидя внизу, тянул к нему ручонки и кричал что было мочи: «Том! Том! Не упади!» Наконец, он приводил меня домой. Обессиленный, я обычно уже клевал носом, но все-таки хмурился, когда видел Робинсона, потому что меня посылали спать в то время, когда он приходил. Если я упрямился, не шел, опять посылали за Томом, он приходил в гостиную, брал меня на руки и уносил. Я немного сердился, но Том клал меня в койку и начинал качать, рассказывая мне сказки, я засыпал с первых слов, а потом маменька переносила меня в постель. Прошу читателей извинить меня за то, что я вспоминаю все эти мелкие подробности, – теперь уже ни отца, ни матери, ни Тома нет на свете, мне сорок пять лет, как было отцу, когда он вышел в отставку, и я живу один в нашем старом поместье, и во всей округе нет ни одной Анны-Мэри.

Первую зиму, которую помню, я провел очень весело: снегу было пропасть, и Том выдумывал множество устройств – силков, сетей и прочее, – чтобы ловить птичек, которые, не находя пищи на полях, перебирались ближе к жилью. Отец отдал нам большой сарай, и Том велел закрыть его спереди частой решеткой, сквозь которую маленькие птички не могли выбраться наружу. В этот сарай мы сажали своих пленников, и они находили там обильную пищу и убежище на нескольких сосенках, стоявших в кадках. Я помню, что к концу зимы пленных у меня было бесчисленное множество.