На следующее утро сэру Эдварду пришло в голову, что мисс Анна, верно, нынче уже не придет, да и у него нет никакого предлога для визита. Моряку казалось, что время тянется ужасно медленно, и он был печален и уныл настолько, насколько накануне был любезен и весел.
Дожив до сорока пяти лет, мой отец никогда еще не влюблялся. Он поступил на службу ребенком и не знал других женщин, кроме своей матери. Душа его была открыта лишь для великих картин природы; суровые привычки подавили нежные порывы, и, проводя всю жизнь в море, он считал лучшую половину рода человеческого роскошью, которую Господь Бог рассеял на земле, подобно дивным цветам или поющим птицам. Сказать по правде, те из цветов или птичек, которых ему случалось встречать, были вовсе не привлекательны. Он знавал только содержательниц таверн в портах, где бывал, гвинейских и занзибарских негритянок, готтентоток с мыса Доброй Надежды и патагонок Огненной Земли. Мысль, что его род пресечется на нем, и в голову ему не приходила, а если и приходила, то не очень его беспокоила. Само собой разумеется, что при таком равнодушии в прошлом первая же очаровательная женщина, с которой бы столкнулся сэр Эдвард, непременно должна была сбить его с пути, а тем более женщина, замечательная во всех отношениях, какой была Анна-Мэри. Что должно было случиться, то и случилось. Не ожидая атаки, отец не занял оборонительную позицию, а потому был разбит наголову и взят в плен при первой же стычке.
Сэр Эдвард провел день, как ребенок, который потерял лучшую свою игрушку и от досады ни на что другое и смотреть не хочет. Он сердился на Тома, повернулся спиной к Сандерсу и развеселился немного, только когда доктор, как обычно, пришел играть в вист. Но моряку было уже не до карт, он увел доктора к себе в кабинет и говорил с ним обо всем, за исключением того, о чем ему действительно хотелось говорить: спрашивал, каково самочувствие его больного, и предлагал съездить в деревню вместе. К несчастью, тот больной давно выздоровел. Тут сэр Эдвард начал пенять почтенному эскулапу, что он излечивал всех, кроме него, а ему в этот день было смертельно скучно. Отец прибавил, что чувствует себя хуже, чем когда-либо, и непременно умрет, если проведет в таких муках еще хотя бы три дня. Доктор советовал ему пить травяной настой, есть ростбиф и как можно больше развлекаться. Сэр Эдвард послал его к черту с его травяным настоем, ростбифом и развлечениями и лег спать рассерженный, так и не посмев ни разу произнести имя Анны-Мэри. Доктор ушел, потирая от радости руки.
На другой день стало еще хуже: никто не смел подступиться к сэру Эдварду. Одна мысль занимала его, одно желание гнездилось в его сердце: желание увидеть Анну-Мэри… Но как это сделать? В первый раз их свел случай, во второй ее привела благодарность, потом он нанес ей визит из приличия, она пришла с ответным визитом, и кончено. Оставалась одна надежда – на вдов и сирот, но ведь не каждый же день умирает какой-нибудь бедняк, оставляя вдову и сирот; да хоть бы и умер – вполне возможно, что Анна-Мэри не решится побеспокоить его еще раз. И напрасно: сэр Эдвард в тот момент готов был пристроить всех вдов и принять на свое содержание всех сирот графства.
Погода была дождливая, и потому сэр Эдвард не надеялся, что Анна-Мэри придет в его поместье, он решил выехать сам и велел заложить лошадей. Том спросил у своего господина, не прикажет ли он составить ему компанию, но мой отец ответил: «Ты мне не нужен». А когда кучер осведомился, куда господин прикажет ехать, сэр Эдвард бросил: «Куда хочешь». Ему было все равно, куда ехать, потому что он не смел сказать, куда бы ему хотелось.
Кучер подумал немножко, потом подкрутил усы и пустил лошадей в галоп. Дождь лил стеной, и кучеру очень хотелось приехать хоть куда-нибудь. Через четверть часа он остановился. Отец высунулся из окна: карета стояла у дверей дома того пациента, а следовательно, прямо напротив дома Анны-Мэри. Кучер вспомнил, что в последний раз, когда они тут были, господин пробыл с визитом два часа, и потому надеялся, что так же будет и нынче, а между тем дождь пройдет. Итак, кучер соскочил с козел и отворил дверцу.
– Что ты делаешь? – вскрикнул сэр Эдвард.
– Приехали, сударь.
– Куда мы приехали?
– В деревню, ваше превосходительство.
– Да зачем же в деревню?
– А разве ваше превосходительство не сюда изволили ехать?
Кучер нечаянно угадал. Сэру Эдварду именно сюда и хотелось, а потому он не нашелся, что ответить.
– Хорошо, – сдался он. – Помоги мне выйти.
Отец постучал в двери дома бывшего больного, которого не знал даже по имени. Выздоравливающий сам отворил дверь. Сэр Эдвард притворился, будто ему хотелось знать, что делает пациент, к которому он дня четыре назад завозил доктора.
Хозяин дома, толстый пивовар, который был вынужден прибегнуть к помощи медицины, потому что объелся на свадьбе своей дочери, был очень рад, что такой знатный господин вздумал посетить его. Он провел гостя в лучшую свою комнату, учтиво попросил его сесть и принес ему на пробу пиво всех сортов.
Отец мой уселся у окна так, чтобы было видно улицу, и налил себе портера. Пивовар, чтобы удовлетворить любопытство почтенного посетителя, принялся в подробностях рассказывать о своей болезни. А заболел он якобы совсем не оттого, что объелся, а оттого, что выпил на радостях крошечную рюмочку вина, питья самого вредного. Потом, пользуясь случаем, он поинтересовался, не угодно ли сэру Эдварду будет купить пива, и тот велел прислать в замок два бочонка.
Эта сделка немного их сблизила, и пивовар решился спросить, что это его превосходительство все изволит смотреть на улицу.
– Я смотрю на этот дом с зелеными ставнями, что прямо напротив вашего.
– А, это дом Анны-Мэри!
– Очень милый.
Пивовару послышалось, что гость сказал: «очень милая», – и он ответил:
– Да-да, девушка хороша, к тому же добра, да пребудет с ней Господь! Вот, хотя бы и теперь, видите, какая погода: зги божьей не видать, – а она отправилась за пять миль отсюда ухаживать за одной бедняжкой, у которой и так было шестеро детей, а теперь еще двое прибавилось. Она хотела пойти пешком, но я ей сказал: возьмите мою повозку, мисс Анна, пожалуйста. Она было и туда, и сюда, да я опять: возьмите, дескать, матушка, ну сделайте милость. Она и взяла.
– Послушайте, – сказал сэр Эдвард, – пришлите мне лучше не два, а четыре бочонка пива.
– Не прикажете ли еще бочоночка два, ваше превосходительство? Пивцо, право, доброе.
– Нет, мне больше не нужно, – с улыбкой ответил сэр Эдвард. – Но я хвалил не мисс Анну, а ее дом.
– Ах, вы правы: домик недурен. Да ведь у нее больше ничего и нет, кроме этого домика и небольшого дохода, и из того она половину отдает нищим, так что ей, бедняжке, не на что пива купить – пьет только чистую воду.
– Француженки обыкновенно пьют воду, – заметил мой отец, – а ее воспитывала француженка, мисс Вильвиель.
– Не смею спорить с вашим превосходительством, но мне, право, не верится, чтобы человек по доброй воле стал пить воду вместо пива. Знаю, что французы пьют воду и едят кузнечиков, но ведь мисс Анна – коренная англичанка, дочь барона Лемтона. Славным человеком был покойный! Отец мой знавал его. Барон, говорят, достойно дрался при Престонпенсе[2], за это его состояние изъяли в королевскую казну, и он, бедняга, вынужден был уехать во Францию вслед за претендентом. Нет, ваше превосходительство, верьте или нет, а мисс Анна не по доброй воле пьет воду. А как подумаешь, что она, моя голубушка, могла бы всю жизнь потягивать пивцо, да еще какое!
– Как же это?
– Да мой сынишка влюбился в нее и затеял было женитьбу.
– Неужели вы не позволили?
– О, я было ни в какую! Как малому, который получит в наследство десять тысяч фунтов стерлингов и может взять за невестой вдвое и втрое больше этого, жениться на девушке, у которой за душой ничего? Нет, это не дело! Но, сколько я ни отговаривал его, он все упорствовал. Нечего делать, пришлось благословить.
