Ничто, кроме опасности, которую мне открыли, не могло бы возвысить в моих глазах возложенную на меня миссию. Она больше пристала шакалу, а не льву – я это очень хорошо понимал, а потому был сам не свой, но раз жизнь моя подвергалась опасности, раз могла быть борьба, значит, могла быть и победа, а победа всегда облагораживает, это волшебное средство превращает свинец в золото.

В это время в Плимуте пробило восемь часов, я мог добраться до Вальсмоута часа за полтора, а товарищи мои – за два. Я простился с ними, Борк пожелал мне успеха, и я отправился в путь.

Тогда была осень, погода стояла холодная и пасмурная, облака, подобно безмолвным волнам, катились над моей головой, время от времени налетал порывистый ветер, сгибая деревья и срывая с них последние листья, которые били меня по лицу. Сквозь облака просачивался какой-то сероватый болезненный свет, порой начинал лить дождь, который то переходил в морось, то снова превращался в ливень. Пройдя мили две, я вспотел и вместе с тем продрог. Однако я продолжал идти, или, лучше сказать, бежать среди этого мрачного безмолвия, которое нарушалось только стонами земли и слезами неба. За всю свою жизнь я не видел ночи мрачнее этой.

То, что меня ожидало, до такой степени занимало мои мысли, что я шел полтора часа, ни на минуту не замедляя шага, и между тем нисколько не устал. Наконец, я увидел огни Вальсмоута. Я остановился, чтобы осмотреться, мне нужно было пройти к таверне Джемми, прямо, без расспросов. Иначе возникли бы подозрения, потому что нет матроса, который не знал бы этой таверны. Но с того места, где я остановился, видно было только нагромождение крыш, потому я решил войти в деревню, надеясь, что как-нибудь угадаю. И точно, ступив на первую же улицу, я тотчас увидел в другом ее конце фонарь, который, как говорили мне товарищи, висит у дверей таверны. Я пошел прямо туда, вспомнив пословицу, что смелость города берет.

Кабак Джемми по крайней мере не пытался обманывать честной народ почтенной наружностью: то был настоящий разбойничий притон, дверь была как в тюрьме, узенькая и низкая, а над ней зияло отверстие, которое в тавернах называется обыкновенно «шпионским окном»: хозяин действительно смотрел из этой форточки, кто к нему пришел. Я стал глядеть сквозь решетку в этом окошке, но за ним был какой-то темный провал, и только сквозь щели дверей следующей комнаты пробивался свет; я решил, что там кто-нибудь есть.

– Эй, кто там, отворите! – закричал я.

Хотя я и выкрикнул эти слова самым грубым голосом, и притом изо всей мочи ударил в дверь кулаком, однако же ответа не последовало. Подождав немножко, я крикнул опять, но все напрасно.

Я отошел, пятясь от этого странного дома, чтобы осмотреться: мне пришло в голову, что, может быть, эта дверь сделана тут только для вида, а где-нибудь есть другой вход, но окна были закрыты решетками, и я вынужден был вернуться к дверям. Я опять приблизился к отверстию и в этот раз остановился в нескольких дюймах от решетки: кто-то с другой стороны прижался к ней лицом и глядел на меня.

– Наконец-то! – воскликнул я. – Да отворяйте же, черт вас возьми!

– Кто там? Что тебе надо? – послышался приятный голосок, услышать который я совсем не ожидал.

Ясно было, что говорила молоденькая девушка.

– Ты хочешь знать, кто я, моя милая? Я матрос, и мне придется переночевать в тюрьме, если ты, моя лебедушка, не пустишь меня к себе.

– С какого ты корабля?

– С «Борея», который завтра выходит в море.

– Ступай сюда, – сказала она, приотворив дверь так осторожно, что кроме меня мышь бы не пролезла. Потом девушка тотчас заперла дверь на два замка и на засов.

Признаюсь, при лязге замков у меня мороз по коже пошел. Впрочем, назад пути не было. Девушка отворила другую дверь, и я очутился на свету. Я окинул глазами всю комнату, и взор мой остановился на хозяине: он был таким здоровяком, что другой на моем месте струсил бы, взглянув на него.

Мистер Джемми был молодцом футов шести ростом, здоровым и рыжим, в зубах он держал коротенькую трубку, глаза сверкали и, казалось, проникали прямо в душу собеседника.

– Отец, – сказала девушка, – этот матрос просит, чтобы мы пустили его на ночь.

– Кто ты? – спросил Джемми после непродолжительного молчания.

По его выговору тотчас становилось ясно, что он ирландец.

– Кто я? Мать моя из Лимерика, – ответил я на минстедском наречии, на котором говорил как на родном языке. – Неужто ты не видишь, что я ирландец?

– Да, ты, похоже, точно ирландец, – согласился хозяин, вставая со стула.

– Да уж, могу похвалиться, чистый ирландец.

– Ну так милости просим, земляк, – сказал он, подавая мне руку.

Я собирался пожать его огромную лапу, но он, будто одумавшись, заложил руки за спину и, посмотрев на меня своими дьявольскими глазами, спросил:

– Если ты ирландец, так, должно быть, католик?

– Разумеется, католик.

– А вот посмотрим.

С этими словами, которые немного меня обеспокоили, он подошел к шкафу, вынул оттуда книгу и открыл ее.

– In nomine Patris et Filii et Spiritus Sanсti[8], – прочел он.

Я посмотрел на него с величайшим удивлением.

– Ну, что ж, отвечай! – сказал он. – Если ты католик, так должен знать мессу.

Я понял, в чем дело. Поскольку в детстве я часто играл с требником миссис Денисон, в котором были картинки, я стал вспоминать то, что тогда знал назубок.

– Amen[9], – ответил я.

– Introibo ad altare Dei[10], – продолжал Джемми.

– Ad Deum, qui laetificat juventutem mean[11], – ответил я так же бойко.

– Dominus vobiscum[12], – сказал мистер Джемми, оборачиваясь ко мне.

Но я уже ничего больше не знал и молчал, а Джемми держал еще ключ от шкафа, ожидая ответа, который должен был убедить его, что я точно ирландец.

– Et cum spiritu tuo[13], – прошептала мне девушка.

– Et cum spiritu tuo! – закричал я во все горло.

– Браво! – воскликнул Джемми. – Ты наш. Теперь говори, чего ты хочешь? Что тебе нужно? Проси что угодно, все будет, разумеется, если у тебя есть деньги.

– За деньгами дело не станет, – отвечал я, позвякивая несколькими монетами, которые были у меня в кармане.

– Ты очень кстати пришел, прямо на свадьбу, – вскрикнул почтенный содержатель «Зеленого Эрина».

– Какую свадьбу? – спросил я с удивлением.

– Не знаешь ли Боба?

– Боба? Как не знать!

– Он ведь женится.

– Неужели?

– Сейчас и свадьба идет.

– Да ведь он здесь не один с «Трезубца»?

– Какое один! Семеро, любезный друг, ровно семеро, как семь смертных грехов.

– Где же они теперь?

– В церкви.

– Нельзя ли и мне туда?

– Пожалуй, пойдем, я тебя провожу.

– Зачем тебе беспокоиться? – сказал я, стараясь от него отделаться. – Я и один дойду.

– Как бы не так! Через улицу, что ли? Высунь только нос – адмиральские шпионы тебя и схватят. Нет-нет, пойдем лучше со мной.

– Так, значит, отсюда есть потайной ход в церковь?

– Не без этого. Пойдем.

Мистер Джемми схватил меня за руку и потащил с самым дружелюбным видом, но с такой силой, что я не мог сопротивляться. Однако же я был этому совсем не рад: мне вовсе не хотелось столкнуться с нашими дезертирами. Невольно я сунул руку за пазуху и взялся за свой мичманский кинжал, который на всякий случай спрятал под фланелевой рубашкой. Будучи не в силах противиться железной руке, которая меня тащила, я следовал за проводником, намереваясь действовать по обстоятельствам, но решившись на все, потому что моя карьера зависела от того, как я окончу это опасное предприятие.

Мы прошли две или три плохо освещенных комнаты: в одной из них был накрыт ужин, не изысканный, но сытный, потом спустились в какой-то подвал. Джемми, не выпуская меня, шел на ощупь. Наконец, остановившись на минуту, он отворил дверь. Меня обдало свежим воздухом, я запнулся за ступеньки лестницы и вслед за тем почувствовал, что попал под дождь. Я поднял глаза: над нами было небо. Осмотревшись, я увидел, что мы на кладбище, в конце его стояла невзрачная церковь, два освещенных окна смотрели на нас, как два глаза. Опасность была близко. Я вытащил до половины кинжал и собрался идти дальше, но тут Джемми остановился.