— Дело в том, что я уже видел двух обежьян в клетке, — настаивал овернец, — и сын Шан Пьера шкажал мне, что он продал свою обежьяну гошподину Думашу. Тогда я шкажал: «Если гошподин Думаш хочет и мою обежьяну, я ее продам ему, и не дороже, чем сын Шан Пьера продал швою».

— Дорогой друг, благодарю тебя за то, что ты оказал мне предпочтение; вот тебе за это франк, но мне хватит и двух четвероруких. Если бы у меня было их больше, мне пришлось бы держать слугу только для них.

— Сударь, — произнес Мишель. — Сулук ничего не хочет делать; не могли бы вы поставить его во главе обезьян?

Это предложение открывало для меня новые перспективы в отношении Сулука.

Алексис, прозванный Сулуком, был негритенок тринадцати или четырнадцати лет, совершенно черный — должно быть, из Сенегала или Конго.

Он жил в моем доме уже пять или шесть лет.

Однажды Дорваль пришла ко мне обедать и принесла его с собой в большой корзине.

— Смотри, — сказала она, открывая корзину, — я хочу кое-что тебе подарить.

Приподняв груду цветов, я увидел, что на дне корзины копошится что-то черное с двумя большими белыми глазами.

— Ой, что это? — спросил я у нее.

— Не бойся, оно не кусается.

— Но что это, в конце концов?

— Это негр.

— Смотри-ка, негр!

И, запустив обе руки в корзину, я схватил негра за плечи и поставил его на ноги.

Он смотрел на меня с доброй улыбкой, сверкая не только глазами, но и тридцатью двумя белыми как снег зубами.

— Откуда, черт возьми, это взялось? — спросил я у Дорваль.

— С Антильских островов, дорогой; один из моих друзей, приехавший оттуда, привез мне его. Он у меня уже год.

— Я никогда его не видел.

— Конечно, ты ведь никогда не приходишь. Почему же тебя совсем не видно? Приходи завтракать или обедать.

— Нет; тебя окружает толпа прихлебателей, которые тебя заживо съедают.

— Ты совершенно прав; но только теперь это недолго протянется. Сейчас, бедный мой друг, они обгладывают косточки.

— Бедное ты, несчастное Божье создание!

— Вот я и сказала себе, взглянув на Алексиса: «Давай-ка, мальчик мой, я отведу тебя в такое место, где тебе, возможно, платить будут не более аккуратно, чем здесь, но где ты, по крайней мере, будешь есть каждый день».

— Но что, по-твоему, я должен сделать с этим парнишкой?

— Он очень умен, уверяю тебя, доказательство тому — в те дни, когда обед кончается рано, когда недостает жаркого, я поступаю подобно госпоже Скаррон — рассказываю истории. Так вот, иногда я поворачиваюсь в его сторону и вижу, как он плачет или смеется, смотря по тому, грустной или веселой была история. Тогда я продлеваю историю; все думают, я делаю это для них — вовсе нет, это ради Алексиса. Я говорю себе: «Бедное дитя, они отнимают у тебя обед, но твою историю они не съедят». Не так ли, Алексис?

Алексис утвердительно кивнул.

— Послушай, у тебя самое доброе сердце из всех, что я знаю!

— После тебя, мой большой пес! Ну, берешь ты Алексиса?

— Я беру Атексиса.

Я повернулся к моему новому сотрапезнику.

— Значит, ты приехал из Гаваны? — спросил я у него.

— Да, сударь.

— А на каком языке говорят в Гаване, мальчик мой?

— На креольском.

— Да? И как же сказать по-креольски: «Добрый день, сударь»?

— Надо сказать: «Добрый день, сударь».

— А как будет: «Здравствуйте, сударыня»?

— Говорят: «Здравствуйте, сударыня».

— Тогда все в порядке, мальчик мой, мы будем говорить по-креольски. Мишель! Мишель!

Вошел Мишель.

— Смотрите, Мишель, этот гражданин теперь живет в нашем доме; поручаю его вам.

Мишель взглянул на него и спросил:

— Кто тебя стирал, мальчик мой?

— Простите? — не понял Алексис.

— Я спрашиваю, как зовут твою прачку, чтобы потребовать у нее вернуть деньги за стирку. Она тебя обокрала. Ну, идем, Сулук.

И Мишель увел Алексиса, который был Алексисом для всех остальных, но для Мишеля так и остался навсегда Сулуком.

С тех пор Алексис поселился у меня в доме.

Мне очень хочется, вопреки моему обыкновению, немедленно дорассказать вам историю Алексиса.

Алексис продолжал служить у меня до Февральской революции.

На следующий день после провозглашения Республики он вошел в мой кабинет и встал напротив моего стола.

Закончив страницу, я поднял голову.

Лицо Алексиса было радостным.

— Ну, Алексис, — спросил я, — в чем дело?

Между собой мы продолжали говорить по-креольски.

— Вы знаете, что теперь больше нет слуг, — сказал Алексис.

— Нет, я этого не знал.

— Так вот, сударь, я говорю вам об этом.

— Ах, Господи, мальчик мой! Но мне кажется, что это очень дурное известие для тебя!

— Нет, сударь, напротив.

— Тем лучше! И что ты будешь делать?

— Сударь, я хотел бы стать моряком.

— Вот совпадение! Можешь похвастаться тем, что родился под счастливой звездой. У меня как раз один друг занимает кое-какой пост в морском министерстве.

— Господин Араго?

— Черт возьми! Куда ты хватил, проказник! Всего лишь министр! Правда, он тоже принадлежит к числу моих друзей, но речь идет не о нем: я говорю об Аллье.

— И что же?

— Так вот, я дам тебе записку к Аллье; он завербует тебя или поможет тебе завербоваться во флот.

Взяв лист бумаги, я написал:

— Держи, — сказал я Алексису, — вот твой аттестат.

И протянул ему письмо.

— Вы написали адрес? — спросил Алексис (он говорил по-креольски, но ни читать, ни писать даже по-креольски не умел).

— Я написал имя, Алексис; что касается адреса, это ты должен его найти.

— Как же вы считаете, я смогу его найти?

— В Евангелии есть одна фраза, которая послужит тебе светочем: «Ищите, и найдете».

— Я поищу, сударь.

И Алексис ушел.

Он вернулся два часа спустя, своим сиянием напоминая солнце, на которое смотришь сквозь закопченное стекло.

— Ну, как Аллье?

— Что ж, сударь, я его нашел.

— Он хорошо тебя принял?

— Чудесно… Он велел передать господину наилучшие пожелания.

— Ты объяснил ему, что не хочешь быть слугой и что жертвуешь родине те тридцать франков в месяц, которые я тебе плачу?

— Да, сударь.

— И что он тебе сказал?

— Он сказал мне: «Принеси мне аттестат от Дюма, подтверждающий, что ты хорошо служил».

— А-а!

— И если вы хотите дать мне этот аттестат, ну, тогда…

— Тогда?

— Думаю, у меня будет отличное положение при господине Аллье.

— Подумай, Алексис.

— О чем, сударь?

— Ты отказываешься от хорошего места.

— Но, сударь, ведь слуг больше нет.

— Ты будешь исключением… Всегда хорошо оказаться исключением!

— Сударь, я хочу быть моряком.

— Если в этом твое призвание, Алексис, я не стану препятствовать. Держи, мой мальчик, вот твои тридцать франков за этот месяц и твой аттестат. Само собой разумеется, Алексис, что я приврал, и аттестат у тебя превосходный.

— Спасибо, сударь.

И Алексис исчез, словно шарик фокусника.

Через две недели преемник Алексиса объявил мне о приходе моряка.

— Моряк! Кто это? Я никого во флоте не знаю.

— Сударь, это черный моряк.

— А, это Алексис!.. Впустите его, Жозеф.

Вошел Алексис в костюме юнги, с клеенчатой шляпой в руке.

— Это ты, мой мальчик! Тебе очень идет форма юнги.

— Да, сударь.