Теперь его триумф будет отпразднован кровью.

Латрелл посмотрел в блестящие от слез глаза дочери и закричал во всю силу легких, что любит ее.

Глаза Лиззи молили беспомощного отца: «Помоги!»

Клонкерри ухмылялся.

— Очень трогательно. С точки зрения тех, кому такие вещи нравятся. Меня же тянет блевать. Как бы то ни было, пора переходить к последнему акту драмы. Последнему, если не считать вашей гибели. Хватит разглагольствований. — Убийца посмотрел на небольшие волны, бьющиеся в щиколотки Кристины, и как раз в это время поток пронес мимо очень крупный череп, чем-то напоминающий игрушку для ванной. — Гляньте-ка, этот из старичков. Попрощайся с дедушкой, Лиззи.

Он снова рассмеялся; девочка заплакала громче.

— Да, да. — Клонкерри шумно вздохнул. — Я тоже никогда не любил свою родню. — Он посмотрел на Роба. — Тебе оттуда хорошо видно? Замечательно. Потому что мы собираемся совершить один ацтекский ритуал, и я хочу, чтобы ты все хорошо рассмотрел. Мы уложим твою дочь на скалу, разрежем ей грудь и вырвем бьющееся сердце. Может, я ошибаюсь, вроде у моего друга Навда есть бумажные носовые платки.

Клонкерри ткнул локтем одного из приспешников, курда с пышными черными усами; тот заворчал, но не сказал ничего. Убийца снова вздохнул.

— Не слишком эмоциональные парни, но лучшие из доступных. Правда, меня немного удивляют усы. Что-то в них есть… настоящее, правда? — Он улыбнулся. — Впрочем, это не относится к делу. Немногословные курдские господа, окажите услугу, не сочтите за труд устроить девочку вон на том камне.

Он показал жестами, что от них требуется.

Курды закивали, подняли Лиззи, отнесли к небольшому валуну и положили на него лицом вверх; один курд удерживал ноги, второй руки. И все время Лиззи плакала и старалась вырваться. И все время Клонкерри глумливо усмехался.

— Очень хорошо, очень хорошо. По правилам, мистер Робби, у нас должен быть чак-мооль, это такая Каменная чаша, куда я мог бы собрать кровь твоей дочери и положить все еще бьющееся сердце. Но у нас чак-мооля нет. Думаю, я скормлю сердце воронам.

Он отдал пистолет курду и достал из кармана куртки большой нож. Торжествующе взмахнул им, блестя глазами и любуясь острым лезвием. Потом подмигнул Робу.

— На самом деле у ацтеков и нож был особый, из обсидиана. Но такая большая и крепкая штуковина подойдет не хуже древнего кинжала. Узнаешь? — Он поднял нож, поворачивая его, и лучи солнца заиграли на лезвии. — Кристина? Есть идеи?

— Будь ты проклят, — ответила француженка.

— Тихо, тихо. Этим ножом я разделал на филе твою старую подругу Исобель. Может, на рукоятке еще осталась ее кровь и фрагменты селезенки. — Он ухмыльнулся. — Ну, к делу. Вижу, вода уже поднялась до ваших колен. Пройдет минут десять, и вы утонете. Но я хочу, Роб, чтобы ты напоследок увидел, как сердце твоей дочери вырывают из груди, а она вопит в своей трогательной, бессмысленной и, я бы сказал, трусливой манере. Ну, парни, держите девчонку крепче, вот так. Да, да, очень хорошо.

Клонкерри двумя руками воздел нож; лезвие зловеще заблестело на солнце. И остановился.

— Ацтеки были такие загадочные, правда? Есть основания считать, что они пришли из Азии через Берингов пролив. Как я и ты, Роб. Все мы вышли из Северной Азии. — Нож сверкал; глаза Клонкерри сияли под стать ему. — Им нравилось убивать детей. Вначале они резали вражеских детей, однако на закате империи настолько выжили из ума, что начали убивать собственных отпрысков. Я не шучу. Жрецы платили семьям ацтекских бедняков, и те отдавали своих младенцев, которые потом гибли на алтарях. Вся цивилизация буквально уничтожила себя, убивая грядущее. Фантастика! И как они это делали! Взрезали грудную клетку, вырывали сердце и держали его, по-прежнему бьющееся, перед глазами еще живой жертвы. — Клонкерри повернулся к девочке. — Ты готова, Лиллибет? Малышка Бетси? А, моя маленькая Бетти Буп? [37]

Маньяк устремил сияющий взгляд на дочь Роба. Изо рта убийцы стекала слюна, капая на кляп Лиззи и ее искаженное ужасом лицо. Зрелище был таким, что душевные муки не помешали журналисту испытать отвращение к врагу.

Страшный момент настал. Клонкерри крепче сжал обеими руками рукоятку, поднял нож еще выше… Роб закрыл глаза, охваченный чувством бездонной печали и беспомощности…

… И тут прогремел выстрел. Выстрел непонятно откуда. Выстрел с небес.

Латрелл открыл глаза. Пуля пронеслась над водой и врезалась в Клонкерри с такой силой, что оторвала руку.

От изумления у Роба глаза полезли на лоб. Убийца потерял руку! Кровь с силой хлестала из перебитой артерии. Нож полетел в воду.

Преступник смотрел на ужасную рану. Странным образом к выражению полного замешательства на его лице добавилось любопытство. Прилетела вторая пуля, посланная непонятно откуда и неизвестно кем, почти оторвав ту же руку от плеча. Левое предплечье Клонкерри, уже лишенное кисти, держалось теперь на нескольких красных мышцах, а из зияющей новой раны кровь потоком лилась на песок.

Курды мгновенно отпустили Лиззи и, когда прогремел третий выстрел, в панике бросились бежать.

Клонкерри упал на колени. Видимо, третья пуля угодила ему в ногу ближе к бедру. Истекая кровью, маньяк стоял на коленях и шарил уцелевшей рукой по песку.

Что он искал? Оторванную кисть? Нож? Лиззи лежала рядом с ним, Роб стоял по колени в воде. Кто стрелял, кто? И где пистолет Клонкерри? Роб посмотрел вдаль и увидел облако пыли. Может, к ним приближался автомобиль, но пыль мешала разглядеть как следует. Может, Лиззи тоже хотят застрелить?

И тут до Роба дошло, что у него имеется один-единственный шанс. Журналист бросился в воду и поплыл, поплыл, чтобы спасти Лиззи жизнь, поплыл между костей и черепов. Никогда в жизни он не греб столь энергично, никогда не сражался с такой бурной и грозной стихией.

Латрелл молотил руками и ногами, наглотался холодной воды, но в конце концов ударил рукой по горячей сухой земле. Когда он выбрался на сушу, тяжело дыша и отплевываясь, Клонкерри находился в нескольких ярдах от него.

Маньяк лежал, прикрываясь Лиззи как щитом — от новых выстрелов; однако его истекающий слюной рот был широко открыт и… приближался к мягкому горлу Лиззи. Словно тигр, убивающий газель, Джейми Клонкерри был готов вонзить зубы в шею девочки и перекусить яремную вену.

Волна ярости захлестнула Роба. Он бросился вперед по песку и ногой ударил Клонкерри по голове, ударил в тот момент, когда острые белые зубы сомкнулись на горле Лиззи. Удар отбросил убийцу в сторону. Роб ударил снова, потом в третий раз, и Клонкерри с пронзительным криком боли распростерся на песке.

Роб прыгнул на противника, коленом придавив его неповрежденное плечо и тем самым лишив возможности двигаться. Теперь враг был полностью отдан на его милость. Журналист мог удерживать его в таком положении столько, сколько захочет.

Но милости в его сердце не осталось.

— Пришел твой черед, — сказал Роб.

Он достал из кармана перочинный нож, медленно раскрыл лезвие, посмотрел вниз…

… и почувствовал, что улыбается. Он спрашивал себя, с чего начать, как пытать и уродовать Клонкерри, чтобы тот испытал максимум боли перед смертью? Выколоть глаз? Отрезать ухо? Снять скальп? Что? Однако, подняв нож, Латрелл разглядел что-то в злобном выражении лица маньяка. Что-то вроде ликования. Сейчас мерзкий порок будет разделен, он потерпел поражение, но не утратил надежды. Роба охватило отвращение.

Качая головой, он закрыл нож и убрал в карман. Никуда Клонкерри не денется, истечет кровью и так. Нога у него пробита, кисть оторвана, рука едва болтается. Он безоружен и жалобно скулит, умирая от болевого шока и кровопотери. Робу не надо ничего делать.

Скатившись с убийцы, он бросился к дочери.

Прежде всего развязал кляп. Она кричала: «Папочка, папочка, папочка!» — а потом вдруг сказала: «Кристина!» Роб повернулся, исполненный стыда. В своем яростном желании спасти Лиззи он совсем забыл о возлюбленной. Но она сама о себе позаботилась, и спустя мгновение журналист протянул руку и помог ей выбраться из воды. Женщина, тяжело дыша, упала на песок.