— Но где его искать, будь он неладен?

Выбрасывая из-под колес мокрый гравий, автомобиль выкатился на извилистую дорогу. Теперь им предстояло пробираться по узким деревенским улочкам до автострады. А там — до Лилля. Когда они ехали через Рибмон, Форрестер заметил маленькое, скромное французское кафе, приветливо манившее огнями сквозь промозглую серость.

— Как насчет перекусить?

— Я с удовольствием.

Они припарковались на Плас-де-ла Революсьон. Над тихой площадью господствовал огромный, гнусного вида мемориал погибшим на Первой мировой. Эта жалкая деревушка, размышлял Форрестер, наверное, оказалась в самой гуще сражений. Он представил себе, что тут творилось в разгар наступления на Сомме. Томми [19], шатающиеся по борделям. Раненые в санитарном транспорте, мчащемся к палаткам полевых госпиталей. Непрерывные разрывы снарядов на расстоянии всего нескольких миль.

— Странное место для жизни, — заметил Бойжер. — Вам не кажется? Вот вы поселились бы здесь? Если бы у вас было много денег.

— Я и сам подумал об этом. — Форрестер не мог оторвать взгляда от фигуры благородно агонизирующего французского солдата, увековеченного в мраморе. — По-моему, если кто-то решает переехать во Францию, то выбирает Прованс или что-нибудь в том же роде. Корсику.

— Канны. В общем, где есть солнце. А не этот… писсуар.

Они подошли к кафе. Уже взявшись за ручку двери, Бойжер вдруг сказал:

— Не верю я.

— Ты о чем?

— Не верю в мамашины слезы. Сомневаюсь, что они не при делах. Что-то есть во всем этом странное.

Других посетителей в кафе не было. Вытирая руки засаленным полотенцем, подошел официант.

— Жареный стейк? — спросил у спутника Форрестер. Французский он знал как раз настолько, чтобы сделать заказ. Бойжер кивнул. Форрестер улыбнулся официанту. — Deux steak frites, s'il vous plaît. Et un bière pour moi, et un… [20]

Бойжер вздохнул:

— Пепси.

Официант вежливо поблагодарил и исчез.

Сержант вытащил смартфон «Блэкберри» и углубился в Интернет. Форрестер видел, что его молодого напарника посетила какая-то светлая идея — тот смешно высунул кончик языка, словно школьник, решающий арифметическую задачу. Пока Бойжер лазил по Google, Форрестер молча потягивал пиво. Наконец финн откинулся на спинку кресла.

— Ну вот. Действительно, кое-что интересное.

— Что?

— Я прогнал через Google фамилию Клонкерри и название Рибмон-сюр-Анкр. А потом то же самое, но просто с Анкром.

— Ну и…

Бойжер подмигнул и расплылся в победоносной улыбке.

— Ну и вот, сэр. Лорд Клонкерри в Первую мировую войну был генералом. И в шестнадцатом году стоял где-то здесь, совсем рядом.

— Мы и так знаем, что у них в роду было много военных…

— Да, конечно. — Бойжер улыбался все шире. — Вы только послушайте.

Он прочел выписку, которую сделал прямо на бумажной скатерти:

— «Летом тысяча девятьсот шестнадцатого года лорд Клонкерри заслужил весьма дурную известность своими поразительно безрезультатными атаками на неприступные немецкие позиции. Таких потерь, как в его части, не было ни у одного другого британского генерала за всю войну. После чего Клонкерри прозвали Мясником из Альберта».

Это было и впрямь очень любопытно. Форрестер внимательно смотрел на помощника.

Бойжер поднял палец и процитировал дальше:

— «Кровавая бойня, которой подверглись войска под командованием Клонкерри, вновь и вновь посылавшего их под беспощадный пулеметный огонь хорошо подготовленной и прекрасно оснащенной Ганноверской дивизии, была такого размаха, что некоторые историки сравнивают его совершенно бесплодную тактику… с массовым человеческим жертвоприношением».

В кафе воцарилась мертвая тишина. Потом дверь открылась, и, стряхивая на ходу воду с зонта, вошел посетитель.

— Это не все, — продолжал Бойжер. — Там была еще одна ссылка. Весьма любопытная. В Википедии.

Официант поставил на стол две тарелки с жареным мясом. Форрестер не сводил глаз с Бойжера.

— Продолжай.

— Во время войны здесь рыли траншеи или ямы под братские могилы… Так или иначе, при этом обнаружили еще один участок человеческих жертвоприношений, относящийся к железному веку. Кельтские племена. Восемьдесят скелетов.

Бойжер вновь прочел по записи:

— «Все скелеты были обезглавлены, сложены штабелями вместе с оружием и перепутаны между собой. — Сержант взглянул на босса. — Тела лежали в самых неестественных позах. Это, по-видимому, место самого большого человеческого жертвоприношения на всей территории Франции».

— И где же оно?

— Здесь, сэр. В Рибмоне-сюр-Анкр.

Роб поднял голову. Рядом с ним крепко спала Кристина. Ночью она наполовину сбросила с себя простыни. Журналист посмотрел на покрывающий милое тело загар. Погладил шею, поцеловал голое плечо. Подруга пробормотала его имя, повернулась на другой бок и негромко засопела.

Время шло к полудню. В окно вливался яркий солнечный свет. Роб выбрался из постели и пошел в ванную. Смывая сон с лица, он думал о Кристине — о том, как все вышло. Никогда еще у Латрелла не случалось подобного романа. Сначала отношения были чисто дружескими, потом мужчина и женщина как-то само собой стали держаться за руки, целоваться. И оказались в одной постели, как будто ничего естественнее быть не могло. Простое и ожидаемое развитие событий. Роб не забыл, как переживал из-за нее, стараясь не показывать своих чувств. Теперь собственное поведение выглядело забавным.

Но хотя отношения сложились столь просто и ясно, они, как ни парадоксально, оказались на удивление яркими и чудесными. Возможно, думал Латрелл, самым подходящим было бы сравнение с потрясающей новой песней, которую впервые слышишь по радио. Мелодия кажется такой верной, точно угаданной, что поневоле удивляешься: как это получилось, что никто прежде не додумался до такой изумительной музыки? Всего-то и нужно было положить ее на ноты.

Роб еще раз ополоснул лицо и потянулся за полотенцем. Не спеша вытерся и вышел из-под душа. Окно ванной было широко распахнуто, из него открывался вид на Мраморное море и другие Принцевы острова: Яссиади, Седеф-Адаси. А вдали — деревни и леса Анатолии. На синем фоне неспешно скользили белые паруса яхт. В маленькой ванной комнате ощутимо пахло нагретыми на солнце сосновыми иглами.

Пребывание здесь, несомненно, помогло развитию любви, поддержало и укрепило ее. Остров был поистине оазисом рая, полной противоположностью кипящей, буйной Шанлыурфе. И дом оттоманского вельможи, в котором жила теперь Исобель, был таким тихим, таким уютным и безмятежным. Солнце и шепот волн Мраморного моря; здесь не было даже автомобилей, которые могли бы нарушить покой.

Десять дней Роб и Кристина приходили в себя и набирались сил. Обследовали понемногу другие острова. Видели могилу первого английского посла в Оттоманской империи, представлявшего интересы Великобритании еще при Елизавете I. Кивая, слушали местного гида, который показывал деревянный дом, где жил Троцкий. Смеялись, попивая кофе по-турецки в стоящих над самой водой кофейнях Бююкады, и вместе с Исобель пили из тяжелых стаканов ракию в ее благоухающем розами саду под косыми лучами солнца, которое садилось за лежавшей вдали Троей.

И вот одним из таких тихих теплых вечеров, под бесчисленным множеством рассыпавшихся над Мраморным морем звезд Кристина наклонилась и поцеловала Роба. И он ответил на поцелуй. Через три дня Исобель деликатно, как бы между делом, попросила свою горничную перенести полотенца гостей в одну спальню.

Латрелл вышел из ванной. Ставни на окне чуть слышно поскрипывали от летнего ветерка. Кристина все еще спала, ее черные волосы рассыпались по наволочке из тончайшего египетского хлопка. Босиком Роб прошел по паркетному полу, оделся, обулся и неслышно спустился вниз.

Исобель говорила по телефону. Она улыбнулась гостю, помахала рукой и указала в сторону кухни, где Андреа, горничная, варила кофе. Журналист выдвинул из-под кухонного стола кресло и поблагодарил горничную за напиток. И потом сидел, бездумно и счастливо глядя через широко раскрытую кухонную дверь в сад, на розы, азалии и бугенвиллеи.