— А что вы можете рассказать об эре Водолея? — спросила я.

— С самого начала представления об этой эре связываются с неким наводнением, — поведал мне Дакиан. — Не потопом наподобие того, что пережил Ной в книге Бытие, когда землю затопили небесные воды в наказание за грехи человеческие. Напротив, это будет время неожиданных, неуловимых переворотов в структуре всего общественного миропорядка. Этот водный носитель изольется приливной волной освобождения: подъем земных вод прорвется на свободу из внутренних источников, и они разрушат все оковы деспотизма — по крайней мере для тех, кто стремится к такому освобождению. В связи с этим, видимо, не случайно то, что Уран, планетарный правитель наступающей эры, был открыт накануне Великой французской революции. Согласно верованиям древних, наша грядущая эпоха будет сопровождаться неуправляемыми стихийными потоками. Те, кто строит плотины, чтобы сдержать эти потоки; те, кто возводит стены, препятствующие переменам; те, кто подавляет, закостенел, невосприимчив, — словом, все, кто стремится повернуть время вспять, вернуть некий золотой век, которого никогда не существовало, будут разрушены приливной волной изменений. Выживут только те, кто научится танцевать на этих волнах.

— «Плыви по течению», — улыбнувшись, сказала я. — Но со времен молодости моих родителей об эре Водолея сочинили множество романов, пьес и песен. И судя по ним, нас ждет время любви и мира и — как же там говорилось? — «власти цветов». А то, что вы описали, скорее похоже на настоящую революцию.

— Революцию можно трактовать и как некий кругооборот или цикл, — заметил Дакиан. — А упомянутые тобою идеи являются лишь еще более упадническими приманками, чем засахаренные леденцы: их ценность совершенно не соответствует новой эре. В сущности, это просто очередные утопические теории, а они очень опасны в данных обстоятельствах. Вспомни, что слово Утопия — ou topos — переводится с греческого как «несуществующее место». И если хорошенько подумать, то поймешь, что только в таком месте и можно обнаружить любой легендарный «золотой век».

— Чем же опасны мечты о лучшем мире? — спросила я.

— Они не опасны, если в том мире действительно всембудет лучше. И если они связаны с реальным, а не воображаемым миром, — сказал Дакиан. — В нашем, тысяча девятьсот восемьдесят девятом году исполняется двести лет утопическим идеалам Жана Жака Руссо, которые привели к только что упомянутой нами Французской революции. В тот год солнце в точке весеннего равноденствия находилось в пяти градусах рога луны, а такое положение на зодиакальном круге означает, что солнце входит в знак Водолея, то есть оно уже достаточно близко, чтобы стало ощутимо влияние наступающей эры. Однако после двадцати пяти лет кровопролитной борьбы французская монархия в ходе дальнейших переворотов была восстановлена. Далее, когда в тысяча девятьсот тридцать третьем году Гитлер пришел к власти, мы еще на один градус приблизились к новой эре. А на сегодняшний день мы уже вступили в эру Водолея, правда пока всего лишь на одну десятую долю градуса.

— Вы имеете в виду, что появление Наполеона и Гитлера связано с новой эрой? — сказала я. — Уж они-то определенно не похожи на утопических идеалистов.

— Ну почему же? — приподняв брови, возразил Дакиан. — Как раз таки ими они и были.

— Минуточку! — воскликнула я. — Пожалуйста, не говорите мне, что вы восхищаетесь этими деятелями!

— Я скажу тебе только, — осторожно заметил Дакиан, — как опасны могут быть идеализм и даже духовность, выращенные в неподходящих, тепличных условиях. Идеалисты, стремящиеся к созданию более совершенной цивилизации, практически всегда обнаруживают, что должны начать с попыток улучшения культуры и общественного строя. А это неизбежно заканчивается попытками отделить пшеницу от плевел — посредством генетики, евгеники и всего, что только можно придумать, — ради выведения улучшенной человеческой породы.

С таким убедительным замечанием мы подошли к Хофбургу. Вольфганг купил билеты, и мы вошли в эту императорскую Schatzkammer.

Мельком мы осмотрели залы с большими, забитыми до отказа витринами, где хранились королевские драгоценности, императорские регалии, наряды и реликвии: усыпанная драгоценными камнями восьмиугольная тысячелетняя корона Священной Римской империи с украшающим ее символом Rex Salomon [48], корона Габсбургов и глобус с надписью AEIOU:

«Austriae est imperare orbi universo» — «Австрия — владычица всего мира», а также более скромные фамильные безделушки. Наконец мы вошли в последний зал с государственными мечами и прочим императорским церемониальным оружием. Там, на красном бархате в маленькой витрине у стены, рядом с оружием явно большей ценности и значимости, покоился маленький копьевидный экспонат, грубо сделанный из двух металлических частей, связанных вместе чем-то вроде кетгута. В том месте, где колющая часть оружия должна была соединяться с древком, ее охватывало узкое медное кольцо: именно такой образ этого копья сохранился у Лафа с детских времен, когда его привели сюда на экскурсию почти восемьдесят лет назад.

— Выглядит довольно невзрачно, правда? — сказал Дакиан, остановившись рядом со мной и тоже разглядывая экспонаты этой витрины.

Вольфганг, стоявший по другую сторону от меня, сказал:

— Однако считается, что это знаменитое копье Лонгина. Ему посвящено множество научных и художественных произведений. В них говорится, что Гай Кассий Лонгин, римский центурион, ткнул Иисуса в грудь этим самым оружием. А под этим медным кольцом, говорят, находится один из гвоздей, которыми было распято тело Христа. И полагают также, что выставленный в следующей витрине меч Карла Великого, изначально принадлежавший Аттиле, царю гуннов, два тысячелетия назад был в руках святого Петра в Гефсиманском саду.

— Полная чепуха, разумеется, — сказал Дакиан. — Тот меч сделан в средние века, и у него нет ничего общего с древним иудейским или римским оружием. А представленное здесь копье — всего лишь копия. Об этом тоже неоднократно писали. Все, вплоть до Адольфа Гитлера, жаждали завладеть им, веря в присущую ему магическую силу. Говорят, когда Гитлер перевез подлинное копье Лонгина в Нюрнберг вместе с другими собранными им реликвиями, он приказал сделать с них копии. Именно копии мы и видим здесь сегодня. С тех пор все, кто стремится к власти и славе, ищут подлинники, включая и некоторых представителей Виндзорской династии во время их долгого изгнания, и американского генерала Джорджа Патона, который, приобщившись к древней истории, в своих активных поисках перевернул вверх дном весь Нюрнбергский замок, как только прибыл туда в конце войны. Но подлинные реликвии, увы, исчезли.

— А вы не верите во все те послевоенные истории о том, что Гитлер остался жив и хранит священные реликвии при себе? — спросил Вольфганг.

— Вот видишь, моя милая, — с улыбкой обратился ко мне Дакиан, — сколько всплывает разных историй. Некоторые оказались весьма живучими, надолго пережив своих героев, и практически все их персонажи связаны с этими реликвиями, от Гитлера до Иисуса Христа. Поскольку религиозные и политические движения — а я, признаться, зачастую не вижу между ними различий — прочно основываются на подобных сказках, я не склонен их комментировать. Данная тематика не представляется мне ни важной, ни интересной. А вот что действительно интересно, так это почему такие личности, как Гитлер или Патон, стремились заполучить эти так называемые реликвии. Только один человек способен ответить на этот вопрос.

— Уж не подразумеваете ли вы, что именно вамизвестно, где можно найти священные реликвии? — спросил Вольфганг.

Естественно, мне тоже хотелось услышать ответ, но Дакиан не клюнул на приманку.

— Как я уже объяснял Ариэль, — терпеливо заметил он, — истинно важен процесс, а не результат такого поиска.

— Но если эти реликвии не являются смыслом поиска, — разочарованно сказал Вольфганг, — то что же составляет его смысл?