Желая поскорее положить конец пребыванию актера в его доме, он взял куклу из рук Суинберна.
— Хедли очень хотелось, чтобы она была у Элспет. — Актер снова бросил взгляд на шкафы с театральными сувенирами. — Однако я не думаю, что он будет возражать, если вы оставите ее у себя.
Фрэнк не успел ему ответить — хлопнула входная дверь, и снизу послышался голос жены. Он все-таки пропустил их приезд, но, главное, они прибыли целы и невредимы. Когда Бетти вошла в комнату, он с удивлением обнаружил, что она вернулась одна, а Бетти не менее удивилась, застав его с посетителем.
— Где же Элис? — спросил Фрэнк.
— Она захотела прямо с вокзала поехать к Элспет — побыть с ней наедине, так что машина сначала отвезла ее туда. Полиция отнеслась к ней очень доброжелательно. Элис оттуда сразу пойдет к инспектору Пенроузу — она сказала, что ей как можно скорее надо поговорить с ним, так что мы, наверное, увидим ее только после полудня.
— О чем она так срочно хочет говорить с полицейским? Ей что-нибудь известно?
Бетти бросила взгляд на Суинберна, явно не желая обсуждать их дела при посторонних.
— Кто это?
— О, прости, это Рейф Суинберн.
— Я пришел высказать свое сочувствие, миссис Симмонс, и принес кое-что для Элспет. Но я вижу, вам надо побыть наедине. Я прощаюсь.
Бетти сняла шляпу и пошла на кухню поставить чайник, а Фрэнк, прислушиваясь к шуму удалявшегося мотоцикла, ждал рассказа жены о ее разговоре с Элис.
«Выходит, он мертв, — думала Эсме Маккракен, сидя в одиночестве в тесной, мрачной комнате на первом этаже Скотланд-Ярда и пытаясь переварить эту новость. — Хороший ему урок за его чертово самодовольство».
Обидно, конечно, что полиция нашла ее письма. Она бы их обязательно забрала — возможностей было хоть отбавляй, но ей и в голову не приходило, что Обри удосужится их сохранить. Эсме принялась вспоминать содержание писем и, к своему удовлетворению, сочла, что ей нечего стыдиться. Конечно, после всего происшедшего угрозы ее выглядели для полиции серьезной уликой, но они были оправданны, и она, разумеется, ничуть о них не жалеет. Когда же наконец у полицейских проснется совесть и они к ней придут, она им все объяснит. Почему же они до сих пор не пришли? — удивлялась она. Уж с ней-то им наверняка надо поговорить.
Чтобы скоротать время, Маккракен принялась разглядывать окружавшую ее обстановку. Для писателя важен любой жизненный опыт, и она часто играла в свою излюбленную игру: наблюдала жизнь как бы со стороны, с холодной головой и без эмоций. Но этот трюк срабатывал не всегда: когда умер ее отец, она обнаружила, что не в силах совладать со своими чувствами, разрываясь между скорбью по нему и злостью из-за того, что, ухаживая за ним, вынуждена была отложить в сторону незаконченную пьесу. Разглядывая камеру, в которой она находилась — или, как ее называли полицейские, комнату для собеседования, — Маккракен с трудом представляла, что Скотланд-Ярд хоть когда-либо будет фигурировать в ее произведениях, и тем не менее решила, что это место надо сохранить в памяти. Ведь она всегда может написать грустную детективную историю — многие писатели это делали, включая даже Тэй. Хотя, конечно, такого рода произведения не повод для гордости. Не зря Тэй не подписала детектив своим настоящим именем. Правда, она не подписала собственным именем и «Ричарда из Бордо».
Просто безобразие, что ее заставляют так долго ждать! Эсме уже собралась устроить по этому поводу скандал, как дверь отворилась и в комнату вошли двое. Один был тот самый толстый идиот, что привел ее сюда для допроса, второй — полицейский явно более высокого ранга. Он представился инспектором Пенроузом, и когда заговорил, Маккракен вспомнила, что несколько раз встречала его в театре в компании Тэй. Она не могла не отметить, что Пенроуз был красив, обладал глубоким, выразительным голосом и, судя по тому, как светились умом его глаза, являлся превосходным собеседником. И что он только нашел в этой второсортной шотландской писаке?
Первый вопрос Пенроуза удивил ее, хотя у нее хватило ума этого не показать.
— Из ваших писем к Бернарду Обри явствует, что вам не нравилось, как он руководит «Новым театром». Вы бы предпочли, чтобы им руководил Джон Терри?
Эсме на минуту задумалась, но тут же сочла, что нет никакого смысла лгать.
— Дело не в том, что происходило в здании театра, а в том, что ставилось на сцене. Театр существует для того, чтобы делиться с публикой новыми идеями и расширять горизонты зрителей, а не для того, чтобы делать деньги. У Обри были купюры, а у Терри — воображение и видение будущего.
— А в вашем видении будущего, мисс Маккракен, есть место развлекательным пьесам?
— Людей надо вести за собой. Как можно научить их ценить высокое искусство, если у них нет шанса его лицезреть?
— Кто-нибудь еще придерживался тех же взглядов на Обри, что и вы?
— Если вы имеете в виду, хорошо ли к нему в театре относились, то судить об этом трудно. Богатство нередко сглаживает границы между приязнью и неприязнью, не правда ли? Бернард Обри был из тех людей, которых окружающие часто использовали. Он мог сделать очень много для очень многих, а это никогда не ведет к настоящей дружбе. В любом случае отношения в театре совсем не такие, какими они кажутся: когда работаешь за кулисами, начинаешь понимать, каковы они на самом деле. Некоторые союзы покоятся на очень шатком основании, и никто не знает, что скрывается за смазливой внешностью.
Не хотели бы пояснить, что вы под этим подразумеваете?
— Спросите Терри, или Флеминга, или Лидию Бомонт, что они в действительности думают про Обри. Или, скажем, что они думают друг о друге. Вас могут ждать сюрпризы.
Обязательно спрошу. А пока что расскажите мне, пожалуйста, что вы делали в пятницу вечером между шестью и восьмью часами?
Тон Пенроуза переменился, и тут впервые Маккракен стало не по себе. Что он, интересно, о ней знает?
Я была на Чаринг-Кросс-роуд, просматривала книги в книжных лавках, пока они не закрылись. Полагаю, что последняя из них закрылась в половине седьмого. Потом пошла прогуляться вокруг театров, посмотреть, какие там очереди, и пришла в «Новый» сразу после семи. Я люблю приходить туда задолго до начала.
— Вы что-нибудь купили в книжной лавке?
Она замешкалась.
— Нет, в этот раз нет.
— Я знаю, что вы написали пьесу. О чем она?
Она думала о нем лучше: что за дурацкий вопрос? И Эсме ответила на него с должным презрением:
— Это не примитивная история, инспектор, которая излагается в нескольких предложениях. Если пьесу можно походя пересказать, зачем ее вообще писать? Моя же пьеса переполнена идеями. — Маккракен вдруг стало интересно, насколько важную роль Тэй играет в жизни инспектора, и она ядовито заметила: — Причем эти идеи мои собственные, я в отличие от некоторых второсортных писательниц их ни у кого не заимствовала.
Пенроуз улыбнулся:
— Что ж, мы, несомненно, узнаем, в чем они заключаются, если вашу пьесу когда-нибудь поставят.
Маккракен вспыхнула и хотела поставить зарвавшегося полицейского на место, но тут кто-то постучал в дверь. Сержант, во время собеседования не проронивший ни слова, подошел к двери и через несколько секунд вернулся обратно. Он прошептал что-то на ухо инспектору, и тот сразу же закрыл папку с делом.
— Прошу прошения, мисс Маккракен, но нам придется прерваться.
— Как это! — возмутилась Эсме. — Неужели вы не хотите расспросить меня о смерти Обри?
— Конечно, хотим, но не сейчас. Вы ведь не возражаете подождать, правда? Я попрошу констебля принести вам чашку чаю.
Маккракен вновь решила высказать инспектору, что она о нем думает, но не успела произнести и слова, как перед самым ее носом дверь захлопнулась.
Эйфория после вчерашнего успешного спектакля теперь уже прошла. Лежа в постели со своим любовником, Терри все больше осознавал, что необходимо как можно быстрее урегулировать проблемы с Обри и Флемингом. Наконец он решил взяться за это не откладывая, тем более что Обри обычно работал и по выходным. Терри тихонько встал с кровати, оделся и вышел на улицу.
