В течение всего заграничного похода Аракчеев неотлучно находился при императоре Александре. Как и прежде, граф ведал государевой перепиской. Именно через него доводил Александр до сведения своих генералов и армии высочайшие повеления, через него получал донесения и письма в свой адрес. Как и прежде, Аракчеев выполнял роль ближайшего советника императора. Даже утомленный до крайности от многочасовых разговоров на темы внешнеполитических дел, Александр не отказывался от беседы с графом. 9 февраля 1813 года государь писал Аракчееву: «С семи часов до сих пор я не зажимал, по несчастию, рта своего с этой проклятой политикой. Мочи нет! Если ничего необходимого у тебя нет, то я завтра поутру с тобой увижусь».
После освобождения русскими войсками Варшавы император поручил Аракчееву ведать делами по управлению Польшей. И судя по всему, Алексей Андреевич неплохо справлялся с этим поручением. «Я уверен, что ваше сиятельство знаете меня не со стороны льстивого человека, а потому и не опасаюсь, чтобы вы приняли за ласкательство, когда я скажу вам, что я чрезмерно был обрадован, узнав, что Его Императорскому Величеству угодно было препоручить вам отправление всех до герцогства Варшавского касающихся дел. Строгое наблюдение за исполнением воли Государя Императора, попечительность и точность, отличающие вас во всех случаях, подают мне несомненную надежду, что дела наши пойдут здесь гораздо скорее и успешнее противу прежнего», — так писал Аракчееву 30 сентября 1813 года из Варшавы H. H. Новосильцев, человек образованнейший, умный и волевой, проявивший свой незаурядный государственный ум еще в первые годы правления Александра. В указанное время Николай Николаевич работал над проектом польской конституции и был в курсе всех административных дел по Варшавскому герцогству.
Высокое значение Аракчеева во время заграничного похода в окружении императора Александра не было тайной в России. Здесь многие знали, что надежнее всего решить какое-либо дело у государя можно было через посредство влиятельного графа. Граф С. Творогов писал Аракчееву 5 октября 1813 года из Петербурга: «Город о вас говорит, что будто государь к вам так привык и такую доверенность получил, что никаких дел без вас не делает». Так, именно к Аракчееву обращался Василий Назарович Каразин со своими проблемами. Разочарованный тем, как пошли дела в основанном им в 1805 году Харьковском университете, деятельный Каразин организовал в 1811 году филотехническое общество. В своем письме к Аракчееву от 12 января 1814 года Василий Назарович просил его о покровительстве. «Когда сей важный проект испорчен был иностранцамипри самом его начале, — писал он к графу, имея в виду свой проект организации Харьковского университета, — когда найдено даже средство замарать и дворянство, предложившее его, а учреждение это, которому положены были начала великие, единственно России свойственные, превратить в обыкновенный университет немецкий; то я в отчаянии вышел в отставку, и… чтоб поправить эту неудачу, принялся думать о филотехническом обществе. Это стоило новых, можно сказать, невероятных усилий и вместе новых неприятностей, которые надобно было перенести. Наконец, это общество существует и имеет уже с лишком восемьдесят членов. Ум дальновидный, не на одних буквах останавливающийся, одним словом, ум прямогосына Отечества, просвещенного Аракчеева, обнимет все последствия сего управления! Он и подобные умы, которых у нас (как и везде) не много, отдадут справедливость системе идей, приложенных вовремяк общественному благу. Но другие или взирают, или преследуют гонениями. Вообразите, сиятельнейший граф, что я нахожу бесчисленные препятствия даже в напечатании нынешнего отчета». В конце своего послания Каразин со свойственной ему возвышенностью восклицал: «Будьте моим покровителем, сиятельнейший граф, будьте моею подпорою! Я никого более не имею и иметь не забочусь. Верьте, что взаимно, с чувствованиями глубочайшего почтения, душевной преданности и благодарности, я на весь век мой пребуду — вашего сиятельства всепокорнейшим слугою». На этом письме стоит пометка рукою Аракчеева: «Во Франции 7 февраля».
Иногда бывает, что письма к тому или иному человеку раскрывают его сущность лучше, нежели его собственные письма. Письма В. Н. Каразина к Аракчееву из этого рода.
Харьковский подвижник писал графу и 29 марта, и 9 апреля 1814 года. 15 мая уже собиравшийся покинуть Париж Аракчеев ответил ему: «Милостивый государь мой, Василий Назарьевич! Получив в Париже письма ваши со всеми приложениями, обязываюсь принести вам, милостивый государь мой, искреннюю за оныя благодарность. Каждый член филотехнического общества без сомнения отдает справедливость познаниям вашим и наипаче трудам, цель коих, будучи бескорыстна и обращена к единой только пользе любезного Отечества нашего, тем более делает вам чести». Далее Алексей Андреевич поздравлял членов общества с окончанием войны, «единственной в своем роде и толико важной для России». «Велик Бог русский! И бессмертно Имя помазанника Его, Всемилостивейшего Государя нашего! Освобожденная от цепей Европа видит в Нем избавителя своего, и самая Франция удостоверилась теперь, колико великодушны и справедливы деяния Александра. Для воспоминания в нашем кругу эпохи сей, честь и славу России возвысившей, я считаю приличным препроводить к вам для хранения в филотехническом обществе одну золотую и одну серебряную медали, сделанные и поднесенные Государю императору в ту минуту, как удостоил Он посещения Своего парижский монетный двор.
Что принадлежит до записок, сообщенных мне: о новом способе добывать селитру и о средствах к уменьшению расходов по продовольствию войск за границею, то, находя их с своей стороны заслуживающими особого внимания и уважая с другой чрезмерные ныне занятия Его Величества устройством дел целой Европы, я не мог избрать лучшего, как препроводить бумаги сии к князю Алексею Ивановичу Горчакову [164]для доставления им дальнейшего хода по военному министерству, которому представляют они сугубые пользы».
Казалось бы, весной 1814 года Алексей Андреевич имел все основания быть довольным собой. Он правая рука Александра в административных делах, главный его секретарь: император и шагу без него сделать не может. И внешне у Аракчеева действительно обстояло все благополучно: император его ценил, сановники — пусть не все, но многие — уважали. Лишь несколько человек — быть может, только двое: император Александр да Иван Антонович Пукалов — знали тогда, что душою своею Алексей Андреевич был неспокоен, что внутренне чувствовал себя скверно, что пребыванием своим в императорской свите тяготился, что государевых почестей… стыдился.
Подобное кажется невероятным — это так не похоже на Аракчеева, но это факт. Его терзания, скверное душевное самочувствие, желание удалиться от императорского двора отчетливо и вполне искренно звучали в письмах, которые слал граф из-за границы И. А. Пукалову. «Я всегда в оном несчастлив, что обо мне дурно думают и всегда считают, будто я хочу колкости писать, говорить и даже думать, — признавался он в письме к Пукалову от 20 марта 1813 года, — но я в молодых летах оным пренебрегал, быв чист в своей совести, а ныне со старостью, хоть и больно уже оное слышать, но быв прав, так оставляю в покое. Я, любезный друг, на вас самих сошлюсь; на что мне писать колкости, ибо я никакою частью не управляю, ни одной души не имею у себя в команде, ни за что не отвечаю; так к чему же мне и с кем можно колкостями переписываться? То по всем сим моим рассуждениям вы меня очень одолжите, если мне отпишете, кто сии добрые люди, которые мною так обижены; я даю вам честное слово ничего не утаить и во всем чистосердечно признаться, естли я виноват был».
Секрет плохого самочувствия Аракчеева во время заграничного похода был прост: граф-администратор оказался в окружении сплошь боевых генералов. Можно вообразить, сколь тягостно было ему, имевшему во всю Отечественную войну дело лишь с бумагами, общаться с людьми, которые имели дело с неприятельскими ядрами и пулями, с теми, кто не раз встречался со смертью и проливал за Отечество не казенные чернила, а собственную кровь. Участники кровопролитных сражений, конечно же, не молчали о своих боевых впечатлениях. Каково было слышать их рассказы генералу от артиллерии, чей мундир пропах более духом кабинетов, нежели дымом артиллерийского пороха? [165]Собственные слова Аракчеева хорошо показывают его настроение. «Естли у вас говорунов много, то их и здесь бездна, — писал граф из Франции своему другу Пукалову, — когда же даст Бог, по окончании ныне здесь дел, говоруны здешние соединятся с вашими, то и выйдет из оного осенняя туча ворон и галок, коих, я думаю, и вам случалось видеть и слышать, как оне много кричат, а понять никто не может. Кончится же тем, как устанешь их крик слушать, то придешь в комнату теплую и сядешь один спокойно».
