О доходности хозяйства своих крестьян Аракчеев заботился не меньше, чем о внешнем облике деревень. Однако увеличивать ее он с самого начала стремился не только путем повышения заинтересованности крестьян в своем труде, то есть путем улучшения их быта, но и посредством усиления надзора за ними. Перенос деревень с прежних мест на новые, установка домов прямой линией вдоль проездных дорог, сама конструкция крестьянских домов без пристроек, разработанная графом, — все это казалось лишенным какого-либо хозяйственного смысла, а смысл на самом деле здесь был: крестьянское хозяйство становилось удобным для надзора за ним. Проезжая по территории своей вотчины, Аракчеев мог видеть, чем занимался каждый крестьянин, как он трудился, как содержал свой дом, свое хозяйство. Не случайно Алексей Андреевич такое большое внимание уделял дорогам, которыми буквально изрезал земли Грузинской вотчины. Дорогами были насквозь пронизаны не только селения, но и поля, где крестьяне работали.
В центре своей вотчины — в деревне Любуни, на пригорке, Аракчеев приказал построить высокую башню, увенчанную большим позолоченным яблоком. Это яблоко было видно издали, но и граф, забираясь в башню, далеко видел, особенно через артиллерийскую подзорную трубу, которую он неизменно брал с собою, когда ехал осматривать имение. Садился в свою обсерваторию под яблоком, пил чай и поглядывал по окрестностям. Впоследствии он на этой башне соорудил какое-то устройство типа эоловой арфы. Крестьяне, проезжая мимо вечером или ночью, слышали странные звуки и крестились от страха.
Необычное устройство, которое Аракчеев придавал своим деревням, призвано было внушать их жителям ощущение полнейшей беззащитности перед хозяином, мысль о невозможности что-либо утаить от его всепроникающего взора.
Лично для себя Аракчеев сразу же по вступлении во владение вотчиной распорядился поставить в Грузине деревянный дом в два этажа — почти дворец. Он был построен еще в 1799 году. В 1800 году к нему добавилось шесть деревянных флигелей. При входе в аракчеевский дом над крыльцом была вывешена надпись: «Сей дом мал, да покоен». Впоследствии и другие помещики — соседи Аракчеева — обзаведутся такой же надписью.
Прислугу свою Алексей Андреевич облачил в ливрейную одежду. Из документов Грузинской вотчины видно, что первая партия такой одежды была заказана им в 1798 году.
Во время отставки Аракчеев завел в Грузине оркестр музыкантов и хор певчих — купил музыкальные инструменты, истратив довольно солидную сумму денег (одно фортепиано обошлось ему в 200 рублей ассигнациями), нанял капельмейстеров для обучения дворовых игре на них. И музыканты, и певчие подбирались из дворовых, обладавших музыкальными способностями. Граф организовал их обучение с помощью профессиональных учителей музыки и пения, которые были наняты за годовую плату в 300 рублей. Хор по велению графа обучался петь русские песни и старинные романсы, такие, как «Батюшка у ворот стоит», «Веселяся в чистом поле», «Выше всех и веселей», «Любить не перестану», «Полюбя тебя смущаюсь» и др.
Сам граф, пребывая в Грузине, одевался скромно, но аккуратно. Даже во время правления Александра I, когда введенные Павлом образцы одежды были отменены и установилась полная свобода выбора одеяния, Алексей Андреевич не изменял павловским модам: носил камзол старого покроя, волосы подбирал в небольшой пучок на затылке. Высокий, худощавый, с холодными проницательными глазами, с постоянно озабоченным выражением лица, с речью медленной и голосом гнусавым, он казался человеком не от мира сего.
В последующем работы по переустройству Грузинской вотчины приняли еще больший размах — по сути, они продолжались до самой кончины ее владельца. Аракчеев был неутомимым строителем. В рассматриваемое время он еще только начинал проявлять свои творческие способности в деле преобразования людского быта.
Но уже первые шаги Аракчеева по обустройству своей вотчины показали, какой неуемной энергией обладал этот человек! Какая жажда деятельности жила в нем! Грузино было для него подлинным спасением. Не будь его, он, кажется, сгорел бы. Куда мог бы он, отправленный в отставку в расцвете сил, приложить себя — не будь Грузина? Командовать, надзирать, наводить где-либо порядок, что-либо перестраивать — сделалось за годы, проведенные им на службе в Гатчине и Санкт-Петербурге, первейшей потребностью его души. Эту потребность он сполна мог удовлетворять в своей Грузинской вотчине. Здесь ничто не мешало ему проявлять себя в полную меру своих способностей. Быть может, именно поэтому так часто бросался Аракчеев заявлениями о своем уходе со службы. Конечно, во многом это была игра, но принимал он эту игру, надо признать, легко. И на службу, будучи отставленным от нее, особенно-то и не рвался.
Высочайший приказ императора Павла от 1 октября 1799 года Аракчеев воспринял как большое несчастье. Но не сам по себе факт увольнения от должностей расстроил его более всего, а печальная участь его брата Андрея.
«Сделавшись несчастным, сношу оное с прискорбием в полной мере тяжести онаго, — писал Алексей Андреевич великому князю Александру Павловичу 21 ноября 1799 года. — Но положение моего родного брата генерал-майора обременяет меня, ваше императорское высочество, и доводит до отчаяния, который через меня сделавшись ныне винным и будучи молодой человек, находится в праздности без службы. А как военным судом в покраже из арсенала караул и караульный офицер бывшего его батальона оправданы, то и припадаю слезно к стопам вашего императорского высочества, сделайте мне одну наивеличайшую вашу отеческую милость: исходатайствуйте ему у милосердного нашего государя императора прощение определением его опять в службу, дабы он, будучи молодой человек, мог заслужить и жертвовать своею жизнью за все милости к нашей фамилии. Вашего императорского высочества слово в милосердный час у государя императора может оную милость испросить, а не чье более. Я же оную милость вашего императорского высочества до конца жизни моей буду иметь незабвенною и, утешая себя надеждою получить милосердый ответ вашего императорского высочества, пребуду навек вернейшим верноподданным».
***
Не удайся заговор против Павла I, Аракчеев был бы, по всей вероятности, уже весной 1801 года возвращен на службу. Трудно поверить, что стоявший на краю гибели император вызвал прежнего своего любимца в Петербург только для того, чтобы поговорить с ним. Убийство Павла в ночь с 11 на 12 марта 1801 года и вступление на престол Александра продлило отставку Аракчеева еще на два года.
Его взаимоотношения с Александром позволяли ему надеяться, что Его Высочество, ставший Его Величеством, не замедлит вернуть его на службу. Завет Павла «быть друзьями» оба они соблюдали свято и честно во время Павлова царствования.
Алексей и Александр дружили, но дружба между ними была непростой. Александр являлся наследником престола, будущим монархом, и это обстоятельство заставляло Аракчеева выказывать в отношениях с ним не столько преданность друга, сколько верность подданного. Алексей Андреевич неизменно подписывал свои послания к Александру словами «усердный», «наиусерднейший» или «наивернейший верноподданный» и часто обращался к нему так, будто тот был уже всамделишным монархом.
«Батюшка ваше императорское высочество, простите меня, если я смею обеспокоить вас сим моим письмом. Я в нем больше ничего не имею, как только хочу слышать и знать о вашем дражайшем здоровье, ибо приверженность моя и усердие к вашему императорскому высочеству останется до конца моей жизни». Так обращался Аракчеев к Александру 2 марта 1797 года. Спустя пять дней, при отъезде из Петербурга в Москву на коронацию Павла: «Батюшка ваше императорское высочество, отъезжая отсюда сейчас, желаю и прошу Бога, чтоб даровал вам здоровья и чтобы скорее я вас мог увидеть. Вот одно мое желание, которого я больше и на свете не имею. Если я буду столь счастлив, что на дороге где-нибудь получу хотя одно слово, писанное вами, то я от радости и удовольствия, конечно, уже буду здоров во всю дорогу». 10 апреля 1797 года заболевший Аракчеев писал Александру из Москвы (на пути домой для излечения): «Приношу мою верноподданную благодарность вашему императорскому высочеству за воспоминание обо мне, оно есть мне первейшее утешение. Но о болезни моей доношу вашему императорскому высочеству, что она меня продержит долго и тем она мне несноснее, что я лишаюсь видеть вашего императорского высочества, но я счастлив и тем, что могу называться усердным верноподданным Алексей Аракчеев». К этому письму Алексей приписал просьбу: «Батюшка, у вас много следственных дел, решите и окончите судьбу страждущих». И на следующий день в новом письме (и все еще из Москвы) просил у Александра прощения за беспокойство: «Ваше императорское высочество, милость ваша ко мне есть одно мое величайшее лекарство, и я, чтоб видеть и быть у вашего высочества, то бежал бы сию минуту, но как я теперь не имею никакого дела, то и решился полечиться, чтоб избавиться от своего кашля, который мне очень досаждает. Простите мне милостиво, что я вчерась напомнил вашему высочеству о делах и был причиною вчерашнего вашего труда после сделанных уже дневных трудов, но милостивая вашего высочества душа, конечно, простит меня. Я счастливее всех на свете, ибо смею называться усердным верноподданным и преданным Алексеем Аракчеевым».
