Не отрывая губ от ее рта, Маркус задернул занавески на окнах. Карета погрузилась в глубокую темноту.

Он целовал ее. Целовал глубоко, жадно, со всепоглощающей страстью, которую носил в душе с той самой ночи в храме Весты. Казалось, Ифигиния не имела ничего против его необузданного желания и нетерпения. Она крепче прижалась к нему. Ее пальцы запутались в волосах Маркуса, голова легла ему на плечо.

Маркус коснулся ее ноги, обтянутой тонким чулком. Ладонь его скользнула вверх к ее колену и, миновав подвязку, на мгновение задержалась на теплой шелковистой коже. Пышные юбки Ифигинии пенились вокруг его руки, струились по ногам. Наконец он нашел горячее местечко, к которому стремился, — и застонал, почувствовав, как оно увлажнилось. Там пахло розами и женским желанием — самым дурманящим запахом на земле. Все тело Маркуса сотрясла судорога вожделения.

Он заметил, как дрожат его руки. Надо вздохнуть поглубже и успокоиться. Ведь он дал себе клятву не повторить ошибки той ночи. Он больше не будет грубым, неотесанным фермером — он подарит блаженство этой женщине.

Он так хотел доставить ей удовольствие!

Однажды он не сумел сделать этого, и теперь обязан исправить свою оплошность.

Маркус усадил Ифигинию, она с готовностью развела ноги. Белая пена юбок затопила черные подушки дивана. Маркус взялся за застежку бриджей.

Ифигиния вдруг уперлась в его плечо:

— Что ты делаешь?

— Я хочу любить тебя. — Он наконец освободил свою напрягшуюся от желания плоть.

— В карете?! — Лунный свет, пробивавшийся сквозь задернутые занавески, позволил разглядеть ее широко распахнутые глаза.

— Или здесь, или на ступеньках перед твоим домом. Я не в силах ждать, пока мы доберемся до постели. Дотронься до меня!

— Да… О да! — Она осторожно убрала руку с его плеча. Схватила зубами кончик пальца перчатки, потянула. Потом следующий палец.

Медленно-медленно она освобождала свою руку из белой атласной перчатки. Смотреть, как она один за другим вытаскивает пальчики, оказалось одним из самых мучительных эротических переживаний в его жизни.

Наконец она справилась, перчатка повисла у нее в зубах, выхваченная из тьмы лучиком света. Ифигиния протянула руку, пошарила, а потом осторожно сомкнула пальчики на копье его желания.

— Маркус! — Перчатка выпала у нее изо рта.

На какое-то мгновение ему показалось, что сейчас произойдет то, за что он возненавидел себя в прошлый раз. Он задохнулся, не веря, что выживет.

— Маркус? — испуганно позвала Ифигиния. — С тобой все хорошо? На этот раз у тебя не будет удара?

Маркус едва удержался от смеха и только слабо улыбнулся ей:

— Нет. По крайней мере не сейчас. Я хочу войти в тебя, Ифигиния. Но не хочу торопить тебя. На этот раз ты сама поведешь меня в храм любви.

— Хорошо. Но предупреждаю: я знаю только то, что почерпнула из прошлого опыта… ну и еще несколько впечатлений от статуй в галерее Лартмора.

— Этого вполне достаточно, обещаю. — Он сжал ее ладонями и почувствовал влажное тепло, ждущее его. — Более чем достаточно.

— Ты уверен? — Она провела большим пальцем по наконечнику его копья.

Маркус едва заставил себя усидеть на месте.

— Совершенно уверен. — И раздвинул пальцами нежное гнездышко курчавых завитков. Нашел пышный бутон, легонько погладил его.

— О Господи, Маркус!

Он почувствовал дрожь, пробежавшую по ее телу, — сладкий, недвусмысленный знак того, что она полна желания. Ликующая радость охватила Маркуса.

Пальчики Ифигинии судорожно впились в его ствол. Маркус сморщился и затаил дыхание.

— Я сделала вам больно, милорд?

— Ты едва не убила меня, Ифигиния.

— Ах нет, нет! Прости! Но ведь с вами ничего не случилось, милорд? Я не хотела причинить вам боль! — Тревога быстро заглушила сладостную истому, звучавшую в ее внезапно севшем голосе. — Я же предупреждала, что почти ничего не знаю об этом!

— Я пошутил! — успокоил ее Маркус, еще раз глубоко вздохнув. — Я не собираюсь умирать. — Он продолжал осторожно ласкать ее, глубже погружаясь в горячую влагу, пока рука его не стала влажной. — Честно говоря, я еще никогда не чувствовал себя таким живым.

Ее робкая неумелая ласка грозила разрушить все его бастионы и выпустить на волю страсть. Пот струился по лицу Маркуса, мускулы напряглись. Ифигиния шевельнулась на его коленях, устраиваясь поудобнее. Сжала ноги. Она коснулась лоном его восставшего копья. Тело Маркуса содрогнулось. Тихие вздохи и участившееся дыхание Ифигинии говорили о ее все растущем возбуждении.

А потом, когда Маркус начал уже сомневаться в том, закончит ли она начатое, Ифигиния вдруг направила его в нежное, горячее гнездышко между собственными бедрами. Осторожно, медленно, бережно она села верхом.

Боже, как она узка! Неужели он выдохнемся, прежде чем войдет до конца?

Ифигиния подалась вперед, внезапно резко тяжело задышав. Но вот ее створки тесно сомкнулись вокруг его ствола. Маркус содрогнулся и замер. Далекий предупредительный сигнал прозвучал в его пылающем мозгу. Он напомнил себе, что обязан выйти из нее, прежде чем выплеснет свое семя. Ведь он опять делает это без своего усовершенствованного французского кондома из овечьих кишок!

А потом Ифигиния начала двигаться — и все доводы разума мгновенно улетучились из меркнущего рассудка Маркуса. Требовательная, как ни одна из самых грозных античных богинь, Ифигиния стискивала его, шептала его имя, молила, грозила, просила, требовала. Маркус тихонечко помогал ей, мучительно страдая от желания. Но вот она вдруг задрожала и забилась в его руках:

— Маркус!

И с тоненьким возгласом изумления и блаженства она в изнеможении упала ему на грудь.

Снова где-то вдали прозвучало предупреждение, но Маркус был уже не в силах подчиниться. Он крепко стиснул бедра Ифигинии, взметнул их вверх, подавив ликующий, рвущийся из души крик.

Через несколько секунд он упал на подушки дивана. Ифигиния затихла на его груди.

Стояла тишина. Маркус вслушивался в нее, вдыхая неповторимый, земной запах чувственного удовлетворения, заполнивший тесное пространство закрытой кареты.

Экипаж завернул за угол и через несколько минут остановился. Маркус неохотно пошевелился, зажег один из фонарей… Он позволил себе еще немного полюбоваться Ифигинией, свернувшейся клубочком на его груди, затем реальность заставила его встряхнуться.

— Ифигиния? Мы приехали к вашему дому.

Она пробормотала что-то неразборчивое и прижалась еще теснее. Тихо зашелестели юбки. Маркус понял, что она уснула, и улыбнулся.

— Просыпайся! Торопись, дорогая.

Он нежно встряхнул ее, заставил сесть. Послышались шаги лакея, шедшего отворять дверцу кареты. Маркус поспешно протянул руку, задвинул щеколду.

— Ифигиния!

— Что такое? — Она очаровательно зевнула и сонно захлопала ресницами. Ее белые юбки были измяты. Один искусно подвитый локон выбился из прически и повис, качаясь за ухом. Белое перо торчало в волосах под совершенно немыслимым углом. — Уже утро?

— Нет, не утро. — Маркус быстро пришел в себя. — Сейчас глубокая ночь, а ты выглядишь так, будто кувыркалась в карете.

Ифигиния фыркнула:

— Кажется, так оно и было.

Маркус помолчал, сосредоточенно заправляя сорочку в бриджи. Потом взглянул на Ифигинию, не понимая причины ее веселья.

«Это сделал я, — вдруг с удивлением понял он. — Я сделал ее счастливой — и это принесло мне гораздо больше удовлетворения, чем создание механического дворецкого или наблюдение за светилами в новый телескоп».

Лакей постучал в запертую дверь кареты:

— Милорд, вы не собираетесь выйти?

— Подождите, Дженкинс. — Маркус поспешно отогнал воспоминания. — Повернись ко мне спиной, — шепнул он Ифигинии. — Весь лиф твоего платья перекручен, а это перо, кажется, сейчас упадет.

— Да, милорд! Ума не приложу, с чего бы это! — Она послушно повернулась и терпеливо ждала, пока Маркус поправлял ее платье.