Магдебурга решила судьбу Пруссии. После падения этих крепостей коменданты других могучих цитаделей, защищавших королевство со всех сторон, стали один за другим отдавать ключи даже небольшим, случайно проходившим мимо отрядам французов. Так, всего лишь одной французской бригаде сдалась мощная крепость Кюстрин, которую в Семилетнюю войну несколько лет осаждала русская армия. Это было какое-то невероятное поветрие. Без единого выстрела сдалась могучая крепость Шпандау, причем ее комендант генерал фон Бекендорф позволил французам, еще до подписания условий сдачи, проникнуть через опущенный мост в крепость, и они попросту согнали с валов стоявших у пушек прусских солдат. Позже, в 1808 году, за это воинское преступление Бекендорф был приговорен к расстрелу, замененному пожизненным заключением в крепости. 29 октября гусарская бригада Ласа1!я (всего 800 красавцев с ментиками и без осадной артиллерии) «взяла» Штеттин с гарнизоном более пяти тысяч человек, при 281 орудии и с огромным запасом армейских припасов. Губернатор и комендант Штеттина фон Ромберг, 81-летний ветеран, спустя три года, в 1809 году, был также приговорен военным судом к смерти, но король сжалился над стариком и помиловал его. Подобно Шпандау и Штеттину, сдались и другие прусские крепости с сотнями орудий, неисчислимыми запасами продовольствия, боеприпасов, оружия, ценностей, причем общая численность их гарнизонов достигала 60 тысяч человек. Такое количество сдавшихся без боя солдат тянуло на полноценную армию. Словом, как выразился Беннигсен в стиле XVIII века, «злой гений Пруссии насильно увлекал ее к несчастной судьбе»6.

А. И. Михайловский-Данилевский, размышляя над ходом этой несчастной для пруссаков войны, писал: «Легко вообразить, какой оборот принял бы дальнейший ход войны, если бы прусские гарнизоны, почти в 60 тысяч человек, исполнили долг присяги и чести, какое великое количество войск надлежало бы тогда употребить Наполеону для блокады или осады крепостей и сколь великую остановку в действиях его произвела бы упорная защита»7. Но у большинства комендантов крупных крепостей, как отмечал Карл Клаузевиц, «естественная слабость доходила до полной потери стыда». Только одна крепость, Любек, была действительно взята после штурма, предпринятого войсками Сульта и Бернадота.

Положили оружие перед французами без боя и все избежавшие разгрома группировки полевой прусской армии. Сдался добравшийся до Любека отважный генерал Блюхер, хотевший переправить свой корпус в Англию с тем, чтобы продолжить борьбу с Наполеоном. Так, прусская армия — опора, краса и гордость Прусского королевства, образец для подражания других армий — перестала существовать. Это была настоящая катастрофа, ознаменованная вступлением Наполеона 13 октября в Берлин, оборонительные укрепления которого были также оставлены комендантом столицы. При этом Наполеон несколько раз отказывался от заключения мира с королем и после каждых переговоров с посланниками Фридриха Вильгельма ставил пруссакам все более тяжкие и унизительные условия мира, которые в конечном счете сводились к фактическому уничтожению Пруссии как крупного и влиятельного европейского государства. Наполеон побывал в кабинете великого короля Фридриха II в Потсдаме и нашел там трофей и для себя: «Я чрезвычайно удивился, найдя там… нагрудный знак (ордена), меч, портупею и большую ленту его ордена, которые он носил в Семилетнюю войну. Подобные трофеи стоили ста знамен, а то, что о них забыли, свидетельствовало о хаосе и отупении, охвативших всю Пруссию при слухах о катастрофе, которая постигла их армию. Я их тотчас же послал в Париж для передачи в Дом Инвалидов. М ногие из этих солдат (в смысле обитателей Дома. — Е. А.) были современниками позорного поражения при Росбахе. Я гордился тем, что посылал им доказательства своего блистательного возмездия»8. Сражение при Росбахе, происшедшее в ноябре 1757 года, то есть за пятьдесят лет до Иены, было памятно в обеих странах. Тогда 22-тысячная армия Фридриха Великого разгромила 60-тысячную армию французов и их союзников. С тех пор в прусском обществе укрепилось представление о чрезвычайно низкой военной силе Франции, солдаты которой якобы настолько нестойки и трусливы, что никогда не смогут оказать пруссакам серьезного сопротивления. После победы в собственно Пруссии (Бранденбурге) 13 ноября Наполеон двинулся из Берлина в Познань и дальше к Висле — то есть в польские владения Пруссии.

Уже тогда пруссаки почувствовали на своей шкуре, что такое реквизиционная система снабжения армии у французов. Обычно наполеоновские солдаты брали с собой четырехдневный запас продовольствия, а дальше тяжесть содержания армии целиком ложилась на плечи местных жителей. Выразительны записки некоего крестьянина Клиппендорфа: «…Армия заночевала без хлеба и фуража. Все необходимые припасы были принесены из деревни, и производились фуражировки… В эту ночь многие овины сделались совершенно пустыми. Ни хлеба, ни пива, ни водки не осталось в деревне, почти все дрова были забраны. Ворота и двери были сожжены, несколько коров выведено и заколото, точно так же много гусей и кур. Господин окружной начальник один потерял в эту ночь 600 штук баранов»1.

Для России война с Францией началась 18 ноября 1806 года, когда был объявлен соответствующий манифест Александра I. К этому времени прусской армии уже не существовало больше месяца. Манифест в высокопарной форме отражает происшедшие метаморфозы: «Меч, извлеченный честью на защиту союзников России, колико с большею справедливостью должен обратиться в оборону собственной безопасности отечеству». Смысл сказанного таков: мы собирались защищать союзников, а приходится защищать себя, причем за пределами империи, на территории уже потерпевшей поражение Пруссии. Впрочем, тут много неясных моментов: что бы произошло, если бы русская армия сама не перешла русско-прусскую границу и не двинулась бы навстречу Наполеону? Решился бы в этом случае Наполеон напасть на нее и, достигнув русско-прусской границы, двинулся бы он на Гродно и Брест? И вообще, так ли уж неизбежна была эта новая война с Францией? Может, сразу был бы Тильзит? Ответа нет.

Не исключено, что императором Александром в тот момент двигало чувство досады за проигрыш войны 1805 года, унижение, испытанное при Аустерлице. Но все же главным мотивом в его действиях оставалась мессианская идея «положить конец бедствиям мира, страшно угрожаемого гибелью и порабощением» со стороны Франции. Так Александр писал императору Францу, пытаясь вдохнуть в своего союзника мужество и предоставляя ему «случай приобресть беспримерную в истории славу». Но анемичному австрийскому императору было уже достаточно сомнительной славы Аустерлица. Не то Александр! С прежней страстностью и бескомпромиссностью он ввязался в эту новую войну, уже наполовину проигранную, ибо, как и в войне 1805 года, его союзник — на этот раз Пруссия — был повержен и сокрушен, и одной русской армии (не считая позже примкнувших к ней под Прейсиш-Эйлау остатков прусской армии в виде корпуса Лестока) противостоял величайший полководец всех времен и народов.

Не следует забывать, что как раз в это время Россия вела еще две войны — с Турцией и Персией, причем обе начались незадолго до сражений в Восточной Пруссии, и естественно, что на эти войны были отвлечены весьма значительные вооруженные силы. Да и сама русская армия не была тогда в хорошем состоянии. За прошедшие после Аустерлица месяцы ее полки, понесшие большие потери, еще не восполнили их за счет собранных со всей страны рекрут. У части старых солдат не было оружия и боеприпасов. Не считаясь с этим, император Александр, составив из аустерлицкой армии корпус генерала Буксгевдена, бросил его в новую войну. В Пруссию же были двинуты и основные силы армии под командой генерала J1. Л. Беннигсена. Неадекватность предпринятых мер Александра 1 против тогда еще виртуальной для страны французской угрозы подчеркивал манифест о создании «внутренней временной милиции» — народного ополчения из помещичьих крестьян, мещан, однодворцев, которые должны были защищать страну от возможного вторжения французов в Россию. Это была первая после 1610–1612 годов попытка возродить земскую силу. Но если в годы польско-литовской оккупации ополченческое движение шло снизу, от народа, то в 1806–1807 годах за ним стояла воля начальства, инициатива сверху, чреватая, как всегда у нас бывает в таких случаях, медлительностью, показухой и воровством. Главное же состояло в том, что народные дружины были небоеспособны и плохо вооружены. Власти собирались создать народное войско фантастической численностью 612 тысяч человек, а между тем вооружение у этих толп было самое примитивное: пики, копья, топоры, рогатины и редко у кого старые ружья. Кстати говоря, неудачи с созданием этого ополчения так и не были учтены позже, в 1812 году. Известно, что во время Бородинского сражения стоявшие на Старой Смоленской дороге ополченцы, вооруженные топорами и пиками, только издали казались противнику изготовившимися к бою полноценными войсками.