Нетрудно представить, что герцог и его штаб планировали войну, подобную той, в которой побеждал их великий король. Это, наряду с самонадеянностью, и стало одной из причин невиданного сокрушительного поражения прусской армии. К. Клаузевиц писал по поводу одного из проигранных прусскими ветеранами в эту войну сражений: «Молодые, решительные, предусмотрительные люди, стоящие во главе войск, сумели бы найти выход из положения, подсказанный им здравым смыслом, но старцы, одряхлевшие физически и умственно за много лет мирной жизни, с парой окаменелых традиционных идей, ничего придумать не могли». В итоге старость и неопытность — почти невероятное сочетание в других сферах жизни — сослужили дурную службу прусской армии. Все, что произошло с русскими и австрийцами под Аустерлицем в 1805 году, в еще больших масштабах повторилось на просторах Прусского королевства в 1806–1807 годах. Пренебрежение к противнику, полное незнание расположения его сил и его возможных действий, устаревшая стратегия и тактика, несовершенство военной организации, непродуктивные и долгие военные советы в присутствии некомпетентных, но влиятельных людей, наконец сочинение оторванных от реальности многостраничных диспозиций — все было в ходу. К тому же за четыре десятилетия мира армия, привыкшая к благополучной жизни на одном месте, во многом утратила свою боеспособность.
Как писал современник, большая часть старших прусских офицеров давно отметила полувековой юбилей. Возраст генералов колебался от пятидесяти до шестидесяти пяти, в то время как во французской армии император и большая часть маршалов были в самом расцвете сил — им было не больше сорока лег. Да и прусские армейские штаб-офицеры и капитаны «большей частью были люди пожилые и даже старые. Именем прусского майора означали в то время в шутку старого дородного пузана! Солдаты занимались ремеслами или полевыми работами. В пехоте большая часть офицеров и солдат были женаты. Полки имели огромные обозы и выступали с квартир с полным хозяйством, с женами и детьми. Мы сами видели в 1807 году прусские отряды, за которыми тянулись ряды фур, вдвое длиннее войска. На этих фурах солдатки везли постели, кухонные снаряды и даже живых кур, гусей и т. п., русские солдаты называли пруссаков в насмешку кукареками, то есть петухами»3. Справедливости ради отметим, что и другие армии того времени таскали за собой семьи. Кажется невероятным, но и в Италийском походе 1799 года за русской армией тащились обозы с женами и сожительницами.
Армия стояла в Саксонии, западнее Эрфурта и возле Веймара, на опушке тянувшегося на десятки километров непроходимого Тюрингского леса. Диспозиции прусских полководцев строились на предположении, что Наполеон засядет в крепкой позиции за Тюрингским лесом и будет там со страхом ожидать наступления победоносной прусской армии, осененной сотней знамен Фридриха Великого… Через несколько дней эти знамена, как и вся Пруссия, лежали под копытами лошади Наполеона. Французский император действовал так же решительно, как и под Аустерлицем. 29 сентября 1806 года быстрым фланговым ударом справа, силами трех колонн, он обошел прусскую армию с ее левого фланга, смял слабые отряды пруссаков, стоявшие на его пути, а затем двинулся в направлении Йены. Одновременно Наполеон послал большой отряд для занятия Лейпцига, где находились основные склады прусской армии. Когда прусские генералы поняли, что Наполеон, вопреки их намерениям, не стал ждать их наступления, а сам прорвался через Тюрингский лес и старается обойти их слева, то 1 октября они дали приказ главным силам отступать от Веймара к Виттенбергу. Принцу Гогенлоэ с его корпусом было приказано командовать арьергардом и наблюдать противника у Йены, а затем двинуться следом за отходившим корпусом генерала Рюхеля. Но наблюдать за неприятелем Гогенлоэ было невозможно — над Йеной, в пойме текущей рядом с ней реки Сале, висел густой туман, воспользовавшись которым Наполеон скрытно перевел свою армию через разделявшую его с противником реку, подобно тому, как он в Аустерлицком сражении — также загодя — перевел свои войска через ручей Гольбах. Когда же в девять часов утра встало солнце и туман рассеялся, пруссаки неожиданно увидели перед собой изготовившуюся к бою французскую армию, которой, по их мнению, здесь не должно было быть. Численное и моральное превосходство начавших наступление французов было подавляющим — корпус Гогенлоэ сопротивлялся три часа, а потом солдаты, увидав, что французы начинают обходить их с флангов, дрогнули и побежали.
По дороге они заразили паникой корпус Рюхеля, и солдаты обоих корпусов, смешавшись в нестройную толпу, стали разбегаться во все стороны. Попытка Гогенлоэ привести войска в порядок, собрать полки у Веймара провалилась — паника в войсках стала всеобщей. Вся эта история потом попала в военные пособия и изучалась в военных академиях как самый яркий пример паники, понимаемой как безотчетное массовое проявление испуга, разом охватившего десятки тысяч взрослых, сильных мужчин с оружием в руках и приведшего целое государство к национальной катастрофе4. Генерал Блюхер 26 октября писал князю Гогенлоэ, что может выступить только наутро, так как «во время ночных маршей наши войска разбегаются: я боюсь их более, чем неприятеля». Он считал, что «предпочтительно подвергать свой корпус опасности боя, чем довести его форсированными маршами» до полной невозможности сражаться5.
В это время основные силы армии герцога Брауншвейгского (50 тысяч человек), в которой находился король, дошли до Ауерштедта, переночевали там и рано утром 2 октября выступили к Фрайбургу, что стоит по дороге на Берлин. О поражении под Йеной они ничего не знали. Стоял уже описанный выше густой туман, и войска медленно двигались по дороге, тянувшейся к Кезенским дефилеям — узким проходам среди лесистых гор. Наполеон позже писал, что пруссакам надлежало бы занять Кезенскую долину заранее, еще ночью, чтобы наверняка обеспечить проход наутро своей армии. Но этого сделано не было, и император сумел воспользоваться просчетом пруссаков. В итоге неожиданно для себя авангард прусской армии наткнулся на противника — оказалось, что французский корпус (дивизия Гюдена) опередил его и уже перехватил путь в дефиле. Завязался бой, командующий герцог Брауншвейгский дал приказ войскам прорываться вперед, считая, что никаких крупных сил французов впереди нет. Однако наступление прусского авангарда было отбито французами. Наполеон потом писал, что пруссаки, верные своим принципам, «слишком старались сохранять равнение и дистанцию, как на параде. Наши солдаты, укрываясь за заборами, канавами, деревьями и садами… пронизывали их пулями». Как раз тут французская пуля попала главнокомандующему герцогу Брауншвейгскому в голову, пробила ему оба глаза, он упал с лошади на землю, рядом рухнули убитые метким огнем французских стрелков оба его заместителя — командиры дивизий генералы Шметтау и Вартенслебен, а также бывшие с начальством два бригадных генерала. В одно мгновение армия была обезглавлена, и наступление ее невольно приостановилось. Оказавшийся поблизости король поручил командование восьмидесятилетнему фельдмаршалу Меллендорфу, который тут же был ранен и также выбыл из строя, как и вступивший в дело со своей дивизией принц Оранский. В это время пришло известие, что войска маршала Бернадота двигаются от Дорнбурга к Апольде — перекрестку дороги Йена — Ауерштедт. Это означало, что Наполеон может перерезать пруссакам коммуникацию между их главной армией и арьергардом Гогенлоэ, а также корпусом Рюхеля. На самом деле к тому времени ни того ни другого корпуса уже не существовало. Но король и третий по счету за этот день главнокомандующий генерал Калькрейт о гибели своего арьергарда не знали и повернули войска назад, по дороге на Йену и Веймар, с тем чтобы не дать Наполеону отрезать эти две части армии друг от друга. Вскоре выяснилось, что дорога у местечка Апольде была уже перехвачена войсками Бернадота. И тогда король устремился к Веймару по дальней дороге через Бутельштедт. Тут-то в главной армии и стало известно о поражении под Йеной. Толпы беглецов из-под Йены, обозы, артиллерия, полки смешались на тесных дорогах, французы же появлялись со всех сторон, и паника охватила теперь уже и главную армию. Утро 3 октября стало утром самого большого позора Пруссии — за одну ночь армия, бросая оружие и снаряжение, разбежалась. В плен к французам попала почти половина ее личного состава — 25 тысяч человек с двумястами орудиями и шестьюдесятью знаменами. Король предложил Наполеону перемирие, но тот отвечал, «что ему надобно сперва пожать плоды победы». Самым весомым плодом, упавшим к ногам победителя, стала мощная крепость Пруссии — Эрфурт, сдавшаяся без всякого сопротивления. 14 тысяч человек ее гарнизона с доставленным сюда раненым фельдмаршалом Меллендорфом попали в плен. После первого же обстрела сдался и оплот Пруссии — крепость Магдебург с ее 24-тысячным гарнизоном и восемьюстами (или шестьюстами) орудиями. Сдача Эрфурта и особенно
