И в ряде других случаев было так, что солдаты продолжали драться, несмотря на то, что офицеры их сдавались или бежали. Гренадер Попадищев вспоминал: «С обеих сторон пошел сильный ружейный огонь, наши все еще держались, и никто не думал, что нам приходилось плохо». И хотя командир полка «разъезжал уже без шпаги, повторял неоднократно: “Бросайте, ребята, ружья, а то всех побьют”, но наши, несмотря на это, беспрерывно заряжали и стреляли»132.

Приказ бросить пушки у разрушенного моста под Аустерлицем дал не Кутузов, а государь — сам Кутузов появился в расположении армии, вероятно, не ранее того момента, когда она достигла венгерской границы в городе Голич. Отсюда император Александр отправился в Россию, поручив Кутузову Увести армию на квартиры.

Войска Багратиона двинулись, как тогда говорили, «в замке», то есть они замыкали движение нестройных толп смешавшихся полков. Следом, в непосредственной близости, шли французы, но они не нападали на русских — в ту ночь император Франц заключил перемирие с Наполеоном. Согласно перемирию русская армия должна была покинуть Австрию и отойти в свои пределы. Вообще, известно, что поначалу Наполеон начал преследование отходящих русских по шоссе на Ольмюц — таковы были ошибочные данные его разведки, и лишь потом стало ясно, что Кутузов уходит в Венгрию. Первый приказ, который отдал Кутузов после битвы, датирован 22 ноября. В нем Кутузов требовал от командующих колоннами дать сведения о находящихся в строю солдатах и офицерах. В тот же день он вступил в переговоры с Даву, прося его установить перемирие на 24 часа. После этого русский император присоединился к условиям, которые подписал австрийский император: русская армия должна была очистить Австрию и Венгрию в течение пятнадцати дней133.

«Поднимай на царя!» Понятие «строй» было весьма условным для отступающей, деморализованной солдатской массы. «Множество наших солдат, — писал мемуарист, — разбрелись по сторонам, пользуясь изобилием виноградных вин, предались пьянству, не могли следовать за армией и полусонные были захвачены французами… Другая причина, по которой оставили знамена многие из нижних чинов, была — прельстили убеждения моравских жителей или, лучше, самых моравок. Меня тоже упрашивали бросить опасное ремесло воина и навсегда остаться в одном семействе…» Адам Чарторыйский подтверждает вышесказанное: «Проезжая через деревни, мы только и слышали несвязные крики солдат, искавших в вине забвения превратностей судьбы. Местным жителям приходилось от этого очень плохо»134. Кроме дезертирства, вновь, с невиданной прежде силой, вспыхнуло мародерство. Собственно, вся армия превратилась в мародеров — обозы были разбиты, австрийские власти уже не снабжали войска бывших союзников провиантом. И хотя особым приказом от 26 ноября Кутузов предписал соблюдать строжайший порядок при следовании войск через Венгрию, этот приказ остался пустой бумажкой. Фаддей Булгарин, рассказывая об Аустерлицком сражении, приводит такой случай: наутро после поражения «государь увидел несколько гвардейских батальонов и толпы армейских солдат почти без огней, лежавших на мокрой земле, голодных, усталых, измученных… Верстах в двух была деревенька, но в ней нельзя было занять квартир и достать помощи обыкновенными средствами. Надлежало отступать… Император Александр, тронутый положением своих воинов, позволил им взять все съестное из деревни — “Ребята, поднимай на царя!” — раздался голос флигель-адъютанта». Так в русской армии формулировалось разрешение брать город или селение на общее разграбление или, как говорили раньше, «на поток». «Солдаты, — продолжает Булгарин, — устремились в деревню и выбрали все, что можно было взять и что было даже не нужно, только для потехи. Государь записал название этой деревни и после вознаградил вдесятеро за все взятое»135. Конечно, курами и скотиной «одной деревеньки» было бы невозможно обеспечить даже скромный завтрак не менее чем 50 тысячам солдат. Поэтому — возможно, не без согласия императора — начался повсеместный грабеж. Даже в гвардии рухнула дисциплина, за соблюдением которой раньше так ревностно следил Константин Павлович. Теперь он мирился с проделками, а в сущности — с воинскими преступлениями, своих солдат. На его глазах правофланговый гренадер-гвардеец застрял в дверях ограбленного им дома: «На спине у него была клетка, полная живых гусей и кур, по бокам — мешки, набитые разной снедью, а на груди висел свежезаколотый дорогой меринос. Константин Павлович спросил его с досадой, но едва удерживаясь от смеха: “Куда ты, жадная душа, набрал столько ” — “На целую артель, Ваше императорское высочество ”, — отвечал гренадер, выпачканный весь в муке и оглушаемый гусиным и куриным криком». Построив три тысячи таких мародеров, великий князь со смехом равнял их по этому гренадеру: «Осади назад урода и выровнять строй по его барану!»136 При таких обстоятельствах издевкой выглядит положение упомянутого приказа Кутузова о соблюдении дисциплины: «Офицерам в ротах обходить чаще свои квартиры и спрашивать хозяев, довольны ли своими постояльцами, ибо за всякое неустройство ротные командиры ответствовать станут»137. Также маловероятным кажется утверждение Кутузова в рапорте императору Александру о том, что за время перехода войск через Венгрию «не было ни одной жалобы, исключая тогда, когда еще войски стояли под Синицами биваком и получали вместо хлеба половинную порцию мукою, и тогда, ходя за соломою и за дровами в деревни, были шалости»“”. О «шалостях» гвардейцев уже сказано выше…

Армия прошла через Венгрию, пересекла Карпатские горы и вступила в Галицию. По дороге в Венгрии русских встречали весьма благожелательно, главнокомандующего приветствовали выборные от дворян, и, как пишет Ермолов, «были даны Два праздника, и, к удивлению, находились многие, которые могли желать забав и увеселений после постыднейшего сражения»139, Словом, как писал Жозеф де Местр, «пал престиж русского оружия в Европе, и над всем воспарили французские орлы»140.

Мы не знаем, как складывались отношения Багратиона с Кутузовым и почему, составляя список отличившихся в сражении при Аустерлице, фельдмаршал обошел его в наградах. О боевой деятельности Багратиона он написал следующее: «Удерживал сильное стремление неприятеля и вывел корпус свой с сражения в Остерлице в порядке, закрывая в следующую ночь ретираду армии; за что всеподданнейше испрашиваю от Вашего императорского величества похвального ему рескрипта». Подчиненный Багратиона граф Уваров потерпел ббльшие потери и был отброшен противником, и тем не менее Кутузов представил его к ордену Святого Георгия 3-го класса, как и князя Долгорукова. К ордену Владимира 2-й степени был представлен генерал Дохтуров. Полководец же, который, в отличие от других командующих колоннами, мужественно отбился от неприятеля и сохранил свой корпус в порядке, был представлен только к «похвальному рескрипту». В этом я склонен видеть месть Кутузова Багратиону за ту политику, которую он начал вести с прибытием императора и его приближенных, — за то, что Багратион не поддержал фельдмаршала во время обсуждения стратегии, а оказался в лагере сторонников наступления во что бы то ни стало.

В отличие от других командующих Багратион не довел свою колонну до Дубни — места зимних квартир. 25 декабря он уехал в Петербург. Да и то — война кончилась, 26 декабря 1805 года Франция и Австрия заключили мирный договор, а в столице Петра Ивановича ждали новые дела.

В январе 1806 года Багратион прибыл в Петербург. В формулярном списке генерал-лейтенанта Багратиона не отмечено, что после отступления от Аустерлица и похода через Венгрию он получил новое назначение. Не обнаружено и приказов по Военному министерству о новой ступени в службе Багратиона. Возможно, он вернулся по месту своей основной службы — в расположение Лейб-егерского батальона. Кутузов же приехал в Петербург только в мае и 13 мая был в числе прочих «жалован к руке по случаю приезда в здешнюю столицу»1.