Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Глава четвертая

Холодное солнце Аустерлица

Парвеню в приличном обществе

Общепризнано, что первая война России с Наполеоном была неизбежна, предопределена всем ходом событий в тогдашней Европе. В 1804 году Наполеон провозгласил себя императором и тем самым из республиканского правителя возвысился до уровня великих государей Европы, чем всех их глубоко оскорбил. Это был прямой вызов прежде всего Российской империи и Священной Римской империи германской нации, под которой понималась Австрия. Важно, что вопрос о создании новой империи наследственного типа был обставлен в вызывающей для монархической Европы форме: как волеизъявление французского народа в результате плебисцита, степень достоверности результатов которого была тогда сомнительна: «за» проголосовало 3 572 329 человек, а «против» — жалкая кучка отщепенцев — всего 2579 человек! В декабре 1804 года в соборе Парижской Богоматери римский папа посвятил Наполеона в императоры. И хотя корону Наполеон надел себе на голову сам, но зато как истинный, хотя и бывший, якобинец принес присягу на… конституции. В итоге Наполеон стал императором «милостию Божию… и согласно конституции Республики». Тогда же ему пришлось срочно превращаться из президента Итальянской республики в короля Италии и в Милане возложить себе на голову железную корону Ломбардии. Тотчас возникли придворный штат и церемониал, мгновенно появились князья, графы и бароны. Каждый из маршалов, который одерживал победу на поле боя, становился князем или герцогом. Возникло, как по мановению жезла, наполеоновское дворянство, причем многие новые дворяне происходили из солдат. Порой все это казалось карикатурой на старый, оплеванный республиканцами королевский режим, но Наполеон, его семья и окружение, состоявшее в большинстве своем из людей «низкой породы», играли всерьез, так что пышный, в модном тогда стиле ампир, двор императора Наполеона все больше напоминал двор императоров Древнего Рима. Как тут не вспомнить императрицу Екатерину Великую, не дожившую до метаморфоз в Париже, но прозорливо написавшую 13 января 1791 года своему вечному адресату Мельхиору Гримму, что пройдет немного времени и во Франции неизбежно появится новый Цезарь и «усмирит вертеп». А 22 апреля того же года, не без остроумия и проницательности, она добавила: «Знаете ли, что будет во Франции, если удастся сделать из нее республику? Все будут желать монархического правления! Верьте мне: никому так не мила придворная жизнь, как республиканцам»1.

Словом, явление Наполеона, этого нахального выскочки, среди коронованных, гордящихся древностью своих династий императоров, королей, курфюрстов и герцогов было воспринято как вызов, оскорбление. В глазах монархической Европы это было равносильно самовольному появлению на королевском балу пропахшего конским потом форейтора, который к тому же не встал смирно в уголке, а взял и пригласил на танец саму королеву. Забегая вперед отметим, что в конечном счете так все и произошло — сила французского оружия вынудила почти всех европейских монархов (за исключением, пожалуй, только английского короля) плясать под французскую дудку и с подобострастием кланяться «форейтору».

Но тогда, в 1804 году, Наполеону было мало бросить вызов монархической Европе пышностью своей ампирной коронации. Он стремился еще и проучить ее. После подавления роялистского заговора Жоржа Кадудаля, а также генералов Пишегрю и Моро французские жандармы в марте 1804 года буквально выкрали из резиденции Эттенхайме на нейтральной территории (в Баденском курфюршестве) совершенно непричастного к заговору Луи Антуана Анри герцога Энгиенского, родственника казненного революционерами Людовика XVI, и после формального суда с резко обвинительным уклоном расстреляли его во рву Венсенского замка. Это переполнило чашу терпения прежде всего молодого императора Александра I, жаждавшего самоутвердиться на международной арене в качестве прямого наследника своей великой бабки — императрицы Екатерины II, чья роль в делах Европы, и особенно Германии, была чрезвычайно велика. Как известно, поначалу Александр был в восторге от Бонапарта — Первого консула: он считал его великим человеком, «героем либерализма» (по словам сподвижника Александра, князя Адама Чарторыйского). Александр передавал Бонапарту весьма дружественные приветы, выражал свое восхищение деяниями этого незаурядного человека. Но затем русский император изменил свои взгляды, став главной пружиной возникшей антинаполеоновской коалиции (Англия, Россия и Австрия). После же казни герцога Энгиенского мир с Наполеоном стал уже невозможен2. Как записал сардинский посланник в Петербурге Жозеф де Местр, «возмущение достигло предела. Добрые императрицы плачут. Великий князь Константин в бешенстве, Александр I глубоко огорчен. Французских посланников не принимают». Последовал обмен резкими нотами, причем Наполеон оскорбил лично Александра I, намекнув, что когда убили Павла I, то было бы странно, если бы кто-то из-за границы вмешивался в это дело… Это в немалой степени способствовало разрыву летом 1804 года дотоле вполне миролюбивых отношений между Россией и Францией.

Главной причиной вмешательства Александра в довольно запутанные европейские дела было его (отчасти романтическое, отчасти имперско-прагматическое) желание «восстановить справедливость», «поставить предел хищному захвату» чужих территорий человеком, который «руководствуется в своих поступках только неутолимой жаждой могущества и желанием всемирного владычества». Явление нового могущественного завоевателя поколебало уже довольно давно устоявшуюся систему раздела Европы (в том числе Германии) на зоны влияния между ведущими державами и вызвало их резко негативную реакцию. На тогдашнем политическом языке Александра неприятие нового «едока» за столом великих империй формулировалось как охранительство, как великая миссия России по защите старого порядка, «основанного на святости законных престолов и неприкосновенности владений, утвержденных договорами». Возможно, определенную роль в этом сыграли молодые друзья Александра. Один из них, Адам Чарторыйский, писал: «Я хотел бы, чтобы Александр сделался, в некотором роде, верховным судьей и посредником для всей цивилизации народов мира, чтобы он был заступником слабых и угнетаемых, стражем справедливости среди народов»3. Конечно, кроме высокой и пламенной риторики, существовали и довольно приземленные конкретные политические и экономические интересы имперской России в Европе, прежде всего в Прибалтике, а также в Германии. Здесь Россия со времен Екатерины Великой вела, как тогда выражались, политику «деятельной инфлюэнции»4 или, попросту говоря, политику общепризнанного всеми вмешательства ради достижения некоего, удобного ей, «германского равновесия». Кроме того, Россия со времен Тешинского конгресса 1778–1779 годов выступала авторитетнейшим арбитром в нескончаемом споре Пруссии и Австрии — непримиримых противников. Франция же, набравшая силу в ходе революции и утратившая все предрассудки «старого режима», стала активно вмешиваться в германские дела, а потом и совершать территориальные захваты и перекраивать карту Германии. В мире традиционных европейских ценностей Франция казалась разбойником с большой дороги, захватившим дилижанс, набитый мирным народом — сообществом германских государств. Видеть все это из Петербурга было невыносимо, ведь Россия разом утеряла свое влияние в этой важной части тогдашней Европы! И если раньше владетели Германии больше смотрели на то, как их поступки оценят (и отметят в виде так называемых «индемнизаций» — вознаграждений по особому списку) в Петербурге, то теперь для них появился новый могущественный центр власти, располагавшийся в Париже. В этой-то борьбе за Германию и заключалась прагматическая, приземленная суть конфликта России и Франции, как и причина неизъяснимой, в некотором смысле жертвенной, рыцарской любви императора Александра к Пруссии. Между тем Пруссия была готова изменить России, если бы Наполеон разрешил ей присоединить Ганновер — княжество, на которое Берлин с жадностью поглядывал. Стоит ли говорить о том, что за роль мессии, освободителя, охранителя покоя Европы и Германии Российская империя щедро платила — и, как всегда, не только своими деньгами, но и кровью десятков тысяч русских солдат, погибавших на полях сражений в тысячах верст от своей страны.

35
{"b":"143945","o":1}