Выскочив из ловушки и «положив Дунай между собою и неприятелем», Кутузов вежливо объяснился с австрийским императором: «Неотступное в последние дни преследование за мною неприятелей подавало мне повод думать, что они хотят напасть на нас или имеют особенные замыслы с левого дунайского берега. В самом деле, я не ошибся. Перейдя на левую сторону реки, увидели мы в виноградниках французских стрелков и взяли их до 40 (человек). Все они показали, что принадлежат к корпусу, который перешел Дунай в Линце и спешил к Кремсу в намерении поставить меня между двумя огнями. Одно сие обстоятельство оправдывает мое отступление… Смею уверить Ваше величество, что, в полном смысле слова, я оспаривал у неприятеля каждый шаг. Доказательством служат кровопролитные авангардные дела. Но мне было невозможно останавливать долее Наполеона, не вступя в генеральное сражение, что было бы противно данным мне Вашим величеством повелениям». Ермолов вспоминал, что после столь успешного отхода войска Кутузов «приобрел полную его доверенность. Начальники не были довольны его строгостью, но увидели необходимость оной и утвердились в уважении к нему». Правда, не все: как-то, на одном из совещаний, видя пренебрежительные мины генералов, Кутузов сказал: «Вижу, господа, что я говорю вам на рабском языке». Но было трое генералов, которых он выделял, — Дохтуров, Багратион и Милорадович, причем «последние два доселе были одни действующие и наиболее переносили трудов, словом, на них возлежало охранение армии»28. Впрочем, вскоре и Дмитрию Сергеевичу Дохтурову настал черед отличиться.

Взятые в плен французские стрелки, сошедшие с лодок пограбить местных жителей, показали, что дивизия Газана из корпуса маршала Мортье движется уже у Дирнштейна, а с разницей в полперехода (то есть 12 верст) за ней по берегу идет дивизия Дюпона. Этому можно поражаться — Мортье сумел за короткий срок преодолеть длинный и тяжелый путь по левому берегу Дуная, по узкой дороге, точнее, по извилистой тропе, зажатой между берегом реки и крутым горным склоном. Он почти опередил Кутузова, который прошел по более удобной и широкой дороге вдоль правого, равнинного берега Дуная. Но война не прятки, и «почти» тут не считается. За опоздание обычно платят кровью.

Нужно отдать должное Кутузову, который не только отступал, но и размышлял о контратаке. Он понял, что французы по самонадеянности неожиданно поставили себя в тяжелое положение: из дичи, преследуемой Мортье, он, Кутузов, сам превратился в охотника. Наполеон и его могучая армия находились на правом берегу Дуная, а Мортье — в одиночестве на левом. И Кутузов решил наказать маршала. Австрийский генерал-квартирмейстер Шмидт, уроженец Кремса, предложил провести русские полки горами к берегу Дуная в районе Дирнштейна в тыл дивизии Газана и отрезать ее от дивизии Дюпона, шедшей по дороге от Линца. Между прочим, замок Дирнштейн — место, памятное в мировой истории. В XII веке возвращавшийся из крестового похода английский король Ричард Львиное Сердце был перехвачен людьми австрийского герцога Леопольда и тайно заключен в этот замок, где и просидел пять лет!

Двадцать девятого октября в поход горами к Дирнштейну был отправлен Дохтуров с шестнадцатью батальонами пехоты, двумя эскадронами гусар и пушками. Милорадович должен был сдерживать Мортье в виноградниках на подступах к Штейну — предместью Кремса, а Багратион со своим отрядом выполнял роль обсервационного корпуса, наблюдая за дорогами от Кремса.

Не все получилось так, как было задумано, что и не мудрено на войне, — известно, что «все главные события войны происходят на сгибе карты». Дорога через горы оказалась всего лишь тропой, причем довольно узкой и крутой. Пришлось оставить кавалерию и пушки, «одну лишь верховую лошадь Дохтурова люди вытаскивали на руках и переносили с утеса на утес». Так войска пробирались всю ночь и почти весь день. Хотя австрийцы обещали, что к Дунаю войска выйдут утром 30 октября, на самом деле вышли они к берегу реки уже в темноте, вечером того же дня. К этому времени Мортье яростно атаковал Милорадовича на подходе к Штейну. Завязался кровопролитный (по словам бывшего там Ермолова — «жесточайший») бой, который стал стихать только к вечеру. И Милорадович, и Кутузов были обеспокоены — Дохтуров как сквозь землю провалился. Да и сам Дохтуров беспокоился. «Время убегало, — вспоминал Бутовский, — это ужасно сердило всех, от генерала до последнего солдата. Немецких вожатых проклинали». Наконец из района Дирнштейна послышалась орудийная пальба — это Дохтуров начал спуск с гор и сразу же напал на стоявший там французский отряд. Мортье, узнав, что противник оказался сзади него, направил туда драгун, но их попытка прорваться не удалась, и Мортье понял, что попал в окружение. На военном совете генералы предложили ему бежать на правый берег Дуная в лодке: маршал Франции не может сдаваться в плен! Но Мортье решил прорваться или умереть. Он стал пробиваться к Дирнштейну, бросив Милорадовича, и тот немедленно последовал за ним вдоль берега Дуная. А в это время в окружении оказался сам Дохтуров. Из-за того, что он опоздал на полсуток, от Линца к Дирнштейну уже подошла дивизия Дюпона. Последний сразу же, поняв отчаянное положение Мортье, попавшего меж двух огней, бросился ему на помощь и вступил в схватку с русскими мушкетерами Вятского полка, которому Дохтуров приказал отстаивать тыл своих основных сил, сражавшихся в это время с Мортье. Словом, как тогда писали, «пошла потеха»: Мортье был в окружении русских Дохтурова, но и Дохтуров был окружен Мортье и Дюпоном. Темнело, начался дождь, поле сражения освещалось только вспышками выстрелов. Дюпон, уничтожив целый батальон вятчан и захватив знамя полка, прорвался в городок. На тесных улицах Дирнштейна и вокруг него началось настоящее побоище. Потом Дюпон напишет: «Самый убийственный огонь кипел на дунайском берегу и в горах. Где только позволяло место, войска кидались в штыки. Твердость русских равнялась мужеству французов. И те и другие смешивались в отчаянных ручных схватках». Мортье с саблей в руке все-таки сумел прорваться навстречу Дюпону и спастись. Русские по праву праздновали победу, первую и довольно яркую: было взято пять пушек, штандарт и знамя, в плен попали один генерал, 1500 солдат и офицеров. А ведь это были победоносные воины непобедимого Наполеона! Как сообщает И. Бутовский, «когда кончилось кровопролитье, у наших солдат начался торг: один продавал часы или дорогие ножи, табакерки, другой — шелковые вещи или белье, многие носили богатые пистолеты, палаши и предлагали неприятельских лошадей. Оценка лошадей с седлом и вьюком была скорая — пять австрийских гульденов или рубль серебра за каждую, за немногих только получали по червонцу. Некоторые хвалились чересами (кушаками. — Е. А.) с золотом, отвязанными у пленных и убитых французов… Мы с триумфом возвратились в город (Креме. — Е. А.), сопровождаемые по дороге криками восторга жителей: “Браво, Русь, браво!”»29.

Мортье, спасаясь от плена, перебрался на правый берег Дуная, увозя с собой раненых и артиллерию. Кутузов добился главного — левый берег Дуная остался за ним, и ему казалось, что теперь можно спокойно поджидать подхода армии Буксгевдена. После позора Ульма победа при Кремсе была бальзамом на душу австрийцев. Император Франц удостоил Кутузова высшей награды империи — ордена Марии Терезии первой степени.

Отдыхнуть в Кремсе армии Кутузова не удалось — против него действовал противник умнейший и азартнейший. Наполеон придумал новый, совершенно неожиданный ход. Он догадался, что, засев в Кремсе — удобном в стратегическом отношении месте, Кутузов останется здесь надолго. Так пусть он останется здесь навсегда! Наполеон оставил на своем берегу Дуная, как раз напротив разрушенного моста в Кремсе, два корпуса (Бернадота и Мортье), предписав им готовиться к переправе, а сам 31 октября с корпусом Даву и гвардией стремительно рванулся к Вене, дотоле никогда не видавшей на своих улицах завоевателей. 1 ноября он занял столицу империи — как будто между делом, исключительно для того, чтобы переправиться через Дунай по единственному мосту и настигнуть отдыхавшего Кутузова. Конечно, все были уверены, что комендант Вены князь Ауерсберг взорвет этот мост, уже приготовленный для уничтожения по всем правилам минного дела. Так, наверное, и произошло бы, если бы караулы, да и сам стоявший на мосту Ауерсберг заподозрили неладное. Но вместо перебегающих с места на место передовых французских стрелков — верного свидетельства приближения противника — к мосту подскакали с белыми платками в руках два маршала Франции, Мюрат и Ланн, в сопровождении всего нескольких всадников, и еще издали стали кричать коменданту, чтобы он не взрывал мост, так как уже заключено франко-австрийское соглашение о перемирии. Опешивший от появления на мосту будущего Неаполитанского короля, как всегда невероятно разряженного, князь Ауерсберг принялся расспрашивать Мюрата и Ланна об условиях перемирия, поверив их клятвам честью. В этот момент на мосту внезапно появились французские солдаты, которые отобрали у австрийских часовых — словно у школьников — зажженные фитили, готовые для подрыва моста. Коменданту Вены со своим отрядом пришлось поспешно бежать от невзорванного по его же наивности и глупости важнейшего стратегического объекта. А между тем, всем было известно, какое честное слово может быть у сына трактирщика и сына конюха, презиравших всю эту обветшалую феодальную Европу. Позднее, в императорской инструкции Кутузову, написанной в мае 1812 года, в частности, говорилось: «Коварная политика настоящего французского правительства, коей следуют и генералы французские, довольно уже соделалась известною. Они часто, находясь сами в крайности и искусно скрывая таковое свое положение, предлагают перемирия под разными благовидными предлогами и по наружности кажущимися для обеих армий полезными, а в существе или для того, чтоб дать время поспеть идущему к ним подкреплению, или чтоб в продолжение самого перемирия занять какое-либо выгодное место и даже напасть на своего неприятеля, а потому всячески должно удаляться от подобных соглашений, разве собственная польза для армии нашей того требовать будет, да и тогда, не полагаясь нимало на существующее перемирие, будьте всегда в готовности и крайне остерегайтесь внезапного нападения»30. Жаль, что князь Франц Ауерсберг, насквозь пропитанный аристократическими предрассудками и представлениями о дворянской чести, не читал подобной инструкции! Может быть, тогда он не позволил бы обвести себя вокруг пальца, как десятилетнего ребенка.