— Том! — прокричала она уже смелее. — Том!
Она несколько раз прочесала парк вдоль и поперек, но никого не обнаружила. Она не носила часов, руководствуясь только своим внутренним графиком. Пятнадцать минут вылились в час. Звуки сирен лишь нарастали, пока она вдруг не осознала, что и они стихли. Похоже, все в центре зажигали фейерверки. Прошло еще время, и ее злость переросла в панику. Она чувствовала, что день проскальзывает мимо нее.
— Том, прости меня, — закричала она, слепо бросившись бежать. — Прости меня. Выходи сейчас же!
Энн остановилась, потея и задыхаясь. Туфли были в грязи, брюки порваны. Солнце висело низко над горизонтом. Стихли последние сирены. Она почувствовала, что проиграла какую-то крупную, незримую битву. Треск сейчас исходил отовсюду.
— Я хочу своего мужа, — сказала она в ярости, и сплюнула.
Какое-то ужасное чувство нахлынуло на нее, пронзив ее, как позыв к рвоте, и она упала на колени.
— О, нет, — сказала она, зажимая рот руками. — О, нет, нет, нет, нет, нет, нет.
Энн с трудом поднялась на ноги и бросилась со всех ног, боясь опоздать. Наконец она подбежала к двери Труди, и остановилась перевести дыхание..
— Пожалуйста. — сказала она, колотя в дверь, — Пожалуйста, о, боже.
Но никто не открывал.
Она подбежала к окну и попробовала заглянуть внутрь, но занавески закрывали обзор. Включенный телевизор освещал интерьер. Она заколотила по стеклу, пока пронзительная боль в руке не заставила ее прекратить. В голове мелькнула мысль разбить окно. Вместо этого она бросилась к задней части дома, чувствуя, что вот-вот закричит. Она ощущала, что теряет над собой контроль.
Если кто-нибудь тронет хоть волос на головах моих детей…
Энн не сумела закончить. Она и мысли не могла допустить, что могут пострадать ее дети.
— Пожалуйста, боже, — выдохнула она, — Пожалуйста, боже, пожалуйста, боже…
Стеклянная раздвижная дверь была открыта. Сетчатая дверь была заперта, но сама сетка оторвана.
Дом источал запах скисшего молока.
— Пожалуйста, — прошептала она, делая шаг внутрь.
В гостиной было темно. Телевизор работал, показывая цветную сетку и издавая громкий звук аварийного сигнала.
— Труди? Труди, ты здесь?
Никто не отвечал. Энн пробежала через комнату в кухню. На столе стояло три маленьких стаканчика. Один с недопитым молоком.
— Труди, где мои дети?
В главной спальне стояла разобранная кровать. Кислый запах был там такой концентрированный, что ей пришлось зажать рот руками. Ее вытолкнуло из комнаты с почти физической силой.
— Труди, это я, Энн!
Все комнаты были пусты. В доме, похоже, никого не было. Куда Труди увела детей? Ей нужно время, чтобы подумать. Ей нужно найти их и обезопасить, пока Большой Том не вернулся домой.
Энн вернулась в гостиную. Сигнал аварийного вещания продолжал действовать ей на нервы, и она подошла к телевизору, чтобы его выключить.
О, боже…
— Нет, — сказала она, — Нет, нет, нет, нет…
Ее передернуло, согнуло пополам и вырвало на ковер.
Через несколько секунд, отдышавшись, она смогла снова посмотреть на то, что первоначально было скрыто от ее взгляда.
На полу у камина лежали тела. Труди умерла со странной улыбкой на лице, шея у нее была сломана. В ногах у нее лежали Питер, Эллис и маленький Том.
Что-то изуродовало их. Вырвало из них куски мяса. Кровь была повсюду.
Они прижимались к Труди, словно прося защиты. Они хотели, чтобы Труди защитила их, потому что мамы и папы не было рядом.
— Нет, — сказала себе Энн. Питер все еще сжимал кочергу от камина. Они защищали ее. Мои дети. Это похоже на них. Пожертвовать своей безопасностью ради безопасности других людей. Такие смелые. Мой большой, взрослый мальчик. Он такой смелый. Мой добрый Питер. Такой же, как его папа.
Энн кричала, царапая себе лицо, пока не потеряла сознание.
* * *
Очнувшись, она обнаружила, что бредет посреди улицы, кашляя от дыма. Пол Лиао позвал ее с подъездной дорожки у своего дома. Его жена заталкивала детей в перегруженный «универсал». Через улицу, у тротуара лежало тело, от которого тянулась длинная кровавая дорожка. Вдалеке кто-то кричал. Где-то рядом грохнул выстрел. Разбилось окно.
Какой-то автофургон подъехал и остановился. Открылись двери.
— Она моя, — сказал кто-то. — Прикрой.
Перед ней возник коп в защитном снаряжении. Увидев выражение ее лица, он вздрогнул.
— Психи, — хрипло произнесла она. Она не узнавала свой голос.
— Вы в безопасности, мэм, — сказал коп. — Идите сюда.
Другой коп стоял неподалеку, осматривая местность и держа дробовик наготове.
— Господи Иисусе, ты взгляни на ее лицо. — сказал он. — Я на секунду подумал, что она одна из них.
Через несколько мгновений он начал стрелять. Грохот выстрелов заполнил все вокруг.
— Прогоните их! — закричала она. Она хотела сказать им еще что-то важное, но не могла вспомнить, что. Грохот снова спутал все мысли. Она соображала с трудом. Она то теряла сознание, то снова приходила в себя, от чего часы для нее превращались в минуты. Она помнила, как похоронила детей у себя на заднем дворе. Помнила, как силы уже оставляли ее. Помнила, как копала могилу для себя. Гнев переполнил ее. Ей захотелось закричать на большого копа, но тот куда-то пропал. Было темно — внутри, но не снаружи. Она поняла, что находится в какой-то большой комнате, сидит, привалившись спиной к стене. Обработанное спиртом лицо онемело и горело огнем. Раны на щеках пульсировали под толстым слоем бинтов. Она плотнее закуталась в одеяло, накинутое на плечи. Она чувствовала в комнате присутствие сотен людей. Слышала их кашель, шепот и всхлипы. Когда глаза привыкли к темноте, она увидела лежащие на раскладушках и сидящие на полу рядом с ней тела.
— Том, — сказала она, пытаясь вернуть себе голос. — Том? Том, ты здесь?
— О, боже, еще одна, — проворчал кто-то.
— Ради бога, заткнитесь! — проревел кто-то из темноты. — Дайте поспать.
— Большой Том! — заплакала она. — Ответь, если ты меня слышишь!
— Вы не одна здесь потеряли кого-то, леди, — ответил другой голос. — Успокойтесь.
В темноте всхлипывали люди, разговаривая со своими пропавшими близкими. Кто-то громко кашлял. Рядом, на раскладушке занималась любовью какая-то пара. Под одеялом громко мастурбировал мужчина. В темноте светились огоньки сигарет. В двадцати футах от нее на холодном полу лежал другой мужчина, и, обложившись кучей фотоснимков, бесконечно рассматривал их при свете фонарика.
Энн не могла вспомнить, когда последний раз нормально спала. Она вызвала в памяти тот последний момент. Тогда ей приснился детский зуб, лежащий на накидке Труди. С тех пор она по настоящему так и не спала. Она смотрела на фонарик того мужчины, пока он не вырос в огромное бело пятно. Потом она услышала, как громко спорят двое. Один сказал, что скоро вода и пища кончатся и все начнут убивать друг друга из-за крошек. Другой сказал, что наступает конец света, и только глупцы сейчас могут строить планы на будущее.
Энн удивилась этим голосам. Оказалось, что сейчас уже день. Она снова потеряла счет времени. Лучи утреннего солнца проникали сквозь ряд перфорированных окон под потолком. Комната оказалась автомастерской. Люди бесцельно слонялись вокруг, обменивались свечами и сигаретами, спорили и дрались, справляли нужду в биотуалеты, мылись с помощью губок холодной водой в пластмассовых тазах. В воздухе пахло старым машинным маслом, испражнениями и страхом. Люди собирались вокруг радиоприемников, горячо обсуждали новости, потом расходились. Стены были обклеены цветными объявлениями органов здравоохранения, оранжевыми, красными, желтыми. Они напоминали, что нужно мыть руки, избегать Инфицированных, и приближаться к представителям армии и полиции спокойно, не делая резких движений, с поднятыми над головой руками.
Она поняла, что находится, не в государственном убежище, а в каком-то старомодном лагере беженцев, и к тому же временном. Сколько она уже пробыла здесь? Сколько времени прошло с конца света? Она почувствовала головокружение, будто не ела уже несколько дней. Она подумала о черничном пироге, стоящем на кухонной стойке, и покрытом мухами.
