Энн добавила, — Стоит рискнуть.

Все трое кивнули. Следующий ход группы был предрешен.

Уэнди коснулась плеча Энн и отвела в сторону. Две женщины пошли по гаражу, наблюдая везде следы работы, внезапно оставленной механиками.

— В каком подразделении ты служила? — спросила Уэнди.

Энн еле заметно покачала головой.

— Я ценю твою службу, — продолжила Уэнди. — Но я здесь главная гражданская власть. Было бы хорошо, если бы ты признала это перед другими.

Энн внимательно посмотрела на женщину-копа в полумраке светодиодных фонарей.

Уэнди откашлялась и добавила, — Нам нужно действовать командой.

— Понимаешь, раньше я не верила в эволюцию, — прервала ее Энн, изучая лежащий на полу автомобильный глушитель, похожий на кость какого-то гигантского животного. — А теперь верю. Мы сами и есть естественный отбор. Столько людей умерло потому, что хотело умереть. Они изо всех сил боролись за жизнь, но не хотели жить, если кто-то, кого они знали и любили, умирал или становился Инфицированным.

— Ты говоришь у чувстве вины у выживших, — кивая, сказала Уэнди.

— Да. У нас у всех оно есть. Вопрос лишь в том, дашь ли ты ему убить себя.

Этан позвал их на ужин.

Энн развернулась, чтобы пойти назад, но задержалась и добавила, — Ты очень рискуешь, стараясь доказать свое лидерство. Это тебя погубит.

Уэнди на мгновение уставилась на женщину, лишившись дара речи.

— Я лишь делаю свою работу, — наконец сказала она. — Я отвечаю за этих людей.

— У меня все в порядке. Мне все равно, кто командует. Я лишь пытаюсь найти убежище и еще помогаю нашей группе найти его.

— Поэтому ты признаешь меня, — надавила женщина-коп.

— Нет, — ответила Энн.

До того как мир рухнул, женщина-коп просыпалась каждый раз в пять утра в своей маленькой квартирке в Пенн Хилз. Принимала душ, гладила форму и съедала питательный батончик. Надевала хрустящую черную рубашку с короткими рукавами поверх чистой белой футболки, натягивала черные брюки. Прицепляла бейдж и значки, надевала бронежилет и свой ремень Бэтмена.

В шесть являлась на работу, с большим стаканчиком кофе в руке. После переклички заводила свою патрульную машину, отмечалась у диспетчера, и выезжала на свою патрулируемую территорию. Большую часть времени диспетчер звонила ей насчет собачьего лая, подозрительных личностей, шатающихся по заднему двору или ошивающихся на детской площадке, громкой музыки или домашнего мордобоя. Она задерживала превысивших скорость и пьяных водителей, регистрировала аварии и рисунки на стенах домов, подвозила людей до ближайшей станции техобслуживания, если их машина сломалась. Она изолировала места преступления и ходатайствовала о выделении жилья свидетелям убийств. Время от времени она оставляла свою машину и по полтора часа патрулировала территорию пешком. Иногда она уставала так, что буквально валилась с ног. В другие дни она была так занята, что не ела ничего кроме пончиков и Слим Джимз. Она видела, как агрессивно действуют копы в урегулировании любых конфликтов, и пыталась имитировать хладнокровный и нахальный подход. Через несколько месяцев работы, она стала видеть в большинстве людей идиотов, которых нужно спасти от самих себя. Она выписывала штрафы, угрожала «домашним боксерам», обедала в машине, ждала следующего вызова по рации. После двенадцатичасовой смены, если не задерживалась на работе, шла домой.

Хотя большую часть времени ей приходилось убирать за людьми их дерьмо, она гордилась званием офицера полиции и любила свою работу. Потом мир рухнул, и она еще сильнее ощутила всю важность своей профессии. Отчасти была даже рада быть копом в мире беззакония. В стране слепых, одноглазый — король.

Выжившие разделили солонину, приготовленную на печке Колмана, с тушеными помидорами и жаренным коричневым рисом, поданную на листах бумаги. На десерт были консервированные груши. Поскольку их уже тошнило от консервов, и они истосковались по свежим овощам и фруктам, они накинулись на еду как волки. Малец вдруг почувствовал пронзительную боль сожаления, когда понял, что, похоже, уже никогда больше не будет есть крылышки Буффало. Странно фокусироваться на подобном пустяке перед лицом таких потерь, но он понимал, что еще долго будет скорбеть по утраченному миру.

После ужина Пол зажег сигарету и курил в тишине, пока другие по очереди мылись влажной губкой за ближайшей машиной. Уэнди, сердито сопя носом и с трудом сдерживая слезы, включила радиоприемник.

— … не проверка, — говорил успокаивающий, монотонный, мягкий голос с британским акцентом. — Это экстренное сообщение. Это не проверка. На сегодняшний день уровень угрозы национальной безопасности максимальный. Оставайтесь дома. Подчиняйтесь местным органам власти. Избегайте подозрительных и агрессивно настроенных лиц.

По одному все выжившие стали повторять за диктором, — при встрече с военными подразделениями или представителями полиции, положите руки на голову и медленно и спокойно подойдите к ним. Не пытайтесь сами вершить правосудие. Уважайте жизнь и частную собственность…

Сержант выключил радио. — Думаю, все согласятся, что сегодняшний день такой же плохой, как и вчерашний.

Все хмуро кивнули.

— Зато, Сержант, — сказал Пол, — Можно с уверенностью сказать, что мы все еще живы. Я бы сказал, что это удача.

— Аминь, Преподобный, — сказал Малец.

Энн вернулась с помывки и слегка толкнула локтем Мальца.

— Вот тебе новая зубная щетка.

С улицы донесся вой Инфицированных и топот сотен ног. Вдали гремели выстрелы и раздавались крики. А потом стало так тихо, что каждый услышал стук своего сердца. В тусклом свете фонаря Этан взял у Уэнди таблетку снотворного и, не запивая, проглотил ее. Он лежал на своей скатке в футболке и шортах и вспоминал свой последний разговор с женой и ребенком, потом снотворное подействовало. Его последней связной мыслью, прежде чем он провалился в глубокий сон, было смутное воспоминание о греческом мифе о братьях, Сне и Смерти.

Его кошмары были изнурительным испытанием зловещими цветами и ощущениями, крайними проявлениями добра и зла, и символами вины. Наконец ему приснился теплый вечер у них дома, жена румяная и счастливая в вишневом халате, сидящая в кресле-качалке у детской кроватки, с их дочерью на коленях. Семейный ритуал подготовки ко сну. Но тут стены потемнели, закоптились от сажи, покрылись надписями и фотографиями пропавших детей. В окне, за головой жены, появилось пулевое отверстие. Но она по-прежнему улыбалась, вдыхая запах волос дочери, но вдруг лицо ее посерело, рот и подбородок почернели. Его маленькая девочка не двигалась. Он не знал, дышит ли она или нет.

Жена лизала дочери затылок, будто чистила ее. Будто пробовала на вкус.

Девять дней назад Этан проснулся в пустой кровати, сердце колотилось в груди. Он нашел жену в ванной, с открытым ртом красящую тушью ресницы, а Мэри сидела на полу и подражала ей. С начала эпидемии три дня назад, он стал замечать за собой, что паникует, если не знает, где его семья. Его мучили кошмары, в которых его жена и ребенок падают и кричат. Он старался не думать о своих учениках, с которыми случилось такое.

— Хочу кофе, — сказал он. — Куда собираешься, милая? — Он помахал рукой и улыбнулся дочери. — Привет, Мэри!

— На работу, — сказала Кэрол. — Я работаю сегодня.

— Привет, папочка, — сказала Мэри.

— Но до четверга вы не работали.

— Сегодня четверг, Этан.

— Нет, — сказал он, потом широко улыбнулся Мэри, которая вдруг уставилась на него, заметив его огорчение. — Сегодня ты тоже должна остаться дома. Так многие делают.

— Этан, мы уже говорили об этом, — сказала его жена, искренне улыбнувшись ему. — У нас у всех крыша едет, но нужно как-то жить дальше. Слишком многое не ясно. А нам нужны деньги. Мы должны что-то кушать.