Распахнув глаза, она обнаружила, что погнутые очки криво свисают с кончика носа, а тело ее вклинено в угол между сиденьем и левой стороной фюзеляжа. Мир закружился, как волчок, слева направо, настолько быстро, что больше миллисекунды смотреть было невыносимо. Николь тотчас же осознала, что ее постигло то, чего боятся все летчики: плоский штопор. Самолет несется к земле по такой тесной спирали, что крылья не могут поддерживать самолет, а элероны — опереться о воздух для маневра. А если неосторожно дать тягу, вращение будет лишь ускоряться и ускоряться.
И все это совершенно беззвучно, хотя двигатели должны уютно рокотать. Причина проста: оба пропеллера застыли совершенно неподвижно.
И снова подсознание единым махом отреагировало куда быстрее, чем успела оформиться мысль; когда Николь постигла, что к чему, тело уже пришло в действие — выйти на горизонтальный полет, снизить подачу топлива и разблокировать двигатели, чтобы позволить набегающему воздуху раскрутить винты вхолостую. Этот маневр равнозначен прогулке по проволоке, но обычно проблем не составляет. Однако оказавшись в конверсионном следе, Николь вынуждена была сражаться не только с турбулентностью, но и с остатками смеси в двигателях, которая в сочетании с выхлопами и залившим карбюратор бензином образовала густое месиво тяжелых углеводородов. Для двигателей внутреннего сгорания это все равно, что барахтаться в трясине. А раз смесь обеднена кислородом, зажигания не происходит, и двигатель мгновенно глохнет.
«Барон» сотрясался с такой силой, что Николь не могла сфокусировать взгляд на приборах, не могла определить высоту; впрочем, это и не важно, потому что показания альтиметра — одно, а расстояние до грунта — совсем другое. Согласно картам, среднее возвышение составляет пятьдесят шесть футов над уровнем моря, но отдельные гребни и утесы возносятся до четырех тысяч футов. В таком сумасшедшем низвержении индикатор темпа спуска абсолютно бесполезен; если пытаться высчитать, много ли времени в запасе — отправишься на тот свет прежде, чем успеешь заняться собственным спасением. И снова, пока эти мысли фейерверком вспыхивали на горизонте сознания, руки Николь двигались будто сами по себе — одна обогатила смесь до предела, а вторая заработала ручным подсосом, чтобы закачать в карбюратор свежее топливо. Парные двигатели осложняли проблему, поскольку вращение против часовой стрелки создавало центробежную силу, гнавшую топливо прочь от правого двигателя, но зато заливавшую бензином левый. То, что придется в самый раз одному, для другого окажется или чересчур много, или слишком мало. И подсказать, где остановиться, может лишь интуиция.
Николь повернула ключ зажигания. Ничегошеньки. Чертыхнувшись сквозь зубы, она скрипнула зубами, когда подкатившая под горло желчь обожгла рот. Затем повторила процесс, сосредоточившись на одном двигателе и болезненно скривившись, когда пара небольших взрывов тряхнула самолет, но чувствуя в душе благодарность, потому что выхлопы означали, что зажигание сработало. Пропеллер завертелся, и Николь принялась манипулировать дросселем и смесью, пытаясь добиться идеальной комбинации. При этом ее порядком удивил собственный крик, прозвучавший будто со стороны:
— Да, да, да, ДА!!! — когда трехлопастный пропеллер закрутился все быстрее и быстрее, этот сукин сын работал черт-те как, то и дело хлопали взрывы не догоревшей в цилиндрах смеси, сопровождаемые облаками черного дыма, но двигатель все-таки работал. Широко открыв дроссель, Николь подала ручку до упора вперед, вывернув штурвал и вдавив педали рулей. «Барон» падал хвостом вперед — в штопоре такое случается, — но теперь, когда она заставила воздух обтекать крылья, он даст им опору и позволит рулям и элеронам сделать свое дело. Разумеется, при этом самолет сильно теряет высоту, и есть риск просто спикировать на песок пустыни. Но иного выбора все равно нет. Самолет яростно содрогался, словно собирался вот-вот развалиться на куски, но эта конструкция выдержала испытание временем — среди самолетов «Барон» являет собой нечто вроде легендарного фургона первопроходцев Дикого Запада. И когда двигатель надсадно завыл, вторя неистовому, яростному воплю самой Николь, полет вдруг выровнялся, горизонт остановил свое коловерчение, и с ошеломительной внезапностью все вдруг стало тихо и спокойно.
Какое-то мгновение Николь могла лишь сидеть и изумленно глазеть перед собой, пока «Барон» с ревом несся всего в нескольких сотнях футов от поросших кустарником скал и вершин деревьев юкка. Дыхание вырывалось из ее груди короткими, неглубокими рывками, словно отчаянные, механические вздохи марафонца, столкнувшегося со «стеной» — тем отрезком дистанции, где и тело, и разум подвергаются высшей пробе. Она не шевелилась, обратившись в живую статую; вряд ли сейчас у нее нашлись бы силы шелохнуть хоть пальцем. Наконец, Николь ухитрилась дотянуться до дросселя и уменьшить подачу смеси, доведенную до красной черты. Но тут же ощутила реакцию опасно завихлявших рукояток управления, сопровождаемую дрожью стрелки альтиметра; пока что с самолетом удается справляться, но чуть убери тягу — и низвержение с высот возобновится.
До нее вдруг запоздало дошло, что из наушников не слышно ни звука; коснувшись головы ладонью, она обнаружила, что их больше нет на месте. Зато ладонь заалела и стала липкой; Николь решила оставить все как есть и не исследовать причин. Пока она может управлять самолетом, совершенно неважно, насколько сильно она ранена; если же она будет не в состоянии удержать штурвал, знание о тяжести собственных ран делу ничуть не поможет. Должно быть, наушники вместе с микрофоном сорвало с головы во время удара об обшивку. Сняв очки, она оглядела исковерканную оправу и расколовшееся при ударе стекло. Еще немного, и она лишилась бы глаза. Бросив взгляд на индикаторы радиостанции, Николь убедилась, что та работает — «Спасибо, Господи, за мелкие одолжения!» — и переключила его на громкоговорители, взяв микрофон из зажимов, удерживающих его на месте между двумя передними сиденьями.
— «Барон»… — начала было она, но тут же осеклась, изумившись тому, что голос прозвучал настолько хладнокровно. Ни дрожи, ни заикания — лишь легкая сипловатость, отличающая интонацию от нормального разговора во время нормального полета.
— «Барон» восемнадцать тридцать шесть Сьерра, прошу откликнуться любую станцию. SOS, повторяю, SOS. Местоположение… э-э, где-то к северу от Барстоу, в пределах полигона Эдвардс, высота около шести тысяч. На одном двигателе, пилот ранен. Если вы меня слышите, прошу откликнуться. Прием.
Ответ раздался тотчас же, но был сильно искажен помехами — не исключено, что падение повредило антенны.
— «Барон» тридцать шесть Сьерра, здесь КДП Эдвардс, принял ваш аварийный вызов. Назовитесь, — пожалуйста.
— Николь Ши, лейтенант ВВС США. Следую к новому месту службы в Эдвардс, пересекала полигон по направлению к Мохаве. Что-то… — она помолчала, пытаясь рассортировать впечатления, — …едва не врезалось в меня. Очень мелкое, очень быстрое, выхлопом заглушило оба моих двигателя и швырнуло в штопор. — Теперь Николь сообразила, что за считанные секунды упала почти на милю, и наморщила лоб; если бы она замешкалась хоть на миг или сделала ошибочный ход, если бы двигатели не завелись со второй попытки, то третьей бы уже не было. Она уже была одной ногой на том свете. — Из штопора я вышла, полет стабильный, где-то сто десять узлов на трехстах футах. Была бы признательна за прямой азимут на Эдвардс.
— Тридцать шесть Сьерра…
— Эдвардс, повторите, прием неустойчивый. — Николь поманипулировала шумоподавителем и регулятором усиления, пытаясь улучшить качество приема, тут же подумав, что сбоит не оборудование, а она сама. То ли слух отказывает, то ли цепочка между ухом и мозгом.
— Барстоу ближе, тридцать шесть Сьерра, — диспетчер медленно, отчетливо проговаривал слова, чтобы они наверняка дошли до адресата. — Предлагаю вам свернуть…
— Поняла, Эдвардс, — перебила она, — но между мной и Барстоу горы, а я сомневаюсь, что смогу перевалить хоть через пригорок. А к вам изрядная часть пути — под горку.
