— Мы услышали, как вы играете, — застенчиво усмехнулся Андрей. — И решили, что у вас весело.

— Чем больше народу, тем веселее, — улыбнулась Николь, — но что-то я не вижу Ханы?

— Я на промысле, — отозвалась она из шахты, втаскивая что-то в Карусель. Тусклый мигающий свет мешал высыпавшим из каюты импровизаторам рассмотреть, что это такое. Хана повозилась со щитком управления, и лампы вспыхнули в полный накал.

— Хана, а ты уверена, что система потянет? — мгновенно посерьезнев, спросила Николь.

— Мы все сейчас же и узнаем, командир. Не дрейфь, Николь, это две сотни дополнительных ватт. Ничего не будет, гарантирую. Черт, — она извернулась, чтобы распечатать принесенный ящик, — спорим, что моя проводка даст фору любому ремонту на верфи.

— Поверим тебе на слово. — Николь досадовала, что грубая реальность так легко разрушила хрупкое волшебное настроение. — Кстати, что у тебя там?

— Взгляни сама. — Хана слегка отпрянула, и все сгрудились над ящиком.

Там хранилось семь бутылок.

— Апельсиновый сок, — пояснила Хана, — свежевыжатый, быстрозамороженный, идеально сохранившийся… Я его оттаивала. Майор Гарсиа велела захватить его в да Винчи перед самым вылетом, чтобы было чем отпраздновать успешное завершение экспедиции к Плутону. Только с этого захода мы вряд ли доберемся до Плутона, вот я и подумала, а не выпить ли его сейчас.

— Вот вам и возрождение безалкогольных ирландских поминок, — тихо промолвила Николь, вытаскивая бутылку. — Жаль, что нельзя по-настоящему напиться.

— Главное — нужный настрой, командир, — заметила Хана.

Николь приподняла бутылку, чтобы произнести тост, потом подтолкнула Хану.

— Раз уж ты решила кутнуть, милочка, то могла бы разориться и вскрыть парочку пакетов НЗ. Сойдут за закуску.

Сок показался Николь чересчур терпким. После изрядного глотка она передала бутылку Кьяри. Пока он пил, Николь заиграла новую песню, и Андрей изо всех сил подлаживался, но сломанная рука создавала кучу неудобств, и все кончилось тем, что они с Ханой вдохновенно, хотя и не в лад, запели дуэтом. Кьяри познакомил их с фольклором поясников и первопроходцев Дальнего космоса, Андрей сыпал частушками вперемешку с классическими блюзами дельты Миссисипи, разученными еще в детстве по кассетам, привезенным из зарубежных гастролей друзьями родителей — советскими оперными певцами. У Кьяри оказался сочный природный бас, Андрей же наполнял Карусель чистым, звонким тенором. Они играли и пели, разговаривали и пили, пока не опустели бутылки, еда не кончилась, а голоса не охрипли. Никто не знал, сколько прошло времени; впрочем, им было на это наплевать.

Хана заплакала первой. Николь затянула старинную балладу, передаваемую в ее семье из уст в уста так давно, что все позабыли, когда и кем она написана. Экипаж молча слушал. А когда она закончила, аплодисментов не последовало, хотя только что все буйно, с гиканьем приветствовали каждую песню; теперь же наступила неуютная, жутковатая тишина. Хана прикрыла глаза и отвернулась. Не успела Николь потянуться к ней, обнять и утешить, как ощутила прикосновение Бена. Этот легкий, почти неуловимый жест удержал ее на месте.

Отодвинув гитару в сторону, Кьяри привлек Николь, и она вдруг задрожала от рыданий. Бен старательно баюкал ее, прижав к груди и ласково поглаживая затылок. Николь плакала совершенно беззвучно, и это молчание выражало безмерную глубину ее чувств. Сосущая боль притаилась в груди и росла с каждым вздохом, сжигая душу дотла. Николь чувствовала, как Кьяри поддерживает ей голову, слышала его голос, понимая интонации, а не слова — знала, что он пытается утешить, разделить горе, которое она так долго держала под спудом. Ей вспомнилась первая встреча с Полем — на бескрайнем центральном плацу Академии, в окружении тысяч испуганных, затравленных курсантов, когда барабанные перепонки лопались от воплей неистовствующих старшекурсников. Вспомнился летний лагерь в Скалистых горах, где Николь ошарашивала однокашников своими знанием похабных баллад, а Поль доводил их до колик, выдавая экспромтом десятки остроумных, уморительных частушек. И поездку в Денвер, на балет; Поль был так неотразим в форме, что девушки просто падали от желания оказаться с ним рядом, а молодые люди совершенно игнорировали ее.

А теперь его нет. И Кэт. И Медведя.

Нельзя вырвать из груди сердце, чтобы оно так не болело?!

Николь шумно всхлипнула и взор ее затуманился.

Хана перетряхнула бутылки и отыскала одну, в которой еще осталось немного сока. Николь подняла бутылку:

— За тебя, Паоло. Где бы ты ни был, напарник, пари в мире и счастье на веки вечные!

Она быстро отпила и передала бутылку Кьяри. Он произнес тост за Кэт, Андрей — за Шэгэя. Но Хана перед тем, как заговорить, оглядела всех по очереди, напоследок задержав долгий взгляд на Николь:

— За нас. Потому что мы еще живы.

Хана протянула руки, и Николь первая откликнулась на безмолвный призыв, заключив подругу в ласковые объятия. С одной стороны ее обнимал Кьяри, с другой — Андрей, и они все сжимали объятия теснее. Слезы их смешивались — слезы горя и радости, утраты и любви. Николь поняла, что эти трое ей ближе всех на свете.

Один за другим они засыпали. Но разум Николь отказывался последовать их примеру. Она закрыла глаза, затаила дыхание, постаралась ни о чем не думать — даже прибегла к собственной безотказной мантре, но и та подвела ее.

Огорченно вздохнув, Николь открыла глаза. Спящие оттеснили ее в сторону, и потребовалось лишь слегка извернуться, чтобы отплыть. Николь оттолкнулась ладонью и полетела вверх, к люку шахты. Сильный рывок обеими руками — и она ракетой устремилась к мостику. Когда подача энергии возобновилась, простейшие индикаторы вновь заработали, но в основном пульты оставались темными. Николь ненадолго зависла над креслом Кэт, бездумно поглаживая его спинку, прежде чем забраться в собственное и зафиксироваться, уперевшись подошвами в пульт. Звезды неподвижно висели за окнами, словно театральная декорация, хотя по своим меркам «Странник» несся стремительно.

— Выжить — отнюдь не преступление. И знаешь почему? — внезапно проговорил оказавшийся рядом Кьяри. Не дождавшись отклика, сам же ответил тем удивительно ласковым голосом: — Потому что рано или поздно тебе это не удастся. Так бывает с каждым.

— Ненавижу…

— Смерть?

— Нас окружает такое… величие. Блеск. Красота. Явления, которые невозможно — а то и не следует — истолковывать. Чудо на чуде. Почему мы так слепы? Почему намеренно закрываем глаза?

— Если б я знал!..

— А я-то думала, ты и вправду философ!

Он мимолетно коснулся ее губ своими. Затем немного отстранился, и тут Николь застонала, вцепившись в его спортивный костюм, резко задержала дыхание, как только он дотронулся до ее бедер. Она пристально вглядывалась в его глаза, но их выражение скрывал полумрак и темный цвет радужки. Интересно, а что выражают ее глаза? Это странное чувство пугало; Николь сомневалась, что Кьяри ей нравится — и все-таки желала его, хотела слиться с ним. Это настолько не походило на все испытанное прежде, что напомнило вдруг детские страшилки, в которых герои подпадают под фатальные чары демонов или вампиров.

Второй поцелуй оказался столь же нежным. Ладонь девушки словно по собственной воле легла на затылок Кьяри. Ей хотелось, чтобы он ощутил ее силу, понял, что она равный партнер, а не покорная жертва. Кьяри поглаживал ее бедра, талию, груди. Его волосы были длинными и мягкими; Николь отстегнула удерживающую их заколку и рассмеялась, увидев нимб вокруг его головы. В нем не было ни грамма лишнего, одни лишь мышцы. Угловатость форм только усугублялась грубыми рубцами, исполосовавшими тело вдоль и поперек. Он знавал трудные времена. «Кто знает, — думала Николь, пока он целовал ее, спрятав ладони ей под свитер, — кого он ранил? Кто ранил его? Буду ли я в их числе? И какая по счету?» Впрочем, не имеет никакого значения. Важно лишь то, что происходит здесь и сейчас; что бы ни ждало завтра, Николь выживет.