Позволим себе вкратце описать местоположение этой каторжной колонии. Тасманийский полуостров, как мы уже говорили, имеет форму серьги с двойной подвеской. Нижняя часть ее, большая по величине, изрезана заливами. Южная ее оконечность омывается заливом Мэйнгон, обрамленным с восточной и западной стороны похожими на органные трубы скалами мыса Рауль и гигантского мыса Пиллар.

Рукав залива Мэйнгон, так называемый Длинный залив, прорезает в северном направлении гряду скалистых гор; и на западном берегу рукава и была расположена колония. Перед ней – островок, где хоронили умерших, названный Островом Мертвых. Но прежде чем узреть красоты этой арестантской Голгофы, каторжник проплывал мимо серых скал; на них возвышались белые строения, в которых кипела жизнь. Это было Остров Мальчиков – место заключения детей от восьми до двадцати лет. Удивительно, что многие честные люди говорили о том, как неблагодарны эти юные каторжники, как они не умеют ценить те блага, которые им предоставило правительство!

От материковой оконечности Длинного залива, сквозь почти неприступные заросли, па север, к заливу Норфолк, шла проложенная каторжниками рельсовая железная дорога. В устье залива находился Лесной остров, на котором была устроена сигнальная станция, где постоянно дежурила шлюпка с вооруженной охраной. К северу от этого острова находился мыс Одинокого Дерева – самая южная оконечность подвески, и море несло свои волны, сужаясь к востоку, пока не ударялось о каменистый берег Орлиного перешейка. Этот перешеек шириной всего лишь в четыреста пятьдесят ярдов омывался с восточной стороны голубыми водами Залива пиратов, то есть Южного океана. Скалистые берега перешейка являли собой ужасное зрелище: беснующийся океан выдолбил в них пещеры самых причудливых форм, в которых гулко звучал вечный рокот стонущих валов. В; одном месте океан пробился в толщу скалистого берега на двести футов, и в штормовую погоду соленые брызги вздымались по вертикальному колодцу более чем на пятьсот футов вверх. Это место называлось Чертовой Дырой. Верхняя подвеска серьги, полуостров Лесничего соединялась с материком другим перешейком – Ист-Бэй. Полуостров Лесничего представлял собой почти непроходимые заросли, простиравшиеся до самого обрыва базальтовых скал.

Орлиный перешеек был как бы воротами тюрьмы, которые держали «на запоре». На узкой полоске земли стояло караульное помещение, где солдаты из казарм, расположенных на материке, несли неусыпную вахту. На мостиках по обе стороны мола были привязаны сторожевые собаки. Начальнику караульного поста вменялось в обязанность «уделять особое внимание кормлению этих незаменимых животных и уходу за ними и докладывать коменданту, если какая-либо из собак становилась непригодной к службе». Следует добавить, что в заливе водились акулы.

К западу от Орлиного перешейка и Лесного острова находились ужасные угольные копи. Шестьдесят «штрафных» работали там под строгой охраной. У этих шахт помещался самый северный и самый надежный из всей системы сигнальных постов, который делал побег практически невозможным. Дикий, гористый ландшафт полуострова был весьма удобен для сигнальных устройств. На вершине горы, вздымавшейся над сторожевой башней колонии, рос гигантский эвкалипт, на вершине которого была установлена сигнальная мачта. Этот пост держал связь с двумя отделениями тюрьмы – на Орлином перешейке и па угольных шахтах, посылая сигналы по всему полуострову. Таким образом, сигналы шли к горе Артура, от горы Артура – к мысу Одинокого Дерева, оттуда к горе Связи, от горы Связи – к угольным шахтам. На другой стороне сигналы передавались из поселения на Сигнальную гору, оттуда на Лесной остров, затем на Орлиный перешеек. Если с угольных копей бежал преступник, можно было поднять по тревоге стражу на Орлином перешейке, и весь остров, менее чем через двадцать минут, уже знал о побеге. Благодаря таким природным преимуществам, а также изобретательности начальства, тюрьма эта считалась самой надежной в мире. Полковник Артур рапортовал английскому правительству, что место, носящее его имя, было «естественной тюрьмой». Почтенный блюститель дисциплины, вероятно, считал эту любезную предусмотрительность всевышнего данью уважения его достоинствам, ибо таким образом провидение способствовало выполнению знаменитого «Дисциплинарного устава каторги».

Однажды после полудня недремлющие сигнальщики передали весть, которая привела все селение в состояние лихорадочного возбуждения. Капитан Фрер, прибывший из главного управления с приказом провести следствие о смерти Керкленда, возможно, посетит и их, и это обязывает стражу «естественной тюрьмы» представить своих грешников в наилучшем виде. Берджес находился в приподнятом настроении оттого, что вести следствие и докладывать о его деятельности будет человек, столь родственный ему по духу.

– Все это пустая формальность, старина, – успокоил Фрер своего старого приятеля. – Этот поп заварил кашу, по они хотят заткнуть ему рот.

– Я счастлив показать вам и вашей супруге наш поселок, – отвечал Берджес. – Постараюсь сделать ваше пребывание как можно более приятным, хотя боюсь, что миссис Фрер не найдет здесь ничего интересного.

– Откровенно говоря, капитан Берджес, я с большим удовольствием направилась бы прямо в Сидней, – сказала Сильвия. – Но мужу надо было заехать сюда, и я, разумеется, не могла его оставить.

– Общество у нас здесь небольшое, – вставил Ми-кип, бывший в числе встречающих. – Миссис Датчетт, жена одного нашего чиновника – единственная дама, живущая здесь, и я надеюсь иметь удовольствие познакомить вас с пей сегодня вечером в доме коменданта.

Мистер Мак-Наб, которого вы знаете, командует охраной на перешейке и не может приехать, иначе вы бы обязательно с ним познакомились.

– Я хочу устроить вечеринку, – сказал Берджес, – но боюсь, что она будет не столь удачной, как мне бы хотелось.

– Эх вы, старый холостяк! – засмеялся Фрер. – Женились бы, вот как я.

– Как вы – это было бы нелегкой задачей, – сказал Берджес с поклоном.

Сильвия принужденно улыбнулась комплименту, сделанному в присутствии двух десятков арестантов, тащивших в гору разные сундучки и свертки и также ухмылявшихся неуклюжей любезности коменданта.

Оставшись наедине с мужем, Сильвия сказала:

– Морис, мне не нравится капитан Берджес. Это он запорол насмерть того несчастного юношу. Похоже, что он на это способен.

– Вздор! – раздраженно бросил Морис. – Он неплохой человек. К тому же есть свидетельство врача, я его видел. Все это просто выдумки. Вообще я не могу понять твоего глупого сочувствия арестантам.

– А по-твоему, они никогда не заслуживают сочувствия?

– Конечно, нет, – ведь это шайка лгунов и негодяев! Ты вечно хнычешь над ними. Мне это не нравится, и я тебе уже говорил об этом.

Сильвия ничего не ответила. Морис частенько позволял себе подобные грубые выходки, и она поняла, что лучше встречать их молчанием. Но ее молчание отнюдь не означало безразличия; его упреки бывали несправедливы, а тонкие чувства женщины ничто не задевает больше, чем несправедливость.

Берджес устроил обед, и «общество» Порт-Артура явилось в полном составе. Отец Флаэрти, Микин, доктор Макливен и мистер и миссис Датчетт были в числе приглашенных; столовая сверкала хрусталем и пестрела цветами.

– У меня работает человек, по профессии садовник, и я стараюсь использовать его умение, – сказал Берджес Сильвии за обедом.

– Здесь есть также профессиональный художник, – сказал Макливен с некоторой гордостью. – Вон висит его картина «Шильонский узник». Хорошая работа, правда?

– Завтра я покажу вам свою коллекцию всяких любопытных предметов, – предложил Берджес – Вот эти кольца для салфеток тоже сделаны арестантом.

– Неужели! – отозвался Фрер, поднимая изящно выточенную вещицу. – Великолепно!

– Это работа Рекса, – вставил Микин. – У него хорошо получаются подобные пустячки. Он выточил мне разрезной ножик – настоящее произведение искусства.