Ранее художественная литература изображала каторжника либо в начале, либо в конце его жизненного, пути. Ссылка являлась либо концом его преступной деятельности – и он таинственно исчезал на каторге, – либо он появлялся, приковывая к себе интерес читателя необъяснимой тягой к преступлению, возникшей у него во время пребывания «а каторге. Чарльз Рид обрисовал быт и нравы исправительного дома в Англии, Виктор Гюго показал жизнь французского каторжника, после того как тот очутился на свободе. Но ни один писатель, насколько мне известно, еще не пытался изобразить сами ужасающие условия каторги.

В романе «Осужден пожизненно» я стремился показать не только весь механизм английской каторжной системы, тщательно разработанной и проводимой под эгидой властей, но также и плоды этой системы. Я старался изобразить все это как можно ярче, желая привлечь внимание общественности, показать порочность системы, при которой преступников ссылают в такие места, куда не доходит благотворное влияние общественного мнения, где справедливость подменяется произволом и прихотью тюремщиков.

Некоторые изображенные мною события и факты поистине чудовищны и трагичны, но моей целью было показать их, ибо все они происходили в действительности. И если породившие их ошибки вновь будут совершены, все это неизбежно повторится.

Правда, британское правительство прекратило высылку преступников из Англии, но методы наказания, частью которых являлась эта высылка, все еще существуют. Порт-Блэр – это тот же Порт-Артур, только ссылают туда не англичан, а индусов. Франция совсем недавно создала каторжное поселение в Новой Каледонии, которое, если не воспрепятствовать этому, может повторить историю каторжных поселений в Макуори-Харбор и на острове Норфолк.

М. К.

Мельбурн, Австралия

Вечером 3 мая 1827 года в саду большого кирпичного особняка со сводчатыми окнами, который назывался «Нортенд-Хаус», расположенного на холме восточной части Хэмпстедской Пустоши, что между Финчли-Роуд и Чеснат-авеню, разыгралась семейная трагедия.

Действующих лиц в ней было трое. Один – старик, чьи седина и морщины ясно указывали на возраст никак не меньше шестидесяти. Он стоял, выпрямившись во весь рост, спиной к стене, отделяющей сад от Хэмпстедской Пустоши, весь во власти охватившего его гнева, подняв в воздух тяжелую трость черного дерева, на которую привык опираться. Перед ним был очень высокий, мускулистый юноша лет двадцати двух в грубой матросской одежде, он прижимал к, себе женщину средних лет, как бы защищая ее. Молодой человек был в изумлений и ужасе, а хрупкая седовласая женщина захлебывалась от рыданий.

Это были сэр Ричард Дивайн, его жена и его единственный сын Ричард, который этим утром вернулся из-за границы.

– Итак, сударыня, – сурово говорил ей сэр Ричард резким повышенным тоном, свойственным в минуты величайшего волнения даже самым сдержанным из нас, – все эти двадцать лет вы жили ложью! Двадцать лет вы вместе с этим негодяем, известным своим распутством и подлостью, смеялись надо мной как над доверчивым простаком, которого можно обвести вокруг пальца; а сейчас, когда я поднял руку на этого беспутного мальчишку, вы признаетесь в своем позоре, да еще гордитесь своим признанием!

– Матушка, милая матушка! – воскликнул юноша в порыве отчаяния, – скажите, что это неправда, что вы в сердцах сказали эти слова! Видите, я уже спокоен, и пусть он побьет меня, если ему угодно.

Леди Дивайн вздрогнула и еще крепче прижалась к сыну, словно желая спрятаться на его широкой груди.

Старик продолжал:

– Я женился на вас, Элинор Уэйд, из-за вашей красоты; вы стали моей женой из-за моего богатства. Я был плебеем, корабельным плотником, а вы – девицей благородного происхождения; ваш отец был светский человек, игрок, приятель всех забулдыг и распутников. Я был богат. Я получил дворянский титул. Меня обласкали при дворе. Ваш отец нуждался в деньгах, и он продал вас. Я дал ему столько, сколько он запросил, но ваш кузен, милорд Беллазис Уоттон, условиями сделки не предусматривался.

– Пощадите меня, сэр, пощадите! – чуть слышно произнесла леди Элинор.

– Пощадить вас! А разве вы меня пощадили? – в бешенстве вскричал он. – Я не позволю, чтобы меня дурачили! Семья у вас гордая. У полковника Уэйда еще есть две дочери. А ваш любовник, лорд Беллазис, даже теперь еще надеется женитьбой избегнуть разорения. Вы признались в своем позоре. Завтра ваш отец, ваши сестры, весь свет узнают вашу историю.

– Ради бога, сэр, только не это! – воскликнул молодой человек.

– Молчать, ублюдок! – оборвал его сэр Ричард. – Можешь кусать себе губы сколько угодно – этим прозванием ты обязан своей драгоценной мамаше!

Леди Дивайн выскользнула из объятий сына и упала на колени к ногам мужа.

– Прошу вас, не надо, Ричард! Я была вам верна эти двадцать два года. Я терпеливо сносила все ваши насмешки и оскорбления, которыми вы меня осыпали. А сейчас я невольно выдала постыдную тайну своей первой любви лишь потому, что вы в гневе своем стали угрожать ему. Отпустите меня, убейте меня, но только не позорьте мое имя.

Сэр Ричард хотел было уйти, но вдруг остановился, его мохнатые седые брови сошлись на переносице, яростная гримаса исказила багровое лицо. Он рассмеялся, и смех остудил его ярость, превратив ее в холодную, жестокую ненависть.

– Значит, вы хотели бы сохранить свое доброе имя. Вы хотели бы скрыта ваш позор от всего света. Хорошо, будь по-вашему – но при одном условии.

– Каком, сэр? – спросила она, поднимаясь, дрожа от страха. Она стояла опустив руки, не сводя с него широко раскрытых испуганных глаз.

Старик на мгновение задержал на ней взгляд, а потом медленно произнес:

– Пусть этот самозванец, который так долго обманно носил мое имя, нагло сорил моими деньгами, незаконно ел мой хлеб, убирается отсюда! Пусть он навсегда откажется от присвоенного имени, пусть он скроется с глаз моих, и чтобы ноги его никогда не было в моем доме.

– Неужели вы можете разлучить меня с моим единственным сыном? – воскликнула несчастная женщина.

– Тогда забирайте его с собой и отправляйтесь к его отцу!

Ричард Дивайн мягко отвел от себя руки матери, снова обвившие его шею, поцеловал ее бледное лицо и сам, такой же бледный, как она, обратился к старику.

– Я вам ничем не обязан, – сказал он. – Вы всегда меня ненавидели и оскорбляли. Когда вы своей жестокостью заставили меня уйти из вашего дома, вы приставили ко мне шпионов, которые следили за мной, за каждым моим шагом на стезе, которую я избрал. У меня нет ничего общего с вами. Я давно это чувствовал. А теперь, когда я впервые узнал, чей я сын, мне радостно думать, что мой долг благодарности вам не так уж велик, как я считал. Я принимаю ваши условия. Я уеду. А вы, матушка, сохраните свое доброе имя.

Сэр Ричард Дивайн снова рассмеялся:

– Я рад, что ты оказался таким сговорчивым. Теперь слушай внимательно. Сегодня я пошлю за нотариусом Квейдом, чтобы изменить свое завещание. Сын моей сестры, Морис Фрер, станет теперь моим наследником. Тебе я не оставлю ничего. Через час ты покинешь этот дом. Изменишь свое имя и никогда ни при каких обстоятельствах не будешь ни обращаться ко мне, ни претендовать на мое состояние. Как бы ни трепала тебя судьба, даже если жизнь твоя будет поставлена на жарту – в ту минуту, когда я узнаю, что есть на земле человек, который называет себя Ричардом Дивайном, позор своей матери станет известным всему свету. Ты меня знаешь. Я умею держать свое слово. Сударыня, я вернусь через час; чтобы духу его здесь не было.

И, пройдя мимо них, прямой как стрела, движимый силой гнева, он повернул на Дорогу, ведущую в Лондон.

– Ричард! – вскричала несчастная мать. – Прости меня, сын мой! Я погубила тебя.

В порыве любви и горя Ричард откинул со лба черные пряди волос.