Когда до света остаётся шаг
и кофе пахнет сигаретным дымом,
желанье жить бывает нестерпимым –
таким же, как желание дышать.
Рассвет темнеет. А должно светлеть –
по краю неисписанной бумаги...
Мне не хватает сна, тебе – отваги,
а вместе нам – умения жалеть.
Светлеет ночь. А хочется впотьмах –
пока не видно в зеркале морщинок –
выдумывать предлоги и причины
несовпаденья линий на руках.
А воздух твёрд, и тяжело дышать,
и что-то рвётся в тесноте предсердья...
Под утро человек внезапно смертен,
когда до света остаётся шаг.
гормональное
Известно – гормональная печаль... На этот случай принято – печалька. Печальки мне нисколечко не жаль, да и печали, в общем-то, не жалко.
Ну что тебе сказать?" – Уже Другая
---------------------------
Печалька гормональна, как прыщи, как задница с эффектом апельсина, трагична как несхожесть жёстких линий стареющей фигуры и гордыни, и взбрыков молодящейся души. Царапает печалька по стеклу – не вилкой, а заржавленной стамеской. Обрывки слов (прошедшего довески, подписанные год назад повестки) – как сломанный приклеенный каблук: фасон держать возможно, но идти – нельзя никак, а хочется до жути. Шипенье искры в тёплой влаге суток, часы и дни, разбросанные ртутно по лаку виртуозного "прости", а на людях – тишь, гладь да благодать, овечье "я уже не одинока"...
Четвёртый кофе, вылитый за окна, рисует ночь – не тоном, а намёком, осознанной потребностью проспать тоскливый час – не-воя мудрых сук, привычного врученья чёрной метки под мерный рэп ночной упорной ветки. Но вот рассвет рисует полосу на яростном молчанье губ и рук – деталями, мазками, мелочами, пытаясь доказать, что не случаен...
Вот так негормональную хандру сменяет гормональная печалька.
смолотое
фарш эмоций сквозь мясорубки холодных дней
на исходе не важно, что было там, в начале
"то, что делало нас сильней" – Джеффри Дамер
.........................
смешанный фарш эмоций сквозь мясорубку дней
дважды и трижды и тысячи раз пропущен
счастье с отчаяньем крутит и давит шнек
зная доподлинно: мельче – синоним лучше
в кашу, в муку, в неразборчиво нежную пыль
смолоты чувства и страхи и сердца сбои
"буду любить" пополам с "я тебя забыл"
мятый рецепт, подходящий для нас обоих
нож наточить бы, да камня точильного нет
что-то застряло в решётке на дне исхода
что не убило, то сделало нас сильней
важно ли знать, что в начале была свобода?
временно'е
У обочин временно'го потока
я застряла – то слаба, то жестока.
Принцип "зуб за зуб и око за око":
коли слаб, так и не лезь на рожон...
Время сжатых до предела пружинок
по Эйнштейну люто нас закружило:
наша правда относительно лжива
и не отдан нам невзятый должок.
Что успеем, то пожнём – не до жатвы.
Слышишь чёткий ход часов: аты-баты...
Время брито, времена – бородаты,
тянет кожу незаживший ожог.
Запах бега, словно закись азота:
дышим дымом и свободой – до рвоты...
Набирает на ходу обороты
к ебеням перегоревший движок.
маргаритино
Так бывает – увы, не предскажешь, когда и где... трудно сбрасывать кожу – особенно в первый раз.
"Трудно сбрасывать кожу" – Людмила Калягина
хххххххххххххххххххххххххх
черносливом в кутью заколдованное пшено
рядом рюмка – наполнена, поверху чёрный хлеб
отказаться от выбора хочется... решено:
крикнуть "невидима", сдаться и разрешить метле
выбор маршрута: над проводами и – в чёрный бор
к озеру, вдавленному в песок на сезон дождей
быть, просто быть – кем угодно: богом, никем, собой
выкупиться из рабства и выкупаться в воде
пахнущей тиной, свободой и моей наготой
не подчиняться ни окрикам ничьим, ни кнуту
ни уговорам, ни просьбам... сжечь наконец платок
поднести запотевшую рюмку к сухому рту
и глотнуть, отпуская себя совершать добро
и поверить, что виноградные гроздья растут
на серых полях, куда из кубка уходит кровь
и туда перейти
в первый раз
навсегда
черту
ххххххххххххххххххххххх
черта проляжет как граница и ощетинится в меня – не просочиться, не пробиться и даже не разжечь огня... платком укутаюсь по брови и горько закушу губу... черта – граница лишь условно, но я ее не перейду... и чёрный бор меня поглотит и сыто чавкнет хлябь трясин... черта, а может, черти против? поди спроси, поди спроси... и остается только окрик и свист плетённого кнута, и небо цвета мокрой охры, и смех прохожего шута...
Геворк
ххххххххххххххххххххххх
В этом воздухе что-то выдавливает тебя из тебя, ну и что, что солнышко и весна, за грудиной серая пелена из шуршащего ниточками дождя, ты ее пытаешься не любить и гнать, а она котом приблудным все льнет и льнет и несешь на себе кажется целый год и его наскальные письмена на обнажениях и горных пород. И себя разворачиваешь – солнцу – на, лечи же, растапливая по чуть-чуть, но как только касаются пальцы сна, снова тянется неживая муть из колодца, где заперты на ночь сердца
Александра Инина
разговорное
Не будем, Таня, тратить жизнь на плач по мячику. Купи другой и пусть лежит, тобой оплаченный... А тот, оплаканный давно, – забудь и вычеркни. Он был похож на полный ноль до неприличия, он был как прочие мячи – непримечательный, среди других неразличим... Ну что ж ты плачешь-то? Да ладно, было б по кому, Танюш, ну что же ты? Пустой – ни сердцу, ни уму, почти ничтожество... Любила? Знаю. Ну и что? Жизнь продолжается. Носить водицу решетом – достойно жалости. Он не утонет без тебя – уже проверено. Такие часто норовят отплыть от берега, пропасть из виду, а потом причалить заново, и – вот он, к подвигам готов, резина драная...
Прости, я снова сорвалась – я ж не железная. Но я не дам тебе гулять по краю лезвия, поверь, я знаю, что к чему – побыто-пожито. Как накурили – всё в дыму... Боль – штука сложная: сегодня есть, а завтра – нет, и как и не было... Останься с ней наедине напротив зеркала, поговори о мелочах, не вздумай каяться. Ты можешь даже помолчать – какая разница. И боль отпустит и пройдёт. Чуть позже, может быть... Так потерпи же, ё-моё, ну что тут сложного... Танюш, такая полоса – сплошные рытвины. Давай ещё по пятьдесят? Налито. Выпито. Знать, где б соломку подложить, – упасть помягче бы...
Не стоит, Таня, тратить жизнь на плач по мячику.
