И вот теперь побоище близилось к своему мрачному и жестокому финалу.

Уильям Уоллес находился со своими командирами на усеянной трупами дамбе. Лидер повстанцев сидел на корточках и дышал тяжело, с хрипом, а все мышцы его тела отзывались ноющей болью на любое движение. Он был забрызган кровью с головы до ног, темные шарики ее застыли у него даже в волосах и медленно стекали по лезвию его огромного меча, заброшенного за спину. Рядом с ним неподвижно простерся на земле Эндрю Морей. Молодой рыцарь, возглавлявший отряды северян, стиснул зубы, со свистом втягивая воздух, и лицо его исказилось от боли, пока один из его людей промывал глубокую рану в боку, в которой Уоллес отчетливо разглядел торчащие обломки ребер. До сего дня ему еще не приходилось видеть столько человеческих внутренностей зараз: скользкое месиво кишок и прочих органов, прикрытых хрупкой и ненадежной оболочкой кожи. Один разрез здесь, другой там, и вся требуха неопрятным комом вывалится наружу Было в этом что-то противоестественное. Нечто такое, что напоминало человеку о том, какой неизбежный конец ему уготован — стать кормом для могильных червей.

Остекленевшие от боли глаза Морея с трудом нашли Уоллеса.

— Все кончено?

— Да.

Морей свирепо оскалился.

— Мы разбили ублюдков. — Голова его откинулась назад, и улыбка сменилась гримасой боли. — Хвала Господу, мы разбили их.

Уоллес оглядел стоявших вокруг мужчин. Здесь были и его люди, и люди Морея. Большинство были ранены, все до единого измучены и обессилели, но сквозь боль в их глазах светилось торжество. Они совершили то, что благородные дворяне в лице сэра Джеймса Стюарта и епископа Вишарта полагали невозможным: разбили английскую конницу в открытом бою, не имея в своем составе ни одного рыцаря или тяжеловооруженного пехотинца.

К Уоллесу подошел Адам и сунул в руку кузену бурдюк с вином. Его подбитая мехом накидка давно исчезла, а лысую голову, блестящую от пота, покрывали брызги запекшейся крови. Уоллес принял мех и оторвал его от губ, только когда тот опустел. Вино обожгло его пересохшее горло, но сейчас оно показалось ему сладостным нектаром, вкуснее которого он никогда и ничего не пробовал. Допив последний глоток, он взглянул на бурдюк. Тот был украшен драгоценными камнями.

Адам неприятно улыбнулся.

— Я позаимствовал его у Изменника.

— Крессингэма? — резко бросил Уоллес. — Ты нашел его?

Адам кивнул на группу шотландцев, сбившихся в кучку неподалеку.

— Вон там, кузен.

Оставив Морея на попечение его людей, Уоллес в сопровождении Адама подошел к мужчинам, стоявшим полукругом. При его приближении они расступились, и он увидел на земле тело необыкновенно жирного человека. Он был гол, и складки жира, наплывавшие друг на друга, были усеяны таким количеством ран, что уже невозможно было определить, какая из них стала смертельной. А вот лицо практически не пострадало, лишь один глаз заплыл кровью. Но внимание Уоллеса привлек его рот, точнее, окровавленный кусок плоти, засунутый в него. Опустив взгляд на нижнюю часть обрюзгшего тела Крессингэма, Уоллес понял, что это такое. Темная рана, полускрытая складками его жирных, испещренных венами бедер, красовалась на том месте, где полагалось находиться его мужскому достоинству.

— Подходящий конец, — проворчал стоящий рядом Адам.

Кое-кто из мужчин расхохотался. Они передавали по кругу еще один из расшитых драгоценными камнями мехов с вином. У некоторых, заметил Уоллес, были переброшены через плечо или заткнуты за пояс шелковые тряпки, несомненно, принадлежавшие казначею.

Один из мужчин внезапно присел на корточки и вытащил из ножен кинжал. Подняв голову, он посмотрел на Уоллеса.

— Мастер Уильям, я отрежу кусочек на память? — Он опустил взгляд на тело Крессингэма, сжимая в кулаке клинок. — Я хочу показать добрым людям Ланарка, что помог покарать Изменника.

— Бери, сколько хочешь, — ответил Уоллес. — Там, куда он направляется, ему не понадобится ничего лишнего.

Мужчина ухмыльнулся. Подняв короткопалую руку Крессингэма, он занялся его указательным пальцем. Остальные несколько мгновений наблюдали за ним, а потом склонились над телом казначея, чтобы взять на память и продемонстрировать друзьям кусочек тирана, который выпил все соки из их королевства и которого они помогли свергнуть.

Уоллес не стал вмешиваться. Пусть они берут себе столько добычи, сколько смогут унести, а потом он снова поведет их в бой. Потому что ничего еще не кончено. Далеко не кончено.

— Предупреди Грея и остальных, — сказал он Адаму. — Мы выступаем через час.

— Кузен?

Сквозь клубы дыма Уоллес взглянул на другой берег Форта, где еще виден был арьергард армии Варенна, уходящий на юг.

— Мы переправимся через залив во время отлива и отправимся за ними в погоню. С ними идет большой обоз. Мы сможем запастись припасами и снаряжением, а заодно убьем столько англичан, сколько сможем. — Взгляд его синих глаз следил за отступающей армией. — Пусть они унесут ужас этого дня с собой в Англию.

Пока скотты праздновали победу на дымящихся останках стирлингского моста, вороны в небе сбились в черную тучу, готовясь устроить себе кровавое пиршество.

Сквозь осенние ветра и дожди, пока шотландские войска торжествовали победу над англичанами при Стирлинге, Роберт колесил по Каррику, поднимая людей своего графства и укрепляя замок Тернберри.

Поначалу, несмотря на ненависть к англичанам, многие боялись поддерживать его, опасаясь мести со стороны Перси и Клиффорда. Роберт мог потребовать от них явиться к нему на службу, но, полагая, что от сомневающихся и испуганных вассалов будет мало толку, предпочел брать к себе только тех, кто сам хотел этого. В большинстве это была амбициозная молодежь, безземельные рыцари и младшие сыновья. Некоторые из них служили его отцу, но все они стремились заручиться его поддержкой и одобрением. Гартнет Мар и Джон Атолл оставались в Тернберри со своими людьми и женами, и вместе с Кристофером и Эдвардом переполненный замок напоминал Роберту о тех временах, когда в пропитанных морской солью стенах цитадели обитали его семья и приближенные с домочадцами.

В конце октября, когда мужчины убирали с полей последний урожай и забивали излишки скота, он навестил Эффрейг, чтобы предложить ей покончить со ссылкой, в которую отправил колдунью его отец. Но старуха отказалась, заявив, что предпочитает жизнь в лесу возвращению в деревню.

Шли недели, и постепенно число сторонников Роберта увеличивалось. Это была нелегкая работа, и иногда ему приходилось наступать на горло собственному самолюбию, но вскоре он обнаружил, что для того, чтобы завоевать чье-либо доверие, необходимы время и терпение. Когда его вассалы увидели, что он намерен остаться здесь, занимаясь укреплением обороны, то стали переходить к нему по собственной воле. По мере увеличения его окружения возрастала и его репутация. Роберт обнаружил в себе таланты прирожденного дипломата, которыми овладел, глядя на своего деда. То превращаясь в разъяренного льва, если его провоцировали, то становясь ручным ягненком в случае необходимости, старый лорд пользовался огромным уважением и внушал страх своим подданным, обладая качествами, которые, как теперь понимал Роберт, жизненно необходимы народному лидеру. Его отец был властным хозяином, который обращался со своими людьми не как с подданными, а скорее, как со слугами. Решительность Роберта и умение слушать вскоре завоевали ему уважение его вассалов. Но он понимал, что сделал лишь первый шаг к трону.