Элеонора со смехом отпрянула.

— Да вы весь мокрый!

Эдвард улыбнулся и вновь поцеловал молодую супругу, притянув ее к себе, невзирая на ее протесты и пачкая ее безукоризненное платье грязью со своей накидки и кольчуги. Наконец он отпустил ее и оглянулся по сторонам в поисках вина. Привстав на цыпочки, Элеонора подтолкнула его к стулу у стола, приглашая присесть, пока она будет наполнять кубок.

Сидеть в тяжелых доспехах было неудобно. Но Эдвард слишком устал, чтобы снимать их немедленно, и потому лишь наблюдал в зеркало, как жена наливает ему вина из глазурованного кувшина, украшенного павлиньими перьями. Опуская кувшин, она провела пальчиком по кромке, ловя случайную каплю, которую быстро слизнула, и он ощутил, как в сердце шевельнулась любовь к ней. Это была та жаркая привязанность, которую лишь обостряет осознание возможной утраты. Не считая его дяди, Элеонора была единственным человеком, последовавшим за ним в ссылку. Она могла остаться в Лондоне, в комфорте и безопасности Виндзора или Вестминстера, поскольку изгнание на нее не распространялось. Но Элеонора ни разу даже не заикнулась об этом.

Поднявшись на борт корабля в Портсмуте, Эдвард в одиночестве засел в каюте. Там, обхватив голову руками, он дал волю слезам, впервые с тех пор, как, будучи еще мальчишкой, плача смотрел вслед отцу, отплывавшему от той же пристани и направлявшемуся во Францию без него. Глотая слезы унижения и, следует признать, страха, поскольку потерял практически все, он поначалу даже не заметил, как в каюту вошла Элеонора. Опустившись перед ним на колени и взяв его руки в свои, она сказала, что им двоим не нужен ни король, ни королева, ни его крестный, Симон де Монфор, с молчаливого попустительства которого и свершилось изгнание. Им не нужен никто. Элеонора пребывала в ярости, ее голос звучал твердо и решительно; он еще никогда не видел супругу такой. А потом они занимались любовью в этой затхлой дыре под палубой судна. К тому времени они состояли в браке уже семь лет, но до сих пор их соития были нежными и, если так можно выразиться, вежливыми. Зато теперь оба стали требовательными и ненасытными, изливая друг на друга свою ярость и страх, пока не слились воедино под треск дубовой обшивки и мерное покачивание корабля, уносившего их прочь от английских берегов.

И вот сейчас ребенок, их первенец, зачатый, скорее всего, в ту самую ночь яростной любви, подрастал в ее лоне, спрятавшись до поры в большом уже животе, прикрытом складками просторного платья.

Элеонора подошла к нему сзади и вложила ему в руку кубок. Эдвард сделал глоток, и вино обожгло его пересохшее горло. Когда он опускал кубок, глаза его загорелись при виде книги, лежащей на краю стола, за пределами круга света, отбрасываемого свечой, там, где он оставил ее нынче утром.

— Я прикажу слугам принести вам ужин.

Услышав негромкий голос супруги и ощутив ее нежное прикосновение к плечу, Эдвард вдруг поймал собственное отражение в зеркале — оказывается, он хмурился, и на челе его отразилась задумчивость. Он легонько пожал ее пальцы, с благодарностью сознавая, что Элеонора уловила его желание побыть одному. Уходя, она повернулась, кутаясь в просторную мантию, и Эдвард следил за нею в зеркале до тех пор, пока черные волосы супруги не растаяли в темноте. Когда за нею закрылась дверь, он бросил взгляд на книгу и потянул ее к себе через разделявшее их пространство выщербленного деревянного стола. Книга была старой, потому что оставалась с ним с самого детства: переплет рассыпался, страницы пожелтели. Буквы на обложке из тисненой кожи почти стерлись, но он помнил их наизусть.

Книга была одной из немногих личных вещей, которые он привез с собой из Англии. За прошедшие годы Эдвард много раз читал и перечитывал ее наряду с другими трудами Монмута: «Жизнь Мерлина» и «История королей Британии», о которой ходили слухи, что она встречается чаще Библии. Эдвард знал наизусть подвиги Брута, воина из Трои, который после Троянской войны отплыл на север и основал Британию, знал историю короля Лира и Цезаря. Но более всего его привлекали сказания о короле Артуре, начиная с первого пророчества Мерлина, в котором он поведал Утеру Пендрагону, [9]что тот станет королем и что его сын, в свой черед, будет править Британией, и заканчивая страшным поражением Артура при Камбламе, после которого тот и передал корону своему двоюродному брату Константину, а сам отплыл на остров Авалон за исцелением. Во время своего первого турнира в Смитфилде в Лондоне Эдвард со священным трепетом смотрел на рыцарей, одетых по придворной моде Артура, а один из них даже изображал легендарного короля.

Стоило Эдварду взять книгу в руки, как древняя рукопись раскрылась там, где в нее был вложен листок пергамента. Он смотрел на почерк писца, а в ушах у него звучал повелительный голос короля, диктующего эти строки. Он много раз перечитывал это письмо — это была первая весточка от отца с тех пор, как он покинул Лондон. Гнев, который он испытывал поначалу, давно угас, и сейчас в сердце Эдварда жило лишь нетерпеливое ожидание.

В письме речь шла о замках, разрушенных до основания, и разграбленных городах, о вытоптанных пастбищах и погибших на корню урожаях, о выжженной земле, о трупах, усеивающих улицы городов и оставшихся непогребенными, и о жутком смраде, висящем в воздухе. Большое войско под командованием Льюэлина ап Граффада спустилось на равнину из горных крепостей в древнем уэльском королевстве Гвинедд, сея смерть и разрушения. После женитьбы на Элеоноре Эдвард по воле отца получил за ней в приданое обширные земли, включая территории на северном побережье Уэльса, от границы у Честера до реки Конви. И теперь, как явствовало из письма, именно эти земли оказались разграбленными. Причем не в первый раз.

Шесть лет тому, когда Эдварду было всего семнадцать, Льюэлин возглавил восстание жителей Гвинедда против английских захватчиков. Оно развивалось стремительно и успешно, и не прошло и нескольких дней, как вся территория оказалась под властью Льюэлина. Английские замки были сожжены, а их гарнизоны разбежались. Эдвард, получив первые донесения о происходящем, немедленно явился к отцу, поскольку собственных средств у него было недостаточно. Но король отказал ему в помощи, заявив, что сыну представился случай выказать себя настоящим воином и военачальником. Но правда, и Эдвард прекрасно знал это, заключалась в том, что Генрих был слишком занят тем, чтобы сделать своего младшего сына Эдмунда королем Сицилии, и не хотел расставаться с деньгами или войсками. В конце концов, получив заем у одного из дядьев, Эдвард со своими людьми отправился защищать собственные владения в Уэльсе. Льюэлин наголову разбил его. Вынужденный отступить после первого же сражения, с погибшей репутацией и рассеянной армией, Эдвард до сих пор помнил насмешливые и обидные песенки, которые распевали о нем уэльсцы, восторженно радуясь его поражению.

Генрих же, тем временем, растерял прежнюю популярность при дворе из-за своей нелепой сицилийской авантюры и потакания сводным братьям Валансам, которые недавно появились в Англии и пользовались дурной славой. Возглавил ряды недовольных политикой короля не кто иной, как крестный Эдварда, Симон де Монфор, граф Лестер. Ему удалось привлечь многочисленных сторонников, и своей кульминации противостояние достигло в парламенте в Оксфорде, когда король лишился почти всей власти в пользу баронов. Разъяренный глупыми действиями Генриха и собственным поражением от Льюэлина, Эдвард принял сторону крестного отца, который и убедил его заключить пакт, направленный против собственного родителя. Король же, узнав о предательстве, лишил сына всех пожалованных ему земель и отправил в ссылку.

Эдвард в последний раз перечел письмо, задержавшись на последних строках. Отличие этого мятежа от прочих состояло в том, что Льюэлину удалось неслыханное — он объединил под своей властью весь Уэльс. До сих пор север и юг разделяли не просто заснеженные вершины горной гряды Сноудония. [10]Столетиями военачальники трех древнейших королевств Уэльса боролись за верховенство, сражаясь между собой и с английскими лордами, владения которых граничили с их землями на юге и востоке. В стране веками не утихала смута. А сейчас Льюэлину, судя по всему, удалось примирить враждующие стороны и направить их копья и луки в сторону Англии. Генрих писал, что Льюэлин водрузил на голову золотую корону и нарек себя принцем Уэльским. Причем корона была не простой. Это была корона короля Артура.